Документи

Книга 2 | Том 1 | Розділ 1. Діяльність німецьких і місцевих каральних органів в окупованому Києві
Книга 2 | Том 1 | Розділ 2. Концентраційні та трудові табори
Книга 2 | Том 2 | Розділ 1. Українське національне підпілля в окупованому Києві. Боротьба і загибель
Книга 2 | Том 2 | Розділ 2. Радянське підпілля в окупованому Києві. Боротьба і загибель
Книга 2 | Том 1 | Розділ 4. Знищення населення Києва й військовополонених у роки окупації. Причини й масштаби
Книга 3 | Розділ 3. Настрої городян у перші місяці війни
Книга 3 | Розділ 4. Діяльність окупаційної влади й місцевого адміністрації у Києві. Національний, релігійний і культурний аспекти. Ставлення до населення й військовополонених. Пропаганда й практика
Книга 3 | Розділ 5. Український національний громадський рух в окупованому Києві
Книга 3 | Розділ 6. Мирне населення в окупованому Києві. Настрої. Життя і смерть

Витяг зі стенограми бесіди співробітників організаційно-інструкторського відділу ЦК КП(б)У Алідіна та Ваксмана з Петром Перевертуном про його перебування на окупованій території України

04 травня 1944 р.

Текст (рос.)

 

СТЕНОГРАММА ИНФОРМАЦИИ

ПЕРЕВЕРТУНА Петра Ионовича ЗА ВРЕМЯ ПРЕБЫВАНИЯ НА ОККУПИРОВАННОЙ ТЕРРИТОРИИ

 

4 мая 1944 года

 

Перевертун Петр Ионович, 1912 года рождения. Родился в селе Шпендивка, Узинского района, Киевской области. Родители мои крестьяне. Отца у меня нет с 1918 года, умер от тифа в гражданскую войну. Мать жила с нами в селе до 1929 года. Затем братья порассыпались на учебу.

(т. АЛИДИН – Какой состав семьи?)

У отца были две жены и от каждой по полдюжине детей. От первой жены у меня три брата, из них два живы сейчас, и три сестры, из них две живы, живут в этом же районе. От второй жены – четыре брата и одна сестра, живы сейчас два я и младший брат.

Член партии с апреля 1941 года. В комсомоле с 1926 по 1938 год. В 1938 году я стал кандидатом партии.

Образование: до военной службы я учился на втором курсе университета, на химическом факультете. Осенью 1934 года меня вызвали в горвоенкомат и направили в армию. Сначала я был курсантом школы младшего комсостава – в Киеве, в отдельном батальоне химических танков – 45 корпус, затем школу расформировали и меня перевели в штаб. Затем меня, как имеющего среднее образование, направили в команду одногодичников. Там я был месяцев шесть. Осенью сдал экзамен на командира взвода. Сначала хотел уйти в запас и продолжать учебу, но потом я остался. Меня назначили командиром взвода в той же роте. Это было в декабре месяце 1935 года.

Последнее время перед войной я был помощник начальника оперативного отделения штаба 10-й танковой дивизии. С 1939 года одновременно работал и учился на командном факультете заочной мотомехакадемии, которую сейчас окончил.

К моменту войны я был на сборе в академии – в Москве. Семья жила в гор. Злочине1 Когда была объявлена война, на другой день по приказу наркома всех заочников отправили в свои части. Я поехал туда и сразу – на фронт. С этой дивизией я воевал до половины июня. Был на Бродском направлении. Дошли до Тарнополя. В Тарнополе мы получили приказ выйти в резерв командования фронта, но в связи с тем, что позади нас никого не было, мы должны были сдерживать фронт до Волочиска.

Из района Бердичева вся дивизия была направлена на переформирование в Пирятине, а командир дивизии генерал-майор Огурцов был назначен командующим армейской группой. В приказе было сказано: «Штаб группы – штаб Огурцова». Я входил в этот штаб, поэтому я вместе с группой остался.

От Бердичева мы воевали до Умани. В районе Умани было закончено окружение с 6 и 12-й армий. Последний приказ, который мы получили от командования фронта – выходить с боем. В последний бой мы пошли с начальником штаба. Судьба людей мне неизвестна. Очень много погибло, а многие попали в окружение: тот попал в плен, тот вышел. В частности у меня так получилось. Когда я перешел реку Синюху (я шел пешком), мы с боем пробивались на Голованевск. В это время подошли наши радиостанции. Еще один танк был подбит. Я подсел в машину. Разделся, снял снаряжение, а в это время одна мина попала под передок, а вторая под зад. Меня выбросило из машины и машина сгорела. Меня контузило. После этого я пошел вперед. Добрались до Голованевска, проскочили. Было нас человек 200, у кого оружия нет, у кого есть, но все с криком «ура» кинулись на город и немцы убежали. Бегут немцы, мы за ними, потом мы бежим они за нами.

Я попал в лес, небольшой лесочек, километра четыре не больше. После того напряжения, я уснул. Немцы окружили лес, но сами не шли в лес. Кушать нечего было и пить нечего было, все пораспухали. Я с товарищем проползли в клевер, где работали крестьяне и разузнали у них что делается. Говорят, что немцы подбирают всех. Мы попросили переодеться. – Говорят – нет. Потом подошел еще один старик. Я попросил покушать и переодеться. Он начал говорить – вот хлопцы, я был в плену в 1918 году в Германии, было неплохо. Советская власть погибла. После этого я ему говорю – вот у меня обмундирование чистенькое, новое, дай мне твои белые брюки, а я отдам тебе это все. Он не согласился, сказав: «Ну, не хотите, я пойду в село и привезу».

Он пошел и через полтора часа явился с немецкими автоматчиками. Нас взяли. У меня из документов была только одна кандидатская карточка, когда я увидел, что нас оцепили и деваться некуда, я кандидатскую карточку разорвал и в землю. Пошли они и взяли меня. Это шла одна группа, а в копнах взяли еще группу – человек в 200–300.

После этого нас привели в село Черновка. Там было около 10 тысяч человек. Еще сутки прошло, пригнали в Умань. Там было тысяч 40. Люди все жаждали пить. Был такой случай, когда немцы сами перепугались: весь лагерь стал кричать – «пить». Они отобрали тысячи три и погнали к карьеру, где была вода. Там люди топтали друг друга. Там я встретил некоторых наших командиров и говорю – раз такая большая масса, можно смыться. Но оттуда смыться не удалось. Нас начали отделять по тысячу человек.

Еще в лесу я снял петлицы, сапоги с меня содрали, верхней одежды уже не было. Был там еще один старший лейтенант. Я говорю ему – давай будем уходить. Договорились уйти на этапе. Там было 8 бойцов из нашей дивизии, вернее не из нашей, а из соседней 80-й дивизии и из 10 дивизии – 4 человека. Два человека попробовали бежать по дороге, но их привели обратно – хорошо еще, что не расстреляли. Учета никакого не было. Единственно, что было – пригонят на новое место и объявляют через репродуктор: командиры, политруки, комиссары, офицеры – выходи на правую сторону, кто не выйдет, будет расстрелян. Не выходил никто. Все равно расстреляют, поэтому не выходили, знали, что свои бойцы не выдадут.

Потом пригнали в Винницу и в Виннице начали разделять на русских, украинцев, узбеков, казахов и т.д. и украинцев выпускали. Мы решили, что будем украинцами, а у нас в группе было всего два украинца. Как выпускали: сидит офицер, перед ним лежит карта района. Приезжает бургомистр и вызывает по списку. Возле него переводчик и они экзаменуют – какого ты района, какого села, что в этом селе есть, где дорога, где церковь, где школа и т.д., т.е. узнает действительно ли человек из этого села или нет. Вот мы задумались над тем, как изучить район, какой взять район. Как раз подошла Винница и Винницкий район, Проскуров и Проскуровский район. В Проскурове я служил один год. Мы решили, что возьмем Проскуровский район, назначили, что я из того села, тот из другого села. Ночью заняли очередь и пошли.

– Какой мобилизации?

– Первой.

– Какого района?

Проскуровского, села Капустне.

Я изучил, что там есть и рассказал все.

– Ну, идите.

Подождал пока дали документ и все 8 человек пошли. По дороге встречаем парня, который стоял в сторонке.

(т.  АЛИДИН – Какой период Вы находились в плену?)

Примерно, дней 20: 6 августа попал, а 31 или 30 августа мы уже вышли.

Стоит паренек и курит. Мы не курили уже давно, так как нечего было курить. Подходим, он спрашивает – хлопцы, куда документы получили?

Черт его знает, что за человек. Мы говорим – домой, на Проскуров. Он говорит – если получили туда документы, то обязательно идите туда, потому что в другом месте поймают. Тогда специально ловили и отправляли в лагеря.

Нам пришлось с Винницы двигаться на запад.

– А там в сельсовете возьмите справку и пойдете дальше, иначе вас не пропустят.

Таким образом мы дошли до Деражны. В Деражне зашли на торфоразработки. Директором там Гринев. Говорим – пришли работать.

– Нужны рабочие. Кто такие?

– Тут шофера, трактористы. Машину все знаем, часть ведь такая. Он взял на работу.

(т.  АЛИДИН – Кто с вами был еще?)

Из 80 дивизии 5 человек: я, старший лейтенант Ветошников, Женька Максимов из нашей дивизии и другие.

Поработали, примерно, неделю и пошли просить документы, потому что мы жители Киевской области, а не Каменец-Подольской и что нам нужно сюда. Это сразу не удалось, а через недельки две удалось.

Мы направились в район Киева. Подошли мы к Киеву, когда Киев был сдан и когда было уже второе окружение. Шли таким путем, чтобы нас не захватили снова в плен. Подошли сюда, но проскочить уже нельзя было. Шли на юг. Здесь нас второй раз хотели взять. По дороге зашел домой, где я родился. Пробыл я с хлопцами дня три. Хлопцы боятся, что староста заберет. Мне нужно было зайти домой, чтобы во что-то одеться, хотя бы сапоги достать. Товарищи не захотели ждать.

Я пробыл дня три. Сестра меня одела и после этого ко мне приходят и говорят – ты немедленно уходи, так как сельская полиция приехала в район и заявила, что приехал комиссар.

Я решил идти в Киев. В Киеве жил брат Григорий. 28 или 29 октября я пришел в Киев. Брат жил на Кудрявской улице № 22, кв. 6, возле спиртоводочного завода. Переночевал ночь. На утро уходить нужно. Семьи не было. Брат работал в Вукопспилке, работал председателем оргбюро, но это позже…

(т.  АЛИДИН – Тут у нас просьба – подробнее рассказать о брате).

Когда я утром уходил на работу, со мной выходит соседка, которая меня знала раньше – Ольга Николаевна Рижик и говорит:

Петр Иванович, я, Вам хочу кое-что сказать: уходите отсюда, уходите с этого двора, потому что когда Вы приехали Вас видела соседка, которая знала Вас как коммуниста.

О брате. До войны он работал на «Ленкузне» бухгалтером столовой. Перед этим работал в Главмолоко референтом по заготовкам, а вообще он специалист плановик, окончил кооперативный институт и до «Ленинской кузницы» работал в кооперации. Беспартийный. Встречался с ним часто до войны. Когда я приехал к нему, он уже работал в этой Вукопспилке и его выдвигали в оргбюро.

(т.  АЛИДИН – Кто его выдвигал?)

Мне рассказывали как это вообще делалось. Они собирали всех работников, кто где работал, обсуждали. Оргбюро избрали и список пошел на утверждение к немцам. Собирали всех, кто работал в системе Вукопсилки. Я мало знал[,] кто работал. Скажем такие, как Замша, Назаркевич. Вообще трудно сказать кто еще был, мало с ними сталкивался.

После этого, когда они создали Вукопсилку, между собой избрали оргбюро и председателем избрали брата. Сначала не его избрали, а Радзимовский был, а затем избрали брата. Работал он до самой своей смерти. Работал, конечно, не для немцев. Что для меня и других сделал…

(т.  АЛИДИН – Нас интересует такой вопрос – политические убеждения?)

Он не коммунист. Националистом его считать можно. Формально – был ли он в националистической партии – не скажу. Был ли он членом партии националистов, не скажу, не знаю. Какие связи у него были, с кем – тоже трудно мне сказать.

(т.  АЛИДИН – Убеждения политические Вашего брата нам известны, но мы в связи со всей беседой и особенно с этим вопросом хотим, чтобы Вы более подробно изложили его националистическую деятельность и его связи с людьми. Вот, что нас интересует. Что брат был националистом – это бесспорно, это нам известно. О его националистической деятельности Вы расскажите).

Мне очень трудно, что-либо достоверное сказать.

(т.  АЛИДИН – Вы жили на одной квартире, видели[,] кто ходил. Я не верю, чтобы Вы не разговаривали с ним).

По вопросу его принадлежности к партии я не беседовал. Беседовал, скажем, по такому вопросу – вернется советская власть или нет. Я доказывал, что вернется, а он говорил, что нет, не вернется.

Из лиц, которые бывали у него, могу назвать Замшу. Он был членом оргбюро Вукопспилки. До войны он был в Торговой Академии преподавателем или доцентом. Король его должен знать. Довженко его хорошо знает.

(т.  АЛИДИН – Какой Довженко, режиссер?)

Нет. Другой Довженко. Он его хорошо знает, он был секретарем парткома в Торговой Академии. Он расстрелян гестаповцами. Замша – это трус, не активный, обыватель. Что он делал в националистической организации – мне неизвестно.

Более активный был такой Дубина. Где он работал до войны? Из разговоров брата я понял, что он работал в Украинской Академии Наук, по специальности геолог. Он крутился там в Вукопсилке, там не работал, но все время там торчал. Устроился в издательстве, ездил по районам. Это был самый ярый националист – Дубина Иван Варфоломеевич. От брата я знал, что в Киеве жил некий Рогач2 – руководитель украинских националистов, который приехал из Западной Украины редактор газеты «Українське слово».

Был такой Полишвайка. Кем он был до войны, не знаю, видел его один раз, и то я был в одной комнате, он был в другой. Молодой хлопец, черненький, жил в одном доме со мной, разнузданный. Помню брат возмущался им: когда его хотели арестовать, то оказалось, что у него было пять жен, три пианино и т.д.

Заходили из западников. Раза два я встречал инженера Милянич. Он работал в организации по сахарной промышленности на Украине. Когда зашел разговор с братом с сахарной промышленности, он заявил о том, что появился сынок Терещенко (сын сахарозаводчика Терещенко). Это Милянич работал с Терещенко.

Пожалуй, больше ничего.

(т.  АЛИДИН – По таким посещениям можно было заключать, что среди националистов Ваш брат играл не последнюю скрипку?)

Можно было заключать и так и другое. Бывало он говорил – скажи, что меня нет дома. Они использовали его для получения командировок и других целей. Скажем Дубина жил за счет Вукопсилки, а работать не работал там.

Теперь еще одного человечка встречал я, работал он в городской управе, некто Мацап. Знаю, что он принадлежал к этому лагерю, но после расстрела брата, когда я через одного человека просил, чтобы он рассказал подробности, – за что его взяли и как, мне и сейчас не ясно…

(т.  АЛИДИН – Его взяли как националиста, что же неясного).

Может быть это так, а может быть и не так. Если это не так, то я буду считать, что кровь его, его жены и его дочери лежит на моей совести. Взяли Багазия и3 не расстреляли.

Так этот самый Мацап рассказывал, что когда брата выводили из камеры, ему пустили пулю в затылок. Он говорил, что если бы он меня поймал, он бы сам задушил меня. Поэтому у меня подозрение, что его взяли из-за меня. Ведь мы там собирались…

(т.  АЛИДИН – Практическая деятельность националистов – что Вам известно о центре?)

Мне ничего неизвестно. Я знаю такую вещь – как они создавали раду. Сначала руководителем был Оглоблин4, а потом Багазий. Потом стали формировать областную раду. Туда вошли все националисты – Волочкивский5, Багазий, брата ввели. Подали они список областной рады на утверждение немцам. Немцы сказали, что еще рано. Потом подали заявление о том, чтобы создать раду украинского масштаба и назвали ее не «Центральной радой», а «Суспільна рада». Немцы тоже попросили список. Потом по этому списку вызвали почти всех.

(т.  АЛИДИН – Кто еще был в этом списке?)

Не знаю. Вызывали почти всех. Замысел с этими радами не удался. А насчет украинского националистического центра – ничего не знаю.

(т.  АЛИДИН – Но здесь в Киеве был националистический центр?)

Черт их знает, не знаю. Когда был Рогач, можно было по их газете «Українське слово» судить, что Рогач является идейным представителем. Когда из разгромили и заступил Штепа, мы понимали, что это разгром националистов. Из называли «щурами», что во время войны они пытаются создать форму государственности. Тогда можно было считать, что этот Рогач и был украинский националистический центр.

(т.  АЛИДИН – Кто еще заходил?)

Бондаренко Петр Иванович – закончил кооперативный институт. Характерно, что он как будто был кандидат партии, точно не скажу. Его националистические взгляды очевидны. Он расстрелян вместе с братом.

Насчет профессора Крамаренко или Крамаревский, точно не помню.

Теперь Назаркевич. Говорят, что он в Киеве, дочка его учится в мединституте. Назаркевич работал в Вукопспилке зав. торговым отделом. До войны он закончил духовную академию. Так, что мне кажется, что этот человек такого типа. Не работает он нигде сейчас, но находится в Киеве.

Некоторые приезжали из района, вернее отсюда перебрасывали на районы. В Белую Церковь был послан … (фамилии не помню). Тот тоже явный националист, тоже работал в системе Вукопспилки. Был такой Чакивский работал в Белой Церкви.

По Василькову был Пилипенко.

(т.  АЛИДИН – Тоже отсюда переброшен?)

Нет, один раз он приезжал. Мне кажется, что отъявленный человек.

(т.  АЛИДИН – А по Узину?)

Никто не приезжал. Из Ракитно приезжал один, фамилии сейчас я не помню. Тот раскулаченный, ну, известно было про него.

(т.  АЛИДИН – По подпольными газетам, которые Вы видели у брата, можно было определить, что у него было мельниковское направление?)

Мне попалась траурная газета с портретом.

(т.  АЛИДИН – Как именовалась газета?)

Не помню. Газета мне попалась месяцев через пять – от 31 сентября. В ней писалось, что «31 сентября вражеской рукой бандеровцев по указке из Москвы убито руководство провода – инженер Семигробовский и инженер-подполковник Стиборский6». Поэтому я могу заключить, что это не бандеровская группа.

Второй материал попал ко мне – бандеровская листовка. Как раз на пасху. В ней писалось, что благодаря продажным и предательским действиям и т.д. и т.д., наши лучшие люди сейчас томятся в подпольи, в том числе и наш руководитель Степан Бандера7.

Потом выходил информационный сборник. Этот сборник мне пришлось встречать в отряде. Клочки этого сборника говорили вот о чем – пусть большевики бьются с немцами, а мы будем копить силы, что никогда великие державы не позволят того, чтобы Украина не была самостоятельной и что используя момент обессиления одних и других и накопив силы, они добьются самостоятельности.

(т. АЛИДИН – Какие они боевые резервы готовили по городу?)

По городу ничего неизвестно. В Калиновке был атаман Голубь. Я только знал одно, что когда он приезжал в Киев, что этот атаман Голубь был военным руководителем в этом районе. Люди, которые были в отряде, рассказывали, что в Погребище, Калиновке и других местах имелись военные склады. Мне кажется, что раз там сидел Голубь, а это лесной район, очень богатый, обильный, то он там был неспроста. О вооружении по Киеву я ничего не знаю, было бы даже интересно для нас, оно бы нам очень пригодилось.

(т.  АЛИДИН – На какие другие города они распространяли влияние – на Одессу, Харьков?)

За Одессу – не знаю. На Николаев. Ездили в командировку из Вукопспилки в Винницу.

(т. АЛИДИН– Кто ездил в Николаев?)

Не знаю. Потом Ровно, это само собой понятно.

(т.  АЛИДИН – Где центр размещался?)

Чувствовалось, что в Ровно.

(т.  АЛИДИН – А каково отношение было церковных служителей?)

Я могу рассказать такое. Один раз приходит брат пьяный и возмущается. Он получил записку от епископа Мстиславского, чтобы тот пришел вечером. Он пришел туда и застал такую картину: сидит епископ и еще такой же и с ними женщина легкого поведения. В такой обстановке они сидят и поют: «Ой у полі три доріженьки». Вот он пришел и возмущался – еще священнослужителями называются.

Так, что очевидно, среди них были и националисты. Но и они между собой царапались.

Мне кажется, что среди больших националистов был такой как Приходько – зав. культурным отделом. Один раз я попал на чествование Городовенко. Когда захватили Северный Кавказ, он там остался в окружении. Жена его жила в Киеве. Она поехала и привезла его сюда. Был организован концерт, продавали билеты. Так как Городовенко знали, что он руководитель музыкальной капеллы, то пошел туда и я. Выступал там Приходько. Как он громил жидо-большевистскую власть. Под конец я посмотрел в каком настроении ушел Городовенко, который у нас был награжден орденом Ленина, но очевидно и ему показалось это скучным. Не знаю, где сейчас Городовенко.

(т.  АЛИДИН – Нам известно, что они распространяли свое влияние и на полицию?)

Насчет полиции. В полиции был такой случай. В начале 1942 года в селе, где я жил, арестовали жандармы моего брата. Сначала местная полиция брала его, побила и отпустила. Потом жандармерия арестовала. Прибежала его жена с плачем – что мне делать. Брат дал машину одному следователю, тот едет в район и привозит брата. Впоследствии я с этим человеком познакомился поближе – это Костя Троян. Их работало 37 человек. То ли они работали по заданию, то ли по собственной инициативе, но он намекал, что когда мы сойдемся, тогда я узнаю. Потом эту группу истребили. Троян погиб в 1942 году.

Хорунжий Захволинский8 приехал из Западной Украины возглавлять жандармерию, когда Ровенская группировка была разгромлена он уехал. И вот этот Костя рассказывал о делах Захволинского. Он у немцев воровал сукно и одевал полицию. Это он готовил вооруженную силу украинских националистов. Впоследствии говорили будто Захволинского тоже немцы расстреляли.

Из киевлян мне известна на «Ленинской кузнице» инженер Суховерский, он потом был начальником украинского отделения на Короленко 15. Он известный…

(т.  АЛИДИН – А слышали Вы про такого Сердюка – начальника полиции в Киеве?)

Слышал, он был не начальником полиции, а был начальником отдела полиции на Короленко 15. Я сначала думал, что это Сердюк из университета, но после Троян говорил, что это не тот. Он был чрезвычайно жестокий и был не как националист, а как немецкая собака. Потом были известны его шантажи, грабежи и что угодно.

(т.  АЛИДИН – А Трофименко Вы знали?)

Конечно, он был председателем оргбюро облспоживспилки, в которую входили Бышевский район, Макаровский и другие. Так вот он возглавлял.

(т.  АЛИДИН – Этот, что работал в Черновицах?)

А, нет, не тот Трофименко, это совершенно другой, этот как раз националист и сейчас он сидит. А того Трофименко я знаю тоже. Я его немного знал по университету, когда учился, а потом встретился с ним здесь в подпольи.

(т.  АЛИДИН – А в подпольи не было таких случаев, чтобы его пытались обвинять как националиста?)

Этого Трофименко? Нет, мне неизвестно, даже с ним по этому поводу разговоров не было.

(т.  АЛИДИН – Как Вы попали в систему кооперации? Нам известно, что туда попал целый ряд людей – Трофименко Степан, Король).

Король – ясно, Довженко – тоже ясно, а Трофименко работал в горторге, это не подчинено кооперации, он работал на картофельном складе. Был я на этом складе, встречались на нем Трофименко, я и Нестеровский, а когда туда попал Довженко, он рекомендовал Замшу. Он знал, что это националист и умолчал, считая, что все-таки на всякий случай он может быть пригодится. Когда Довженко попался, я его еще не знал. Долго знакомились. Рекомендует Замша, очевидно, человек такой, с которым опасно разговаривать. Он работает на базе, я проверяю ларьки базы. В конце концов обменивались мнениями по поводу сводок и т.д. Однажды разговорились и от таки сознался, что он секретарь партийного комитета. А Довженко потянул туда Короля, не говоря мне ничего, он не знал, что я Короля знаю. Вдруг вижу оформляется на работу Король Николай Степанович. Потом встречаю, конечно, друг друга узнали. С Королем и открываться нечего было, потому что он знал кто я, и я знал кто он.

Познакомился я с Мищенко, его ко мне привел брат – это был райвоенком Староконстантиновского района.

О националистах мог дать больше сведений один человек, который работал в Киеве, а сейчас говорят в армию ушел. Отрицательный тип, конечно, но с немцами он не уехал. Он из Ракитянского района, работал информатором по Шевченковской райуправе Шандаренко Савва Евсеевич. Информатор – это шпик, вернее назывался он при немцах инспектор пропаганды.

(т.  АЛИДИН – Где он сейчас, адрес его в армии знаете?)

Не знаю. Когда в последний раз я его видел, он мне рассказал о брате, что его расстреляли. Так что он был в курсе всех этих событий.

(т.  АЛИДИН – А семья где его живет?)

Село Венценковка, кажется сейчас Ракитянского района.

(т.  АЛИДИН – Теперь продолжайте свою деятельность. Вы все время проживали на квартире брата?)

Да. Одно время он закрывал меня в комнате и я никуда не ходил. Когда я спросил кто есть в Киеве, он сказал, что есть, Шохин. Я просил, чтобы он свел меня с Вабулом и  Шохиным. Он свел. Впечатление было такое, что Вабул огорошен. Говорил, что народу нашего много, сказал, что Ивкин здесь есть и что есть связи с ним. Так он информировал. Вабул рассказал, кто был оставлен на работу по «Ленинской кузнице», Заливника назвал. Сам Вабул устроился работать на завод «Большевик».

(т.  АЛИДИН – Кем он там работал?)

Сначала он организовал завод.

(т.  АЛИДИН – Директором был?)

Даже не назывался директором, никем, а потом приехал директор и он работал инженером по снабжению. Я спрашиваю – что же у вас на «Большевике»…

(т.  АЛИДИН – Кто его послал на завод «Большевик»?)

Не знаю. Назвал мне фамилию Хохлова, как будто это был работник горкома. Назвал Корчагина как руководящего работника, который должен был собирать людей, в частности говорили, что у Корчагина было 4 пулемета. Жил он у одной артистки оперного театра. Когда на заводе была диверсия, мелочная диверсия, перерезали провода внутренний связи, это по существу никакого значения не имело, их там арестовали. Был арестован Хохлов, хотели арестовать Вабула. Вабул под видом болезни не ходил. Он симулировал, голодал, приходилось приносить ему тот хлеб, который я получал в столовой. Брат ему помогал – выпишет паек и отнесет. Брат предлагал ему уехать на район, но он не хотел ехать.

– Я устроюсь в оперном театре, они меня сохранят.

Когда началась сильная погоня, я его просил, чтобы он уехал, но он не захотел. За него взялся диспетчер завода. Однажды я был у него на квартире и артистка предупредила меня – уходите, немедленно, потому что крутиться Руденко, а потом этот Руденко арестовал Вабула.

(т. ВАКСМАН – Как фамилия артистки?)

Фамилии не помню, Вера Андреевна, знаю где она живет.

Таким образом Вабул был арестован в конце апреля 1942 года. После этого артистка приходила ко мне на квартиру, информировала о том, что она узнала о нем, возмущалась всеми друзьями, которых Вабул считал друзьями – Метельский и Шереметьев. Даже так было: его забрали на Короленко 15, где помещалась украинская полиция. Там ему пришивали мелкие дела. Он доказал, что это не так и его должны были выпустить. Тут Руденко пришел и сказал, что этого человека выпускать нельзя и его перевели на Короленко 33. Потом его вывезли на Сырецкий лагерь и сказали будто он расстрелян. Ей даже показывали место, где он похоронен, а другие говорили будто его вывезли. Точно судьба его неизвестна.

Что он мне рассказывал о подпольной организации. Ивкина лично он не видел, но у него была с ним связь через одного человека из оперного театра. Два хлопца работали в оперном театре, они ходили на Обухов, подковырнули гранатами пару немецких машин. Потом предупредили меня насчет Романченко, что это предатель, что ты уходи или тебя посадят.

Другим человеком, которым я был связан, явился  Шохин.

 

[...]

 

Потом, когда шел разговор о том, чем кому заниматься, он говорил, что на любой работе можно принести пользу. На заготовках можно много сделать. Не знаю насколько это правдоподобно, но рассказывали такой анекдот будто Никита Сергеевич был на одном совещании и один из подпольщиков испугался, когда Никита Сергеевич спросил, сколько вы гнилой картошки дали рабочим. Он на это сказал – я не столько гнилой картошки дал, как мерзлых арбузов.

Правда, мы немало сделали по этому вопросу. В Куликовском районе он давал приказ о том, как сохранять картофель, заведомо зная, что картофель погибнет. Он сумел организовать такой способ кагатирования картошки, при котором картофель гибнет.

С  Шохиным мы не прерывали связь до самого выхода в отряд.

(т.  АЛИДИН – В чем Вы считаете заключалась Ваша подпольная работа?)

Конкретно я делал немного. Она заключалась в организации мелких групп в кооперации, посылке людей, которых можно было использовать. В Дымер я послал Стелмаховского и в Дымере был провал и много засыпалось, но много вышло в отряд и билось в партизанском отряде. Даже в Звенигородку удалось послать одного капитана Шульгу, но там он не смог ничего сделать. Когда ему нельзя было здесь жить, я поставил вопрос так – езжай в район, будешь заниматься там нашим делом. Пришел брат я говорю ему, что надо послать такого-то на район.

– Кто такой?

– Такой же как и я.

Он помялся, потом послал с запиской в отдел кадров и тот уехал. Приезжал несколько раз ко мне, говорил о многих трудностях, но все же говорил, что проблески есть. После того как я ушел в отряд я с ним не встречался. Ничего конкретного он не сделал.

(т.  АЛИДИНПономаренко где Вы встретили?)

Пономаренко я встретил в 1943 году или кажется осенью 1942 года. До этого я встречался с Нестеровским, он когда-то работал на «Ленкузне», а затем в Западной Украине. Нестеровский Даниил Яковлевич, я за ним долго ходил, обнюхивал. Когда я узнал[,] кто он такой, надо было ему помогать, чтобы он существовал. Они листовки печатали, а шрифт – заготовляли утильлом. Я дал распоряжение, чтобы приобрести шрифт. Понадобился алюминий. Тут боятся давать. В конце концов я считал, что нам надо открыться. Я его поймал и говорю – ты коммунист. Он покраснел, побледнел, но я ему говорю, что я тоже коммунист. Я знаю, что у него есть связь на Подоле, – в водном техникуме, связан он с Трофименко, причем он рекомендовал, что это большой работник. Давайте свяжемся с ним. Боялись, особенно после провала горкома и группы Маленко. Я с Нестеренко пошел с Трофименко на его картофельный склад. Ну как можно знакомиться с человеком, которого не знаешь. Начали с того, где учился, кто такой. когда он сказал, что в университете работал, я стал вспоминать. Нашли общих знакомых. Он рассказал, что они слушают радио, а у нас как раз выпала группа из Дымера, которая имела радио. Эти сведения нужны были как воздух. Он сказал, что у них есть радио. Я очень обрадовался этому, и поставил вопрос о том, что пора как-то расширять работу.

(т.  АЛИДИН – Кто поставил?)

Трофименко, что надо привести в стройность. Он спрашивал меня имеем ли мы связь с ЦК партии, я сказал, что была связь, а теперь нет. Он сказал, что у них тоже нет. По-видимому горком сейчас не существует, что придется взять ответственность на себя и созвать партийную конференцию. Я сказал, что дело не в этом, чтобы создавать параллельный горком, дело не в названии, а в работе, надо раньше точно узнать, что горкома нет. Он обещал побеседовать с другим работником – Гришей Голицем, выяснить не будет ли он возражать против такой конференции и тогда созвать такую конференцию. Мое мнение такое что можно создать конференцию, но очень конспиративно, чтобы было не больше пяти человек и в таком месте, где можно было бы поговорить. Тогда же он высказал мнение о том, кого можно было бы выдвинуть на руководящую работу. Спросил мое мнение – не знаю ли я такого работника, который работал в штабе погранвойск майора Пономаренко. Я сказал, что лично его не знаю, но возможно удастся навести справку. Думал я так потому, что штаб погранвойск стоял когда-то в Киеве и там в свое время у меня была связь с подполковником Бурковым, который имел связь с Рябошапко. Я обещал навести справку и сказал Трофименко. Рябошапко, Пономаренко не знал, потому что он был секретарем парткомиссии до него, а Пономаренко работал во Львове.

Когда я встретился с Пономаренко, побеседовали, то оказалось, что это человек сведущий в этих вопросах и сомнений ни у кого не осталось.

Из военных я познакомился с Бурковым через Довженко и Короля. Хотя он был выше по чину, но лицо знакомое. Бурков усиленно подбивал, чтобы идти через фронт и я с этим согласился. Но как раз в это время (когда было харьковское окружение в 1942 году) возвратился Троян, который хотел перейти через фронт. У него все было подготовлено к тому, чтобы перейти, но получилось окружение и он еле выскочил.

(т.  АЛИДИН – В отряд ушли?)

Первый раз вышли вначале марта 1943 года. У меня уже все было разгромлено. Когда брата забрали…

(т.  АЛИДИН – В момент ареста Вы жили у него на квартире?)

Его арестовали в часов 8, а я в семь часов ушел на работу. Они сразу поехали в Вукопспилку. Потом, когда приехала машина, невестка с племянником шли в магазин и они, не зная ее в лицо, спросили где такая-то квартира. Она догадалась, что это за машина и сказала, что он вышел, а сама пошла в Вукопспилку. Мне позвонили по телефону – ты ничего не знаешь, иди по улице Короленко, встретишь невестку, она расскажет. Я выскочил туда, по дороге забежал в техникум, забрал племянника. Я на квартиру больше не являлся, а послал невестку. Там ее и взяли.

После этого я ночевал каждый день на новой квартире. Как находить в то время в Киеве новую квартиру, может быть для Вас и непонятно. Очень трудно было.

(т.  АЛИДИНПочему непонятно. Какого числа был арест?)

2 марта 1943 года.

(т.  АЛИДИН – А Вы вышли в отряд?)

12–15 марта.

(т.  АЛИДИН – Кто с Вами был?)

Я, Бурков, Король, Стельмахов, Трофименко, Назаренко, Федухин и ребята, которых я готовил в охране Киевского моста.

Был большой шанс на взрыв моста, но мы не могли достать тола. Рябошапко обещал достать тол, но так и не достал. Запал достали, шнур достали и достали всего только пол-ящика тола, который вытаскивали из уборной и он оказался негодным.

Когда невозможно стало мы ушли в Дымерский район. Правда, то что мы готовили в Дымере было не совсем подготовлено. Местные предложили посидеть на чердаках, но сидеть на чердаках и нести ответственность за такую группу, которую мы вывели, никто не хотел. Трофименко мне сказал – либо пойдем в этот отряд, либо пойдем в отряд, который уже подготовлен.

У нас было совещание на Бассейной. На наше требование выйти в понедельник, нам пишут – мы выходим, все подготовлено, если вы не выйдете, то ответственность за срыв падет на Вас.

Когда мы вышли, то оказалось, что оружие вынесли – две винтовки, один наган и сумку патронов. Очевидно, нас проверяли, боялись. Потом, правда, они вышли, но это было тогда, когда мы ушли в другой отряд.

После этого мы вернулись в Киев. Разместили людей, которых не было куда девать. Мне пришлось у племянников. Племянники со мной все время – «в отряде», сейчас в армии.

В тот же день я пошел к Голецу с Трофименко и Голец сказал, что наше дело не выгорело. Мы стали просить Голеца, чтобы он устроил нам выход и на базе этих людей мы будем формировать отряд. Голец поставил условие, что он может вывести только меня и Трофименко. Двух бойцов и даже племянников я послал пешком.

Прибыли к Колосу. Сначала было даже не до формирования отряда. Нас заподозрили в шпионаже, нам не верили. Потом, когда связались с Киевом, доверие было восстановлено и мне разрешили взять тех людей, которых мы хотели для того, чтобы оформить Киевский отряд. Большинство наших людей поставили на командные посты, а мне дали 11 человек и сказали, чтобы я сформировал отряд. Потом я подобрал группу из Клавдиево. У меня уже была группа более ста человек.

(т.  АЛИДИН – А кто в Святошино был с Вами связан?)

Степанов – старик. Я присылал прямо к нему людей, он их сажал на чердак, а сам соберет оружие и принесет. После этого я присылал связную – старуху Марию Васильевну.

– Иди к деду.

Она приходит – готово, давай, командир, забирай.

(т. ВАКСМАН – А почему Рябошапко не ушел в отряд?)

Я лично его не видел, но еще до ухода в отряд было такое. Не знаю известно ли вам об организации под названием «Военно-революционных большевиков». Приходит Король и приносит книжечку, писанную от руки «ОВРД». Там была пара статеек к 25 годовщине Украинской Республики и потом устав общества «Военно-революционных большевиков», в котором указывалось, что в это общество могут входить и партийные и беспартийные. Записываться нужно под кличкой. Цель – борьба против фашизма до его полного уничтожения. Цели не вредные. Единственное, что навело меня на смутную мысль, это то, что выдвигался принцип по сути беспартийности. Каждый вступающий должен переписать всю эту книжицу. Создаются тройки, пятерки, знающие только руководителя тройки. Организационная система была неплохая, примерно, так как и было.

Вот эта штука и помешала в выходе части железнодорожников и других людей. Мы бы вывели не 20 или 30 человек, а гораздо больше. Не знаю кто, но сказали, что получена эта книжица из партизанской дивизии им. Молотова, которая формируется в Киеве. На эту партизанскую дивизию ссылался Рябошапко. Кто ее возглавлял – для меня не было известно. Я считал, что есть какая-то организация и хлопцы потянулись к авторитету повыше. Рябошапко ратовал за эту дивизию и в отряд не пошел. Мне кажется, что, с одной стороны, он струсил пойти в отряд и с, другой стороны, рассчитывал, что раз это большая авторитетная организация, то и эта работа будет также полезна, как и в отряде. К несчастью, эту книжицу, которую я сам переписал, я потерял, куда-то она делась и ни у кого ее нет. И в отряде была такая книжица.

(т.  АЛИДИН – И Вы в отряде были до соединения отряда с Красной Армией?)

Да.

(т.  ВАКСМАН – Вы в отчете писали, что Шохин регистрировался в гестапо, а сейчас говорите, что нет).

Нет, я не писал, посмотрите отчет. Наверно там так написано, что известно, что некоторые коммунисты регистрировались. Насчет регистрации  Шохина и Вабула мне неизвестно.  Шохина знали все и дома знали, как коммуниста.

(т.  АЛИДИН – А чем Вы это объясните?)

Частью тем, что не весь же народ ведь продажный. И другое – раз он работал у немцев, то считали, что он немецкий. Ну и притом, не всех же коммунистов брали. Зарегистрированных коммунистов было очень много, как же еще не брали. Не знаю насколько это верно, но мне рассказывали, что когда была регистрация, то зарегистрировалось 15 тысяч. Причем приходили и говорили – «вот моя продовольственная карточка».

(т.  ВАКСМАНОрганизация Трофименко и Голеца, что-нибудь практически сделала?)

С Голецем я вообще был мало знаком, а с Трофименко больше. Знал, что они обеспечили переброску людей на левый берег. Затем в смысле снабжения людей, насчет печатания листовок. Не знаю, где они печатали и кто работал, но знаю, что листовки они выпускали.

(т.  ВАКСМАН – К чему привело объединение всех организаций?)

Фактически к тому, что даже после нашего выхода, был организован штаб по руководству движением. Единственно, что он сделал, это давал людей. У меня отряд состоял исключительно из киевлян.  Шохин вышел с группой в 30 человек. Я присылал сюда человека. У меня был Колька бородатый, он ходил и забирал людей.

(т.  ВАКСМАН – Провал последовал после объединения организации?)

Да, после объединения. До объединения тоже были провали, а уже когда этот провал произошел, погибло много людей.

 

 

 

 

ЦДАГОУ, ф. 1, оп. 22, спр. 364, арк. 3–22, 25–33.