Документи

Книга 1 | Розділ 2. Розстріли і поховання в районі Бабиного Яру під час німецької окупації

Зі стенограми бесіди секретаря Київського обкому ЛКСМУ П. Тронька з учасником спалення трупів у Бабиному Яру В. Куклею

01 березня 1944 р.

Текст (рос.)
СТЕНОГРАММА БЕСЕДЫ СЕКРЕТАРЯ КИЕВСКОГО ОБКОМА ЛКСМУ т. ТРОНЬКО с тов. КУКЛЕЙ В.Ф.

Тов. КУКЛЯ Владислав Францевич родился в 1917 г. в Ленинграде. В Киеве нахожусь с 1919 г. Родные находятся в Киеве. Учился в 79 трудшколе, закончил 6 групп, занимался в педтехникуме Калининской области. Из-за тяжелых материальных условий в 1933 году оставил занятие, вернулся в Киев, поступил в автошколу в Михайловском монастыре. Школу закончил. Работал в Московском Наркомате оборонной промышленности шофером-механиком, потом работал в Совнаркоме, Гастрономе электротехником. В последнее время работал бригадиром на строительстве № 1 кессонщиком до самой эвакуации. Затем был переведен на аварийно-строительный поезд, где попал под бомбежку в Пирятине в августе м-це 1941 года.

[...]

В гестапо я был 34–35 суток, после чего подписал допрос. С одиночки был кинут в смертную 22-ю камеру.

Там был некий Ершов Федор, секретарь ЦК КП(б), как я узнал об этом в Бабьем Яру, потом был Кадомский, его сестра работала секретарем Сталинского райпарткома.

Из камер в воскресенье обычно никуда не брали, считалось как бы днем отдыха, но нас вдруг забирают. В камере было 21 человек. Была молодежь, были люди средних лет, ребята с Печерска, где они работали, не знаю. Так вот, сидим мы в камере, и я говорю ребятам: «помирать, так помирать с музыкой». Нам было уже все равно, я мог только ждать расстрела. Говорю, «Как посадят нас в душегубки, надо всеми силами двигать на двери». О душегубках мы все знали, она все время курсировала по Киеву. Да и тут, несмотря на то, что окно было забетонировано цементом, мы в окно все эти крики слыхали. Знали расписание работы этой душегубки, она работала по понедельникам и четвергам и пятницам. В последнее время брали каждый день с 3-х часов ночи до 12 часов дня. Сначала был такой комендант, который брал с вечера, потом он на этой почве помешался.

Брали людей из камер, раздевали их наголо, слышны были крики, плач, женщины кричали: «хочу еще один день пожить». Немцы стояли около машин с пулеметами и подгоняли: «быстро, быстро, быстро». Все это мы слыхали в камере. Потом играл баян и все время шумел мотор, чтобы заглушить крики и плач женщин.

Когда я сидел в общей камере, со мной сидели партизаны, семьи партизан, членов партии с Бородянки, Тетерева, арестованные прибывали партиями по 400 человек в сутки.

В последнее время были 2 душегубки, одна меньшая — «Белоцерковская», другая привозила по 90–120 человек, в машине люди сидели буквально один на другом.

После смертной камеры, что было не совсем обычно, нам дали тарелку супа с пшеном и картошкой и начали выводить одетых. Поэтому мы уже знали, что нас ведут не на расстрел.

Обычно, когда идет душегубка, сзади машины едет две машины легковых, в которых сидят пьяные офицеры, а тут рядом с шофером просто сидели два офицера. Нас посадили в душегубку и дали нам дышать воздухом через щелку. Через нее мы узнали, что мы едем по Львовской, потом на Лукьяновку выехали.

Что собой представляет душегубка? Машина эта большая, как наша 5-тонка ярославская, кузов метра три с четвертью, высота метра два. В середине она оббита цинком, причем к шоферу идут слуховые трубы, которые непосредственно закрываются. Снизу угарный газ поступает с глушителей, внизу деревянная решетка. Никаких сидений там нет. Двери находятся сзади, закрываются на две половинки, сверху накидывается железная палка и потом запоры вверх и вниз. Людей они душат тут же, во дворе гестапо. Перед тем, как начинают уничтожать людей, они пьют, поют песни свои «Хайль Гитлер» и др. После этого обычно с 3-х часов ночи все начинается, во дворе сильно гудят 3–4 машины и играет баян до тех пор, пока не задушат людей. Стоит душегубка во дворе примерно час с четвертью.

Нас посадили в эту машину, повезли в Сырецкий лагерь, сделали зарядку. Людей в гестапо было очень много, оно было переполнено, очень много народу было из сел. Зарядку они делали для того, чтобы получить удовольствие, такое у них уже правило, командуют «встать», «присесть» и т.д. Заставляли нас песни петь, причем, если не поешь, получаешь 25 палок.

Там мы находились 4 дня, на 5-е сутки нас перевели в изолятор. Потом приходят ССовцы, человек 25–30, все с автоматами и под конвоем повели нас в Бабий Яр. Привели нас туда, мы видим, люди делают там насыпь, а сверху ставят такие щиты, чтобы люди, находящиеся в лагере, не могли видеть, что делается в Бабьем Яру. Щиты высотой до 8 м. Мы окончили эту работу в часа 4, причем ни минуты не отдыхали. Потом нас повели сразу в Яр. Ну что ж, нам ничего не оставалось делать, как идти туда.

Пригнали нас в Яр, начали вызывать «слесаря есть? Выходи». Потом дали им цепи и сковывали по 5 человек. Мы думали, что нас оставят на ночь, а утром расстреляют. Мы решили ночью как-нибудь смыться отсюда. Тут же стоят немцы и следят за каждым нашим шагом. Цепи накладывали на ноги, полного шага нельзя было сделать, 22 кольца давали на человека примерно пол шага.

В Бабий Яр мы прибыли числа 18–23 августа. После оковки нас привели к землянке, где сидело 100 человек. Они эти землянки называют бункером. Бункер этот имеет высоту до 4 м, сверху насыпан темный песок, выход из землянки решетчатая дверь, длина землянки метров 15. В ней находилось уже 100 человек, да нас 22 человека пригнали, с нами одного еврея из Сырецкого лагеря. Дали нам хлеба 200 гр, кофе и загнали в землянку.

Трупы уже были отрыты, но еще не сжигались. Когда строили насыпь, мы чувствовали ужасный запах, мы догадывались, что там делают люди, но мы не знали, для чего они их откапывают. Вонь жуткая была.

На другой день спустились на работу в 5 часов утра, начали строить печь, составляли памятники с еврейского кладбища, ложили камни, потом на них клались решетки (ограда кладбища), потом ряд дров, хворост, сверху поливали нефтью и каким-то еще другим составом. Я когда лил, замочил руку, потом потер глаз и у меня левый глаз плохо видит. Сверху этого кладут ряд людей в 250 человек. Потом опять 250 трупов, затем опять дрова и опять поливают этой жидкостью. Сверху снова такой ряд, в общем, все было две с половиной тысячи трупов. Высота этой печи доходила примерно до такой высоты, как эта комната, ширина тоже такая, причем она была немного уже. Таких печей было 70–80, в некоторые печи входило 3–4 тысячи человек, затем поливают еще смешенным бензином (в углах), вроде как скирдуют хлеб. Точно также мы и людей скирдовали, подстраивали временные леса для работы.

Свой отряд немцы называли «строительный батальон», в нем был исключительно весь командный состав, в охране было человек 100 с лишним, исключительно офицерский состав. С черепами.

Первый раз палили трупы числа 25-го августа, первая печь горела сутки, на вторые сутки остались только кости. Потом они эти кости кладут на площадку, толкут их, сеют сквозь решето, выносят наверх и засыпают землей.

Всего по нашим подсчетам сожжено 90–95 тысяч трупов. Бежали мы оттуда 28–29 сентября.

Палили мы трупы из противотанкового яра, где было расстреляно 35 000 наших пленных и трупы расстрелянных в 41 году евреев. Между прочим, интересно, немцы снимали с трупов шерстяные платки и забирали их себе.

Первая партия трупов была раздета, а остальные трупы были одеты.

Детей там было очень много, больше четвертой части. Лежит, например, убитая мать и держит на руках ребенка, прижимает его к себе и видно, что ребенок просто задохнулся под землей. Отдельно маленьких детей расстрелянных не было, были убитые дети лет 10–12. Молодежи среди общей массы было примерно четверть от общего количества, вообще разобраться хорошо нельзя было. Потому что трупы разложились.

Трупы брали просто руками, помогали баграми и топорами.

Эта работа была закончена 28 августа. Когда они нас привели в Бабий Яр, они нам говорили, что это все делали большевики, НКВД.

В процессе нашей работы душегубки все время подвозили людей. Эти две душегубки курсировали через каждые два часа. Когда я вышел с 6 часов в Кирилловскую рощу для окончательной работы, мы катили бочку с бензином и увидели, что с горы идут женщины с вещами, мы хотели там же бежать, но нам это не удалось.

Мы пробыли в Бабьем Яру две недели, я должен был сделать замок и приобрести оружие для расковки.

Первый раз мы хотели бежать с подкопом из землянки. Были туда перенесены лопаты, щипцы для расковки и молоток, причем там были очень тщательные обыски, цепи проверялись рано утром, в обед также проверяли цепи и беспрерывно 5–6 немцев следили за каждой группой работающих, вечером тоже проверяли цепи, а вечером обратно обыск людей. Мы ухитрились пронести в землянку инструменты.

Там дело было продано также через одного еврея, который сказал о подкопе другому еврею, а тот передал об этом штурману. Тогда приехал самый главный начальник гестапо, и тут Олейник и его товарищ Петька Шеп выходят и говорят, что «вы меня не расстреливайте, я вам все расскажу». Тогда он ко мне, «что ты скрываешь жидов», говорит. Я отвечаю, что со мной никого не было. Он подходит, идет по ряду и прямо указывает «ты выходи, ты тоже» и т.д.

Когда в августе бежал один шофер, то потом давали в газетах награду 10 000 за то, чтобы его найти. Он сам родом из Жашкова.

После этого были поголовные обыски, часа четыре мы не работали.

После этого побега нам было хуже. На другой день продали и наш побег.

Люди к нам прибывали из Умани и др. мест. Расстреливали людей, которые не были способны работать из-за недостатка пищи, давали 200–250 гр. просяного хлеба, суп с просяными лушпайками и картофельной шелухой. Ясно, что люди не могли этого вытерпеть.

В процессе нашей работы беспрерывно привозили новые партии, это были люди с сел, городские, семьи партизан. Среди них встретил одного знакомого, некий Леня, сам киевский, потом второго знакомого встретил, не помню, как его звали. За весь этот период привезли до 20 000 человек. Был такой случай, Леня Кадомский должен был положить из машины на костер ребенка, который еще дышал, он положил его около костра, за это его избил до полусмерти офицер.

Работали мы так, открываешь двери душегубки, подсаживаешь друг друга и выбрасываешь трупы из машины как дрова. Все трупы были раздеты, последнее время были одеты.

Приходили иногда машины исключительно переполненные девушками до 25 лет, попадались очень красивые девушки, молодые. С машины клали их на костер. Я был кочегаром около костра. Я болел, весь опух, и мы старались друг друга прикрыть, потому что иначе расстрел и сразу на костер.

Молодежь, которую привозили в августе, была все русская и украинская молодежь.

29-го числа в 6 часов утра нас должны были расстрелять, в половине четвертого мы бежали, мы уже слыхали, как била «Катюша», над Бабьим Яром летали немецкие самолеты, мы их считали.

Когда я пошел в Кирилловскую рощу, я ориентировался, что надо текать, потому что потом поздно будет.

Побег мы совершили следующим образом. Главную роль в побеге играл я, все легли себе спать, я сидел один и не спал еще Давыдов Володя. Адреса его я не знаю точно, жил он на Тургеневской улице, сейчас приехала его мать туда.

Все спали, я сидел сбоку двери, часовой все время ходит, напротив двери находится пулеметное гнездо, я через решетку руку просовываю, хочу замок открыть, — часовой идет мимо, я обратно, только он пошел, я снова руку просунул.

Я открывал этот замок с вечера до 2-х часов ночи. Когда открыл его, разбудил своих ребят. Открыл замок ключом, который достал у трупов, причем ключ этот был проверен дней за 10–12 до побега. Ключи мы извлекали из карманов одежды трупов, они когда шли по немецкому приказу на сборный пункт, запирали свои квартиры и брали ключи с собой. Таким образом, было принесено 3 ключа, но два из них не подошли, у них бороздки обгорели, третий ключ был заржавленный, но не бывший в огне.

Среди всех ребят я был хуже всех опухший, голова у меня была как шар.

Теперь дальше, открыл я замок, сказал расковываться, расковал человек 70–80, это было половина четвертого времени, а нам надо скоро на работу выходить.

Тут в это время часовые заметили, что я открыл дверь, они встали напротив выхода из землянки с автоматами и пулеметами и стали ожидать нашего выхода. Я открыл дверь, пропустил четыре человека вперед, а пятый сам выскочил. Когда я вышел, два человека уже лежали. Тут сразу пошли ракеты, пустили вслед за нами овчарок. Мы бросились бежать в разные стороны. Перед этим у нас была договоренность пойти в лес на Пущу-Водицу, но тут мы разбежались в разные стороны, кто куда.

Я бежал под пулеметным гнездом, я еще даже командовал на ходу, когда мы бежали по Бабьему Яру, что «ты беги водой, собака след потеряет».

Мы бежали, вроде как гуси летят и в это время нас много побили.

Я бежал извилисто. Из тех ребят, которые бежали со мной, есть сейчас в Киеве Трубаков (Мстиславская, 37–1), Островский (Новый переулок, 4), Давидов В. (Маложитомирская или Тургеневская) — еврей, Долинер Леня, тоже еврей. Калашников бежал, но я не знаю, жив ли он. Сам он из Сталинградской обл., хороший парень был, очевидно, погиб. Кадомский Леня погиб здесь в Киеве.

Кадомский, Трубаков и я прибежали втроем на Соломенку. Капер Яков тоже бежал.

После побега мы сидели на Соломенке на Отделенской улице. Тут я встретил своего шуряка — кандидата партии Владимира. Мы хотели достать оружие, но нам это не удалось сделать. Я тогда нашел своих родных на Жилянской улице, Трубаков уехал в село, я остался со своим шуряком, с нами был также один Коля глухонемой. Мы пошли прятаться в развалины «Континенталя». Просидели мы там некоторое время, и потом я пошел на Отделенскую улицу узнать, как дела. Это было в 6 часов, иду обратно вместе с женой, когда смотрю, едет машина гестапо, что тут делать, свернуть нельзя, потому что они меня уже заметили. Я ринулся бежать прямо на них, тут 8 человек немцев соскочили с машины и давай стрелять по мне. Когда я свернул на Караваевскую улицу там стоял один старик с повозочкой, он эвакуировался из города. Я хотел перескочить через его повозочку, но он меня схватил, а сил вырваться у меня не было, я весь опухший был.

Тут все 8 человек сразу подскочили, и давай меня избивать, я буквально истекал кровью.

Из Киева в это время гестапо уже выехало, находилось отделение на Львовской, 24. Там было много молодежи. Меня тоже туда привели. После этого нас забрали на Сталинку, гнали через мост, как раз рядом находился забор, я сразу через этот забор перепрыгнул, вышел из под пуль, вижу женщины идут с клумаками, я сразу между ними затерялся, одна женщина дала мне платок на голову, клумак на плечи и я таким образом ушел.

После этого я пошел прятаться опять в «Континенталь», ночью мы ходили за провизией. Как раз по Лютеранской улице идем, а там мина лежит. Мы как раз несли с собой продукты, при мне было 2 бутылки вина. Когда я нагнулся, чтобы перерезать провод, одна бутылка с вином упала и разбилась, но провод я все же перерезал. Это немцы заминировали дома на Лютеранской улице и здание штаба. Я проводку перерезал и закидал сверху листьями.

Шли мы четверо — я, глухонемой Колька, его жена и мой шуряк.

К нам потом присоединился еще один грузин, [неразб.] из Батуми. Шли мы в 3 часа ночи и меня опять поймали. Мы пошли на квартиру за кислыми помидорами и тут меня словили, подводят к машине, подводят к шоферу, а я в это время бежать, забежал на пожарище в ломбард и там скрылся.

Числа 20 октября мы ушли из «Континенталя», опасно там было оставаться, пришли на Круглоуниверситетскую, там моя жена и Колина сидели в погребе, причем там тщательные обыски были и на месте расстреливали, если кого находили. Мы спрятались на чердаке, я приготовил железную палку на тот случай, если найдут в погребе жену, но все обошлось благополучно.

Сверху мы наблюдали, как немцы вывозили вещи, видели, как с ними приходили наши девушки, которые гуляли с немецкими офицерами и указывали им, где есть хорошие вещи в квартирах.

29-го числа я напился рассола от помидоров и заболел, в таких условиях находится больше не мог. Как раз уходил поезд на Фастов, я сел на поезд и уехал, оттуда уехал в Ракитное, а потом в Таращу, где дождался прихода нашей разведки.

Был тут в Киеве один товарищ, который с нами работал подпольно, он был электриком при госпитале, сам он кажется из Орла. В нашей организации работал также Прух Павлик, раньше он служил во флоте во Владивостоке.

Вы спрашиваете, какие я знаю еще подпольные группы в Киеве. Был отряд на Саксаганского, 122, но там никакая работа не проводилась. Собирались, говорили, что надо доставать оружие, но когда немцы начали эвакуировать из Киева, они тоже все сели в поезд и уехали вместе с немцами.

На Бессарабке был случай, когда повесили людей за саботаж. Когда немцы вступили в Киев, наша молодежь не хотела идти к ним работать.

Сейчас здоровье у меня плохое, отбиты легкие, почки. Я оформился на работу техником по торфо-разработке, эта работа сейчас не по мне.

Я хотел бы опять вступить в комсомол.

Относительно моей работы в госпитале, так вы можете узнать у людей, которые меня знали по работе. В госпитале есть такой хромой Дворецкий, кроме того, все девушки из госпиталя пооставались в Киеве, можете у них узнать. Пленные, которые лежали в госпитале, все они получали питание только благодаря мне, ни один военнопленный не был голодный.

ЦДАГОУ, ф. 7, оп. 10, cпр. 3, арк. 123–135.
Копия. Машинопись.