Протокол допроса свидетеля Таужнянского Сергея Сергеевича, 1929 г. р., украинца, б/п, с высшим образованием, по специальности технолог-строитель, проживающий в Киеве по ул. Бориспольской, 3б, кв. 3

[...]

По существу вопросов, интересующих следствие, свидетель Таужнянский показал:

До начала войны с фашистской Германией я с матерью проживал в городе Киеве, по улице Тропинина. Мать работала в Подольской поликлинике врачем-бактериологом, я учился в школе. Эвакуироваться мы не успели и остались проживать в Киеве. Все события, происходившие в первые дни оккупации гитлеровскими войсками города Киева, отчетливо сохранились в моей памяти, несмотря на то, что мне тогда было 12 лет.

19 сентября 1941 года фашистские войска вступили в город Киев, а примерно через неделю по городу на стенах домов и других строений были вывешены объявления. В них предлагалось всему еврейскому населению города с необходимым количеством одежды, ценностями и документами, а также с трехдневным запасом пищи собраться в районе улицы Мельника. За неявку на сборный пункт грозила кара — расстрел. Так было записано в объявлении. Среди взрослых обсуждалось это объявление. Одни говорили, что собравшихся якобы отправят на железнодорожный вокзал, а оттуда в Израиль. Другие говорили, что будут отправлять куда-то на работу, но толком никто ничего не знал.

Моя мать по национальности была еврейкой, и решила идти вместе со всем еврейским населением города Киева. Собрав с матерью в два больших рюкзака по паре сменного белья и немного имевшихся дома сухарей, мы вышли во двор. Помню, что во двор также вышли соседи, не успевшие эвакуироваться, и проводили нас за ворота.

Какая-то женщина дала матери небольшой крестик с цепочкой, и она повесила его мне на шею. Выйдя с нашей ул. Тропинина на пересекавшую ее Овручскую, мы пошли в сторону Новой Овручской (теперь улица Якира). По мере приближения к этой улице все увеличивалось число идущих граждан с вещами, а когда вышли на ул. Мельника, то она была просто запружена людьми, продвигающимися в сторону пересечения улиц Мельникова и Пугачева. На этом участке еще оставалась часть уличных заграждений, созданных в начале войны из мешков, набитых песком. Вот это заграждение создавало своеобразный барьер, за который провожающих уже не пускали, а идущих к месту сбора граждан гитлеровцы брали под конвой и гнали дальше в направлении Бабьего Яра. Все конвоиры были в темнозеленой форме с эмблемами СС, а у офицеров на высоких фуражках были кокарды с изображением черепа со сложенными накрест костями. Вооруженные они были автоматами. Многие были с собаками. Из какого гитлеровского подразделения они неизвестно.

Люди двигались сплошным потоком. Многие несли на себе сделанные в виде рюкзаков мешки. Некоторые катили перед собой тележки с больными, неспособными двигаться самостоятельно. Матери везли в колясках грудных детей, а более старших — несли на руках или вели за руку; абсолютное число идущих были старики, подростки, женщины и дети. Люди плакали от страха перед грядущим неизвестным. Слышались настороженные недоумения: «Если думают вывозить с вокзала, то почему же собирают на Сырце в районе Бабьего Яра?» В связи с большим скоплением людей, движение замедлилось. Гитлеровцы разделяли толпу граждан на группы примерно по 500–600 человек и гнали их по ул. Мельника вниз, затем через ул. Дегтяревскую на ул. Дорогожицкую мимо Лукьяновского и Военного (Братского) кладбищ, а затем направо уже непосредственно в «Бабий Яр». Через непродолжительное время гитлеровцы этим же маршрутом гнали все новые и новые группы мирных граждан. Улица Дорогожицкая и проселочная дорога, где теперь ул. Д. Коротченко, были перекрыты гитлеровскими автоматчиками с собаками, и, таким образом, район Бабьего Яра был полностью оцеплен.

В одной из таких групп, в количестве 500–600 человек гнали и меня с матерью. Когда мы уже проходили вдоль Бабьего Яра и приблизились к большой ровной площадке, то должны были проходить как бы живой коридор из выстроившихся в два ряда гитлеровцев. Пройдя метров 30 по этому коридору, мы попадали на упомянутую площадку, где людей раздевали и группами по 50–60 человек гнали в овраг, который был на расстоянии примерно 30 м от площадки, и там расстреливали из автоматов. Проходя по коридору и уже на площадке, людей жестоко избивали палками. У нас с матерью ничего ценного не было, и я только сбросил с себя рюкзак с бельем и сухарями. Куда свой рюкзак дела мать, я не знаю, так как мы неоднократно теряли друг друга в той суматохе. Впереди слышались автоматные очереди, крики детей, подростков, взрослых. Кто не хотел идти к месту казни или в истерике молил о пощаде, того фашисты избивали или травили собаками. Уже уходя в сторону оврага, мать успела крикнуть — «Сережа, беги», а сама в толпе медленно пошла вниз в овраг, в котором гитлеровцы расправлялись с мирными ни в чем не повинными советскими гражданами.

Я стал метаться во все стороны, не зная, что делать, но вскоре заметил одного отдельно стоявшего от оцепления гитлеровского солдата, и, обратившись к нему, я стал просить и объяснять, что я не еврей, а украинец, попал сюда совершенно случайно и в подтверждение этого стал показывать крестик. Солдат после небольшого раздумья, указал мне на валявшуюся неподалеку пустую хозяйственную сумку и жестами приказал мне собирать в нее советские деньги, которые ветром разносило от того места, где раздевали обреченных. Насобирав полную сумку денег, я принес их солдату. Он велел спрятать деньги под кучу одежды, а самому отойти на небольшой глиняный бугорок, сесть там и никуда не уходить, что я и сделал. Недалеко от меня стояли две автомашины — легковая и крытая металлом, без окошек, грузовая, такие машины называли «душегубками». Людей в этих машинах не было. Возле них прохаживались несколько офицеров в черной форме с эмблемой СС и с черепами на кокардах фуражек. Они, по моим наблюдениям, давали жестами какие-то указания солдатам, находившимся в оцеплении места расстрела. Вскоре возле меня остановилась еще одна легковая автомашина, в которой были солдат и офицер в темнозеленой форме. Солдат, заставлявший меня собирать деньги, подошел к офицеру и о чем-то переговорил, затем жестом позвал меня и велел сесть в машину, я выполнил это. Рядом со мной села девушка лет шестнадцати, и автомашина направилась в центр города. На улице Саксаганского офицер нас отпустил, и мы разошлись. С этой девушкой я не знакомился и кто она такая, мне неизвестно. До освобождения Киева частями Советской Армии я скрывался у своих знакомых. В период оккупации я в Бабий Яр не ходил, а от кого-то из жителей города Киева, от кого именно уже не помню, слышал, что массовые расстрелы в Бабьем Яру длились несколько дней. Какое количество граждан было уничтожено, не знаю, как и не знаю, кто руководил теми злодеяниями.

Хочу уточнить лишь то обстоятельство, что когда нас гнали между Братским кладбищем и деревянным забором, то это была не ул[ица] Дегтяревская, а Семьи Хохловых, которая пересекает ул. Дорогожицкую.

[...]