Документи

Книга 2 | Том 2 | Розділ 2. Радянське підпілля в окупованому Києві. Боротьба і загибель
Книга 3 | Розділ 4. Діяльність окупаційної влади й місцевого адміністрації у Києві. Національний, релігійний і культурний аспекти. Ставлення до населення й військовополонених. Пропаганда й практика
Книга 3 | Розділ 6. Мирне населення в окупованому Києві. Настрої. Життя і смерть

Витяг зі стенограми бесіди заступника завідувача оргінструкторським відділом ЦК КП (б) У Віктора Алідіна з Броніславою Петрушко

29 лютого 1944 р.

Текст (рос.)

 

СТЕНОГРАММА ИНФОРМАЦИИ

ПЕТРУШКО Бронислава Ивановна.

29 февраля 1944 г.                                                                                                                        г. Киев

1907 г. рождения, родилась в семье рабочего машиниста на ст. Судженка в Сибири, по национальности полька. Отец член партии с 1917 г., имею 4-х братьев, из них 3 члена партии. Один из братьев сейчас работает в Алма-Ата – зав. сектором ЦК партии, второй – в оперативной группе Одесской дороги, а о двух братьях ничего не знаю.

До 1920 г. я жила и училась в Сибири. С 1920 г. семья переехала из Сибири на Украину. Я жила с отцом. С 1924 г. я пошла работать на транспорт. Из Сибири семья сначала переехала в Каменец-Подольск, оттуда отца перевели в Проскуров, в Проскурове мы прожили полтора года и отца перевели в Киев. В Киев мы приехали в 1924 г. и я поступила на работу на Киевский узел.

Я начала работать учеником-конторщиком. В 1925 г. я вышла замуж, в 1926 г. у меня родился ребенок и я ушла с работы. Не работала до 1928 г., а в 1928 г. пошла работать на музыкальную фабрику, где работала до 1932 г. В 1932 г. меня выдвинули на работу в трест буфетов и ресторанов. Там я работала до 1935 г. в качестве инспектора. Все время ездила по дорогам и инспектировала буфеты и рестораны.

В 1935 г. я заболела и проболела месяцев 5, после чего поставила вопрос о том, чтобы меня освободили от работы, т.к. разъездная работа, в связи с состоянием моего здоровья, мне непосильна. Меня уволили.

В 1936 г. я поступила на работу в контору обслуживания пассажиров Юго-Западной дороги в качестве заведующей базой и работала в этой конторе все время до эвакуации из г. Киева в 1941 г.

На протяжении 2–3 последних лет я была секретарем партийной организации конторы, членом бюро узлового партийного комитета, а в последние 2–3 месяца до эвакуации, после отъезда начальника конторы начальник дороги назначил меня приказом временно исполняющей обязанности начальника конторы.

В комсомол я вступила в Проскурове в депо Гречаных, куда была прикреплена, в кандидаты партии я вступила в 1931 г., а в члены партии в феврале 1932 г., работая на музыкальной фабрике.

Мой муж – Новиков Иван Михайлович, член партии, украинец, в Киеве жил и учился. Он работал в депо им. Андреева, в 1926 г. его забрали на профсоюзную работу, где он проработал довольно долго, а потом его послали в Москву на курсы машинистов. Курсы машинистов он закончил и его взяли на хозяйственную работу. Лет 8 или 10 он проработал на партийной работе, был секретарем узлового партийного комитета, инструктором политотдела дороги. Когда стал вопрос о кадрах хозяйственников, то его, как специалиста, забрали с партийной работы и назначили начальником депо Дарницы. Перед войной его снова забрали на партийную работу и во время войны он был в УПС1.

18 сентября все руководство дороги, и я вместе с ними, выехало из Киева. Большие неприятности нас ждали в Борисполе. Но мы продолжали пробираться вперед. Вначале мы растерялись, а потом собрались снова и двигались вместе с частями. Это было, примерно, 20 сентября. Машины побросали, шли пешком, но мне, мужу и еще одному товарищу удалось попасть на военную машину и на этой машине мы доехали до Борщей. Это было, примерно, 22 сентября. Мы думали пробраться через Барышевский мост. Однако, это оказалось очень сложным делом. Некоторые передовые части прорвались, но потом немцы преградили дорогу. Там меня ранило в ногу. В этом месте стояли воинские части и комиссар одной из воинских частей, увидев, что я ранена в ногу, сказал мне: «с пол километра отсюда село, я вам советую пойдите в это село, переночуйте там, а утром, когда мы будем двигаться, мы вас перевезем через болото, как раненую». Лес немцы сильно бомбили, и я вместе с мужем пошла в село. В селе мы пересидели с еще двумя ранеными в окопчике, а на рассвете вышли и пошли к болоту. Возле болота стояли сотни машин, было очень много военных, много железнодорожников. Часть людей шла вброд, через болото. Посередине болота протекала речушка и кто мог плавать просто переплывал ее.

Немцы били из минометов, надо было как то уходить оттуда. Мы сидели в окопчике часов до 4-х. Идти через болото я не могла из-за раненой ноги, т.к. легко могло стать заражение крови. Мне говорили, что строят переправу и как только переправу построят, так меня переправят, как раненую. Однако, с переправой ничего не получилось. Наши строят, а немцы рвут.

Я решила идти через болото, хотя и по болоту немцы здорово били. Трупов и раненых было очень много. Все же мы пошли через болото. Мне было настолько трудно идти, что я думала, что я не пройду. Так мы дошли до речки, а возле речки была построена переправа такого порядка: 3 человека на той стороне и 3 чел. на этой и они перетягивают людей. Когда я подошла к этой, так называемой, переправе, то меня спросили, в чем дело. У меня на пальцах были нарывы и руки были перебинтованы. Нога тоже была перебинтована и я еле волочила ее. Военные увидели, что я ранена и сказали – давайте переправим вас. Меня перетащили на другую сторону.

В конце дня мы были уже на другой стороне. У меня было такое впечатление, что я уже вышла из окружения. Это, конечно, было ложное впечатление. В лесу мы начали группироваться. Через некоторое время пришли два каких-то военных и заявили, что генерал всех собирает в лесу, и собравшись, мы будем двигаться вперед. Обоз уже организовался и ночью мы должны были выйти из лесу. Позже я узнала, что вперед пошли какие-то военные части отбивать у немцев Березань. Когда мы ночью подходили к Березани, то она вся горела. Мы шли по дороге. Из домов, чердаков нас обстреливали из автоматов.

По всем данным мы должны были до утра зайти в один из лесов. За Березанью нужно было пройти поле, село и попасть в лес, но никто не знал местности. Уже стало рассветать, а мы еще должны были пройти поле, село и только после этого попасть в лес. Мы оказались в очень тяжелом положении. Когда мы подошли к полю, был уже день, а там немцы. Начали пробираться[,] кто как может. Примерно 2,5 километра пришлось буквально ползти. Мне было особенно трудно ползти, т.к. нога у меня сильно болела. Под сильным обстрелом все же мы добрались в село. В этом селе было немного наших войск. Немцы сильно бомбили село и обстреливали его. Было очень много жертв. В этом селе мы сделали остановку и начали готовиться к тому, чтобы перейти мост. На мосту немцы установили автоматчиков. Мы начали искать[,] где еще можно сделать переправу. Это было 26 сентября, в конце дня. Мы должны были переправиться и попасть в лес. Это оказалось очень сложным делом и большинство народа осталось в этом селе, а утром сюда ворвались немцы и забрали всех, кто остался в этом селе.

Получилось это почти неожиданно, т.к. все время мы были готовы к тому, что мы переправимся через речку. В последнюю минуту нам сказали, что никаких надежд на переправу нет и кто может плавать – пусть плывет. Я совершенно не плаваю, а тем более у меня сильно распухла нога. Были разговоры о том, что через 2–3 часа наши части будут здесь и это нас несколько успокаивало.

Немцы жутко били из минометов. Мы сидели в окопчике, здесь же были одна женщина-врач и еще какой-то военный – политработник. Женщину сильно ранило. Положение было такое, что двигаться некуда. Мы решили забежать в хату. В это время наскочили немцы. В один миг мы решили уничтожить партийные билеты. Я, муж и военный, который был вместе с нами, изорвали свои партийные билеты на мелкие куски и закопали их. Из окопчика буквально ползком мы доползли до хат и зашли в одну из хат. В этой хате были Лапик – железнодорожник и заместитель начальника депо Дарницы, фамилии его не помню. В этой хате немцы нас взяли в плен. Это было 27 сентября 1941 года.

(Алидин – почему вы не эвакуировались).

Семью – отца, мать и сына я эвакуировала 3-го июля, а меня не отпускали с работы.

Таким образом, 27 сентября 1941 г. немцы нас взяли в плен. Всех тех, кого забирали, немцы выводили к поляне. На ночь нас загнали в какой-то хлев. Немцы произвели обыск. У меня забрали часы, у мужа также забрали часы. В хлеву мы просидели одну или две ночи. Затем нас погнали в село Великий Круполь. Там нас рассортировали – женщин отдельно, мужчин отдельно. Там мы ночевали две ночи. Мужчины были в хлевах, а женщины – человек 8 или 10, в хате, и нас охраняли. Затем нас выгнали на поле, но снова женщин отдельно, а мужчин отдельно.

В этом лагере мы были до 2-го октября. С нами не разговаривали, никто ни о чем нас не спрашивал. 2-го октября нас – женщин погнали, но куда – мы не знали. Мы пошли через село Великий Круполь и пригнали нас в Березань. Там мы переночевали. Утром нас погнали в Барышевку. В Барышевке мы переночевали в каком-то сарае, а 4-го октября нас погнали в Борисполь. В Борисполе мы переночевали 2 ночи. Это было 5 и 6 октября, а 7 утром нас выгнали из Борисполя и погнали прямо на Киев. По дороге двух женщин застрелили, потому что они не могли идти.

Дорога была очень тяжелая. С горы мы шли шагом, а на гору нас заставляли бежать. Так нас заставили дойти до Киева.

Поздно ночью 7-го октября нас пригнали в Киев на Керосинную улицу, а 8-го выпустили из лагеря. Поголовно всех женщин из лагеря выпустили. Как это произошло. Всех нас выстроили и строем подвели к комендатуре. По 5 человек нас заводили в комендатуру и там спрашивали фамилию, имя и отчество, год рождения, национальность, где жила и где желаешь жить. Я сказала, что я Новикова Бронислава Ивановна, украинка, жила в Киеве и сейчас хочу жить в Киеве. В этот день немцы из этого лагеря выпустили не меньше полутора тысяч человек. Да, спрашивали еще – партийная или непартийная и работала ли на политической работе. Я сказала, что я беспартийная и вообще нигде не работала.

В 2 часа дня нас снова выстроили и вручили так называемые пропуска. Предварительно к нам вышел какой-то немец и произнес речь на немецком языке, а украинец переводил его речь. Он говорил, что если здесь среди нас есть коммунисты, то они должны сознаться в этом, ибо в противном случае их потом повесят. Затем он говорил о том, что нас всех выпускают, но с тем, чтобы мы помогали работать, чтобы выдавали коммунистов, евреев, комиссаров. После длинной речи нас выпустили, сказав – идите куда хотите.

У меня было очень тяжелое положение. К своей квартире я даже не могла подойти близко. Стал вопрос куда мне деваться. Уйти сразу из Киева – я не могла, я считала, что мне нужно сначала прощупать, узнать, что происходит в Киеве, а потом уж решать, что делать. Я вспомнила о своем секретаре-машинистке, которая жила на углу Саксаганского и Шота Руставели в квартире № 35, а № дома я не помнила. Эта машинистка – Симонова Полина Петровна работала в конторе по обслуживанию пассажиров лет 8. Она беспартийная. Вначале она думала уехать вместе со мной, но не решилась оставить семью. У нее старики, сестра и парализованная дочь сестры, вторая сестра эвакуирована.

Надо сказать, что я шла к ней с трепетом в душе. В Киеве у меня никого не было, деться некуда было и если бы и эта семья от меня отказалась, то я не знаю, чтобы я делала. Со мной были еще две девушки, которые вместе со мной были пригнаны в Киев. Одна из них дочь начальника милиции в Борисполе, а вторая из Чернигова. С этими двумя девушками я пришла к Полине Петровне. Меня встретили очень хорошо, но оставаться там ночевать нельзя было. Дом, в котором жила Полина Петровна был против штаба и каждую ночь у них в доме бывали обыски, немцы искали коммунистов, евреев и комиссаров. В Киеве везде были развешены объявления – выдавайте коммунистов, жидов и комиссаров.

Симонова порекомендовала пойти на Соломенку, Мстиславскую улицу, дом № 35 или 45. там жила мать Чадова, который работал на вокзале, по линии ПВХО2. Он эвакуировался, а мать осталась в Киеве. Полина Петровна мне сказала – пойди к этой старушке, она тебя неплохо примет, она живет в частном доме, домик небольшой никто туда не заглядывает.

Я пошла с этими двумя девушками к Чадовой. Действительно, она нас очень хорошо приняла и мы у нее остановились. Я прожила на Мстиславской дней 10, т.е. до 17–18 октября. Девушки эти прожили у нее 2 дня. Одна из них – та, что из Чернигова каждый день ходила на Керосинную и там нашла своего мужа, с которым она и пошла в Чернигов. Вторая девушка – отца не нашла, но из Киева она ушла по направлению к Борисполю.

На следующий день, т.е. 8 или 9 октября, пришла Симонова, которая мне сказала, что в городе много наших железнодорожников. Я у нее спросила, можно ли ходить по городу. Она мне сказала, что ходить можно, ни у кого документы не спрашивают. Я все же послала ее в город и попросила, чтобы она походила по городу, присмотрелась, что происходит, при встрече с железнодорожниками поговорила с ними, не придираются ли к железнодорожникам за то, что они работали на транспорте и т.д. Симонова ушла, а к вечеру пришла и говорит – я без ног. Целый день она ходила, встретила несколько человек и из разговоров с ними узнала, что они ходят свободно по городу, никто их не трогает. От них же она узнала, что на Бульваре Шевченко регистрируются и там, среди регистрирующихся, много железнодорожников.

Примерно 10 октября я решила выйти из дому. Не успела я дойти до Бульвара Шевченко, как начала встречать своих ребят. Первым я встретила Анискевича Ваню, который работал секретарем партийной организации депо Дарница. Я его спрашиваю: «Ваня, как дела». Он мне сказал – видел твоего брата, он был в плену, его пригнали в Дарницу и там выпустили. Когда я его видел, он собирался еще с одним товарищем, идти к линии фронта, чтобы переправиться через линию фронта. О муже моем он ничего не знал. На вопрос – что происходит в Киеве, есть ли тут наши люди, он мне ответил – наших ребят здесь очень много. От него я узнала, что заместитель начальника дороги Климов, работает в пользу немцев. Узнав об этом, я сказала Ване – ты будь поосторожнее. Раз уж такие люди работают на пользу немцев, то надо всего остерегаться. От Вани я также узнала еще об одном человеке, который работал в депо Дарница, а сейчас работает на немцев. Ване я сказала, что живу на Соломенке и поинтересовалась, где центр наших людей, где все собираются. Он мне ответил, что больше всего на Бульваре Шевченко.

Действительно, на Бульваре Шевченко я начала встречать наших людей. Здесь же я встретила и Шуру Горобца. Он работал где-то в театре, сам он комсомолец, жил на Шулявке у одной прачки, которая много лет стирала у нас дома. Этот Шура часто приходил к нам и я его хорошо знала. Когда он увидел меня, то очень обрадовался и сразу обратился ко мне с вопросом – Бронислава Ивановна, что мы будем делать. У тебя люди есть. У меня есть две группы молодежи, которые хотят работать и есть немного оружия. Если нужна наша помощь, то мы готовы в любое время. Шура жил на Соломенке, в последнее время против топливного склада. Кроме этих двух групп у него была еще одна группа в Святошино, руководителем этой группы был Николай Карташев. В группе Николая Карташева было несколько человек со Станкостроя. Это было, примерно, в ноябре месяце. Впоследствии, кажется в 1942 году Шура Горобец был арестован немцами. О дальнейшей его судьбе я ничего не знаю.

Когда я еще жила на Соломенке, я как-то встретила Шапаренко Тамару, которая мне приходилась родственницей по жене брата. Муж Шапаренко был братом жены моего брата. С Тамарой я была знакома очень мало, видела ее всего лишь один раз. Когда Тамара меня увидела на улице, то она встретила меня как родную и, узнав, что я живу у какой-то старушки на Соломенке, сразу же предложила перейти жить к ним. Она с мужем жила против Ботанического сада, кажется на Назарьевской улице. Таким образом, 17 или 18 октября я перешла на квартиру к Тамаре Шапаренко. Мужа ТамарыПетра не было дома, он был на селе, куда пошел за продуктами. Петр был в истребительном батальоне, отступал из Киева, но в плен не попал, ему удалось как-то выкрутиться от немцев и он прибежал домой. Жил он дома и его пока никто не беспокоил.

Через 2–3 дня пришел Петр. Он очень обрадовался мне, т.к. считал, что я погибла. У Шапаренко я прожила дней 10–12, примерно до конца октября, а может быть и до начала ноября. Все это время я ничего не делала. Петр ходил по городу, видел некоторых наших ребят, но о подпольной работе я с ним ничего не говорила. Почему я ушла от них. Спали мы в одной комнате, как-то ночью я слышу разговор. Тамара говорит Петру: «Ты учти, что Броня член партии и секретарь партийной организации. Все коммунисты регистрируются. Нужно чтобы и она зарегистрировалась, потому что если узнают, что она не зарегистрировалась и живет у нас, то и ее и нас повесят, а я не хочу погибать». На следующую ночь продолжается этот же разговор. И вот мне Петр говорит – может быть ты зарегистрируешься, коммунистам дают работу и тебе следует это сделать. Я сказала Петру, что пойду и зарегистрируюсь.

От Петра я узнала, что в Киеве Шурка Карпов – муж моей двоюродной сестры. Карпов также отступал из Киева с руководством дороги, и очевидно его так же, как и меня пригнали в Киев. До эвакуации Карпов работал в депо им. Андреева. Петр мне сказал, что живет Карпов на Соломенке у сестры.

В тот же день я пошла разыскивать Карпова. Я всего лишь один раз была у сестры Карпова и запомнила, что она живет по левой стороне Большой улицы. Я пошла по левой стороне этой улицы, довольно долго искала и наконец нашла дом, в котором живет сестра Карпова. Карпова я не застала и попросила, чтобы ему передали, что я хочу его видеть, чтобы он ко мне пришел. Карпов не пришел. На следующий день я снова пошла к Карпову и на сей раз застала его.

Карпов принял меня очень хорошо, и узнав, что я живу у Петра, и что Петр хочет, чтобы я зарегистрировалась, сказал мне – ты туда даже не заходи, пусть они тебя больше не видят. Раз они ставят вопрос о том, чтобы ты пошла на регистрацию, то вообще тебе с ними не по пути. На этом у меня прекратилось знакомство с домом Петра.

Я переехала на Соломенку на Большую улицу, в дом № 35. Это было, примерно, 10 ноября. Жила я на квартире сестры КарповаТатьяны Николаевны. У Карпова Александра Николаевича была комнатка на Железнодорожной колонии и он тогда уже работал в фирме Ганибека.

На Соломенке я находилась месяца полтора. Я уже пришла в себя, окрепла и считала, что нужно начинать работать.

 

[…]

 

(Алидин – Какие еще были установлены связи за тот период, когда вы жили на квартире у Карпова в Железнодорожной колонии).

У нас была еще группа Николая Рыбоконя. Николай Рыбоконь работал сторожем в стройконторе. Сам он кандидат партии, до войны работал диспетчером пассажирского движения. Во время войны он был одно время в истребительном батальоне, а потом ездил на бронепоезде.

Была еще одна небольшая группка, ее возглавлял Смагин.

(Алидин – Какие связи вами были установлены с подпольными работниками).

О том, что я нахожусь в Киеве узнали Кудряшев Володя и Кулик и сказали об этом Ивкину. Ивкин дал задание Кудряшеву меня разыскать. Кудряшев обошел все базары, за исключением Соломенского. У нас был Левицкий Жорж, который был горкомом утвержден руководителем подпольной политотдельской группы. Связной у Левицкого была Таня Маркус. Когда Кудряшев узнал, что я в Киеве, то он дал задание Тане Маркус найти меня. Как-то однажды я пришла с базара вечером, а на базаре мы бывали с рассвета и дотемна, и только я зашла домой, как входит Таня Маркус. Я была очень поражена, увидев ее. Во-первых, меня поразило, что Таня, как еврейка, могла сохраниться, а во-вторых, я была поражена, как она меня нашла, ведь я никому своего адреса не давала. Она стала меня торопить, чтобы я сейчас же с ней пошла. Тихонько по дороге она мне рассказала, что меня хочет видеть член бюро горкома Кудряшев. Назвала она мне также фамилию Левицкого, которого я хорошо знала. От нее я узнала, что меня разыскивают полтора месяца. Как они узнали, что я в Киеве. Кудряшев Владимир встретил Рыбоконя и Николай Рыбоконь ему сказал, что в Киеве Броня Петрушко. Он же ему сказал мой адрес, который они дали Тане Маркус и она пришла ко мне.

Таня привела меня на Гоголевскую улицу в один из новых корпусов. Там жила какая-то девушка, на квартире которой собирались. Когда я вошла, Левицкий попросил Таню и эту девушку выйти, и мы с ним остались вдвоем. Кудряшева не было. Встреча с Левицким была, примерно, в начале апреля 1942 года. Левицкий мне сказал – нам известно, что у тебя есть группы и давай обо всем говорить, тут скромничать нечего. Я секретарь партийной организации политотдельской группы, Кудряшев член бюро горкома, Ивкин – секретарь горкома. Обо всем этом мне сказал Левицкий при первой же нашей встрече. Тут же он добавил – нам нужно работать вместе, мы очень довольны, что тебя нашли. Сейчас придет Кудряшев и будет с тобой конкретно говорить обо всем.

Мы Кудряшева не дождались. Левицкий пошел меня провожать. Только мы вышли из дому, как бежит Кудряшев. Я договорилась с Кудряшевым встретиться на следующий день. На следующий день мы встретились, но где была эта встреча, в каком доме, я не помню. Запомнился только третий этаж и больше ничего. Правда, помню я еще, что в квартире были две комнаты, даже расположение их вспоминаю, но вот номера дома никак не вспомню.

 

[…]

 

Миронычев был связан с Пироговским, я также была связана с Пироговским, но мы об этом не говорили друг другу.

В мае м-це горпартком наладил связь с группой, которая называлась «Боевая пятерка». Все это мне было известно, потому что горком партии поручил это дело Кулику, а так как Кулик почти жил у нас, то он мне об этом сказал. В этой пятерке работал корреспондент 5-й или 6-й армии, фамилия его есть у вас в материалах. Он оказался предателем. В этой же пятерке был Фалько. Об этом корреспонденте я знаю со слов Фалько. Кулик с этой пятеркой связался и в мае м-це Кулик шел на свидание с этой пятеркой. Свидание было назначено на 6 часов утра на Подоле. Через полтора-два часа после того, как Кулик ушел на свидание, он прибежал оттуда, жутко взволнованный и говорит, что пятерка арестована. Дело в том, что Кулик и Кудряшев уже однажды были на явочной квартире этой пятерки. После этого Кулику горком партии поручил непосредственное руководство этой пятеркой. О том, что пятерка арестована Кулик узнал от Фалько. Как произошел арест. В день ареста Фалько вместе с корреспондентом пошел в ресторан. Со слов Фалько корреспондент всегда всех кормил и поил, а когда у него спрашивали – откуда у тебя деньги, то он говорил, что он связан с одним человеком, у которого есть большие средства. После того, как Фалько и корреспондент посидели немного в ресторане, корреспондент стал торопить его, чтобы они скорее ушли, т.к. у пятерки должна была состояться встреча с генералом и организовал эту встречу корреспондент. В ресторане все время Фалько шутил с одной девушкой – официанткой. Когда корреспондент стал его торопить, чтобы они скорее шли, т.к. час встречи с генералом приближается, то Фалько стал отказываться, заявляя, что он хочет побыть еще с этой девушкой. Он попросил у корреспондента немного денег, т.к. собирался с этой девушкой зайти в другой ресторан. Корреспондент не соглашался, но Фалько настоял на своем, и он дал ему деньги. Сам он ушел на свидание и обязал Фалько быть там же через час. Корреспондент ушел, а Фалько посидел с девушкой и в условленное место пришел через полтора часа. Это было на углу Павловской улицы, где у меня была первая встреча с Левицким. Напротив того дома, где я впервые встретилась с Левицким стоит небольшой домик. В этом домике должна была произойти встреча пятерки с генералом. Только подошел Фалько к этому домику, как увидел там толпу народа. У стоящей тут же старушки он спросил – что происходит. Она ему ответила – не иди туда, там всех арестовывают. Фалько повернул назад, зашел в большой корпус, залез на чердак и с окошка чердака наблюдал. Через некоторое время он увидел, как из домика вывели 3-х человек со связанными руками. Тут же был корреспондент, который вместе с немцами командовал. Забрали и хозяйку домика. Фалько допоздна сидел на чердаке. В 5 часов утра он прибежал на Подол известить, что произошло. Это было в мае 1942 года.

Обо всем этом Фалько рассказал Кулику, когда тот пришел на свидание. Кулик прибежал ко мне и стал делиться со мной и Кудряшевым по поводу всего произошедшего. Кулик высказал мнение, что Фалько предатель. Кудряшев возражал против этого, он говорил, что если бы Фалько был предателем, то он сделал бы так, чтобы Кулика забрали. Мы судили, рядили очень долго и в конце концов решили все же, что Кулик должен встретиться с Фалько. Подозрительным казалось то, что корреспондент все же оставил Фалько в ресторане. Словом мы придирались к каждой мелочи, анализируя этот факт.

Фалько после этого случая провала пятерки уехал из Киева на две недели. Посоветовал ему это сделать Кулик, который с ним раза два встречался. Затем Фалько вернулся и встретился с Кудряшевым и Куликом и после того как они окончательно убедились, что Фалько не предатель, они привели его ко мне. Кудряшев представил мне его так: «это тот Сашка, о котором ты много слышала». Кудряшев и Фалько остались у нас ночевать. Это было в последних числах мая. После этого Кудряшев еще несколько раз приходил с Фалько. Я знаю, что за это время было совершено несколько террористических актов. После каждого из них они приходили и говорили – прошло благополучно. Уходя же на выполнение какого-нибудь задания они предупреждали – если нас не будет в такое-то время, сматывай удочки.

 

[…]

 

Насколько мне помнится Кудряшев рассказывал, что за квартирой была установлена слежка. Он жил когда-то на Шулявке. В конце сентября и начале октября он вместе с Ивкиным и Лидой Понамаренко жил у себя на квартире, но затем Лида была арестована и расстреляна. Кудряшев и Ивкин должны были уйти оттуда. После этого приходили к родным Кудряшева и искали его там. Таким образом на квартиру к родным он уже не мог являться. Старики до вечера побыли у Поли, а потом ушли к себе. Я и Кудряшев ушли к себе – на железнодорожную колонию. Это было в конце мая мес.

1-го июня Кудряшев и Фалько, уходя от меня, говорят – мы придем к тебе ночевать. Ночевать они не пришли, а пришли часов в шесть утра 2-го июня. У нас было условлено как стучать. Они постучали, я набросилась на них – почему вы не пришли. Я знала, что вы должны прийти ночевать и уж волновалась, почему вас нет. Они говорят: «Мы задержались, а поздно не хотели идти. Спать хотим ужасно». Я говорю – ложитесь, а я закрою окна одеялом, чтобы вам ничего не мешало. Они говорят – нет, мы спать не можем. – Почему. – Кудряшев говорит – у меня в 9-ть часов свидание. Ты знаешь, Бронька, я нашел Ваньку Кучеренко. Это было 2-го июня. Кучеренко до войны я не знала. О нем я знала только из рассказов Кудряшева. Мне было известно, что есть решение бюро горкома о том, что в связи с плохим состоянием здоровья Кучеренко и в связи с тем, что за ним крепко охотится гестапо, разрешить Кучеренко выезд на село. О том, что в подполье работали Ивкин, Кучеренко мне рассказывали Кудряшев и Кулик.

Как-то еще в мае мес. ко мне приходит Кудряшев и говорит – черт знает, куда делся Кучеренко. Куда-то исчез. Понимаешь, бюро горкома вынесло решение о том, чтобы Кучеренко выехал на село на десяток дней в связи с плохим состоянием здоровья и кроме того гестапо за ним гоняется и он здорово трусится, а он куда-то исчез. Я говорю – раз ему разрешили, то он мог уехать. Кудряшев мне в ответ – неужели он, гад, уехал и ничего не сказал, даже не показался. Кудряшев часто его вспоминал. Неоднократно он задавал вопрос – куда делся Кучеренко. Я каждый раз отвечала – он должно быть на селе. Обрадовался, что горком вынес такое решение и уехал на село.

2-го июня Кудряшев в восторге заявляет – знаешь, Броня, я нашел Ваньку Кучеренко. Вчера встречаю двух ребят, один из них секретарь подпольного комсомольского комитета, спрашиваю у них – куда делся Кучеренко. Один из них говорит – Кучеренко здесь, в Киеве. Спрашиваю – где. – Мне говорят – там-то и там, но квартиры они мне указать не могли. Тогда я перед ними прямо поставил вопрос – вы можете обеспечить, чтобы завтра утром к 9 часам Кучеренко был на встрече. Ребята мне пообещали. Я еще выругал Кучеренко за то, что он не является и просил их передать ему, чтобы он завтра в 9 часов обязательно был возле Соломенского моста. Так ему и передайте. Так что в 9 часов я должен быть на встрече с Ваней Кучеренко.

Я говорю Кудряшеву – да ты еще успеешь, еще часа 2 можешь поспать. Я пообещала Кудряшеву и Фалько, что я их разбужу и они улеглись. В начале 9-го я их разбудила. Фалько проснулся, но не собирался идти. Кудряшев ему говорит – Сашка, ты тоже пойдешь? Тот отвечает – как хочешь, могу пойти. Они должны были в этот же день быть и на Батыевой горе, чтобы встретиться там с Ивкиным. Сначала они условились так, что пойдет на встречу с Кучеренко только Кудряшев, а оттуда он пойдет к одной девушке, которая должна была все подготовить для уничтожения одного человека и после этого он зайдет снова ко мне, а Фалько может пока спать. Но в самую последнюю минуту Кудряшев передумал – нет, Сашка, идем вместе, потому что если эта девушка не все мне захочет рассказать, то я без тебя не обойдусь, ведь это твоя знакомая, ты ее рекомендовал. Мне тогда бежать снова сюда нет никакого смысла. Давай лучше пойдем вместе, чтобы мне потом за тобой не бежать. Сашка согласился и они ушли.

Был еще разговор об оружии. Кудряшев спросил есть ли у Фалько оружие, а тот говорит – нет, я ничего не имею. У каждого из них было по пистолету и 2 гранатам, но вчера Фалько отдал свой пистолет и гранаты и тот товарищ ему еще не вернул. Они спросили у меня – нет ли у меня оружия. Я сказала что нет. Они ушли так.

Ушли они без 10-ти минут 9 и обо всем том, что произошло в дальнейшем мне уже рассказал Фалько. Они пришли на место, но Кучеренко еще не было. Они сели под мостом и наблюдали не идет ли Кучеренко. Когда я увидел, говорит Фалько, что идет Кучеренко, я говорю Володе – смотри, вот идет Кучеренко. Володя встает и говорит – ты, Саша, посиди, а я возьму Ваню и мы пойдем на Батыеву. Кудряшев спокойно подошел к Кучеренко и подал ему руку, а в это время подходит гестаповец и пистолетом прямо в живот Кудряшеву. Мне было видно, как Володя поднял руку, потом опустил, а потом снова поднял. Он не успел ее опустить, как подскочил второй гестаповец и я понял одно, что когда Кучеренко шел, он видел откуда к нему направлялся Володя. Я понял, что Кучеренко предатель. Безусловно, Кучеренко видел откуда шел Кудряшев. Это заставило меня броситься бежать. Я бежал часа два, чтобы замести следы. Все это мне рассказал Фалько. Когда он прибежал ко мне на квартиру, то вид у него был жуткий. Как только я открыла дверь и посмотрела на него, я сразу поняла, что что-то случилось. Мои первые слова были – Сашка, что случилось? Он ответил – нет его. Кучеренко предатель. Кучеренко предал Володю. Его забрали. Я слышал три выстрела. Ничего не могу сказать – или его застрелили, или забрали. Давай уходить отсюда.

Я думала – куда идти. Я быстро набросила на себя платок и мы пошли на шоссе, направляясь к Поле. Идем, а нам навстречу идет Поля. Я предупредила Фалько – ты ничего Поле не говори о Володе, я ей сама скажу, когда нужно будет. Поля увидела нас и я ей тут же сказала – Поля, я иду к вам. Этого человека нужно отвести к вам. Вы идите, а я приду позже. Я решила, чтобы Фалько шел к Поле, а я окольными путями подойду к месту происшествия и там может быть среди обывателей послушаю, что произошло. Меня интересовал один вопрос – убили Володю, ранили, или забрали. Я прошла около угольного склада, подошла к базарной площади. Мне на встречу идет один человек, я знала, что он член партии, до немцев работал в ОРС’е, а потом попал в окружение и пришел в Киев. Никакого участия в подпольной работе он не принимал, сам он из Бессарабии, хотел ехать к себе на родину, но у него все не ладилось с пропуском. Я спрашиваю его – ну, как дела. Он отвечает – ничего. Я снова – что нового. Он отвечает – да, как будто бы ничего нового нет. Ты слышала, что двух партизан поймали недавно и такие дураки эти партизаны. У одного из них пистолет и две гранаты, а он даже не прикоснулся к оружию. Почему он не стрелял – делаю я удивленное лицо. Как это получилось, что это за партизаны. Может это и не партизаны. Он мне начинает рассказывать историю, что один партизан шел из-под моста, а второй от депо и они встретились около самого моста. Начали здороваться, а в это время к ним подскочил гестаповец. Гестаповец круто повернул к высокому черному парню в сером пиджаке и ударил его в живот, после чего скомандовал – руки вверх. Тот поднял руки, но тут сразу подскочили еще два гестаповца и забрали у этого партизана пистолет и две гранаты. Этих двух парней, которые встретились там, подвели к забору и поставили лицом к забору.

Я спрашиваю – у второго парня тоже был пистолет и гранаты. Он мне отвечает – не знаю, второго не обыскивали. Сейчас же подъехала машина, их посадили в машину и увезли.

Я вернулась к Поле, но ей пока ничего не говорила. Когда Поля вышла из комнаты, я рассказала Саше, как обстоит дело. Мы решили побыть у Поли. Я находилась у Поли до сентября 1942 года, а Саша, примерно, с месяц, т.е. до конца июня или начала июля.

 

 

Вечер 29 февраля 1944 г.

 

тов. ПЕТРУШКО Бронислава Ивановна

(Продолжение отчета)

 

АЛИДИН: Утром Вы остановились на том, что Вы перешли, в связи с арестом Кудряшева, на квартиру на Керасинную ул. Продолжайте дальше.

ПЕТРУШКО: Я была на той квартире с июня до 17 сентября. Фалько был, примерно, около месяца, даже может быть немножко меньше, потом, после ареста Кудряшева, я отвела Фалько, затем сама сходила на Керасинную ул. на квартиру. После этого вернулась на свою квартиру, предупредила Шацкую, чтобы Кулик, если он придет, меня ждал, а сама пошла предупреждать остальные квартиры, чтобы не было провалов, причем основное – предупредить закусочную и предупредила Леню, чтобы он передал срочно Пироговскому об аресте Кудряшева.

Я забыла сказать, что перед Кудряшевым был арестован Левицкий.

 

[…]

 

Кроме этого, я разыскала связную Левицкого Таню Маркус. Каким образом. Я пошла к Шуре, она повела меня к женщине, которую я совершенно не знала, но которая, по мнению Шуры, знала где живет Таня. Эта женщина оказалась женой одного подпольного работника, которого парализовало и который при немцах лежал в больнице. Она сама рассказала мне об этом. Она долго мялась, все не хотела сказать[,] где Таня. В конце концов, я ее убедила, что должна Таню обязательно видеть. Она сказала – сейчас побегу и узнаю, если она есть, то скажу, чтобы она сюда зашла. Она знала, что Таня еврейка и что было очень опасно сказать, что она есть. Она ушла, а я осталась ждать вместе с связной Аней. Конечно, волновалась пока она пришла – а вдруг она гестаповцев приведет. Но она явилась с Таней Маркус. Та, как только увидела меня, бросилась целовать, плакать. Потом сказала, что Жора Левицкий арестован и прислал записку сестре жены, в которой сообщает о своем аресте и просит, если только есть возможность, принести передачу. Я, говорит она, потеряла со всеми связь, сижу здесь, ничего не делаю и счастлива, что опять с вами встретилась. И она сразу повела меня на Львовскую 50 кв. 5. В этой квартире жила Мария Афанасьевна, жена какого-то командира. Его, конечно, не было, а она жила с двумя девочками: Тамарой 19 лет и Маечкой 6 лет. Жила она с того, что шила.

 

[…]

 

Когда Сергей сказал, что без командира ничего сделать не может, мы начали бросаться во все стороны, чтобы все-таки хоть что-нибудь достать. Обратились и к Карташеву по этому вопросу. Он сказал, что на Станкострое работают свои ребята и может быть они хоть в разобранном виде несколько штук пистолетов вытащат. Побеседовали с ребятами и договорились, что они вынесут. И вынесли, но каким путем. Во дворе было много бревен и, поскольку во дворе можно было все делать, только через контрольку ничего нельзя было вынести, они, зная, что эти бревна будут вывозить на улицу, выпиливали с вечера в бревнах отверстия, вкладывали туда пистолеты, закладывали опять отверстия и забивали. Таким образом, штук 5 или 6 пистолетов вывезли из завода и мы их забрали. Эти пистолеты мы оставили группе Карташева с тем, чтобы их роздали ребятам, которые занимались террором, диверсиями и т.п. Кажется на Бульварной-Кудрявской (точно не знаю) была квартира гестаповца, т.е. хозяин как будто бы сапожничал, а гестапо, заняв его квартиру, делало свои дела. Значит, гестаповская квартира маскировалась сапожной мастерской.

т. АЛИДИН: Откуда стало известно, что там гестаповская квартира.

т. ПЕТРУШКО: В группе Карташева был Леня, которому сказали, что в этой квартире заседает гестапо. Он проследил и оказалось, что сапожник не шьет, почти не работает, только делает вид, что шьет. Подозрения же начались с того, что сапожник не работает и, вместе с тем, живет шикарно – кутит, пьянствует и т.п. Мы дали задание установить слежку за квартирой. И оказалось, что на протяжении недели являлись одни и те же люди, что сапожник не шьет, что у него заседает группа из 5, 6, 7 чел. Мы дали указание сделать налет на эту квартиру и при обнаружении чего-либо подозрительного, уничтожить хозяина квартиры и разгромить ее. Группа Карташева так и сделала..

т. АЛИДИН: Точный адрес этой квартиры известен…

т. ПЕТРУШКО: Адреса я не знаю, потому что ни разу там не была. Ребята из группы Карташева ворвались в эту квартиру, связали хозяина, закрыли ему рот и начали делать обыск. Нашли документацию, выданную гестапо, что эта квартира занята гестапо и что никаких претензий на эту квартиру быть не должно, затем документ о том, что хозяин является работником гестапо и имеет право ходить по городу в любое время дня и ночи и еще целый ряд документов. Обнаружив все это, они убили хозяина, а все документы принесли нам, т.е. сделали так[,] как мы сказали.

т. АЛИДИН: Где эти документы.

т. ПЕТРУШКО: Все они были на Керосинной у Поли. Кроме того, у нее были документы первого горкома партии, которые старик и старуха после ареста Кудряшева принесли нам, так как боялись, что у них опять будет обыск. Поля сказала, что закопает все документы в сарае там же на Керосинной. Я сказала, чтобы она их вложила в бутылку и закрыла резиновой пробкой. Так она и сделала. Где именно в сарае они закопаны, я не знаю, но этот сарай сейчас существует. Я его показала работникам обкома, но не знаю искали они эти документы или нет. Это было перед моим отъездом в Москву. Там была документация первого горкома, несколько протоколов, несколько выпущенных листовок, кроме этого, были документы уничтоженного гестаповца и письма Кудряшева, присылаемые из гестапо родным и мне. Копии этих документов я послала Зиной в ЦК, а подлинники остались у нас и они должны быть закопаны там в сарае.

Значит, группа Карташева принесла несколько пистолетов. Но нужно было обязательно достать еще оружие. Кулик, еще будучи с нами, написал письмо директору бане-прачешного треста. Мне было известно, что директор до войны работал не то в горкоме, не то в обкоме как инженер, хотя и был беспартийным.

т. АЛИДИН: Фамилия его неизвестна.

т.ПЕТРУШКО: Он и сейчас работает в бане-прачешном тресте, кажется, директором. Я припомню его фамилию. [Дописано от руки: «Синькевич.»]

Кулик написал и прочел мне письмо. У меня даже запечатлелась фраза из этого письма. Говоря о том, чтобы он обеспечил горком партии средствами, Кулик написал: «Если вы человек русской земли, то поймете необходимость в этих средствах и достанете их, а если враг, то, конечно этого не сделаете». Что-то в этом роде. Кулик с ним не встречался, но письмо такое послал. Не знаю, получил ли он ответ, но вскоре прошли эти аресты.

Когда перед нами стал вопрос о том, что нужно во чтобы то ни стало[,] достать оружие, мы вспомнили об этом директоре. Дело в том, что Таня, с которой мы связались, была связана с этим директором, потому что еще Левицкий говорил, что получил у этого директора 5 комплектов немецкого обмундирования. Значит, Левицкий был с ним связан, а Таня, как его связная, тоже знала этого директора. Кроме того, этот директор жил рядом с домом, в котором жила сестра жены Левицкого и он бывал у нее, т.к. муж сестры Левицкого член партии и работал у него в бане-прачешном тресте.

Узнав обо всем этом, я спросила Таню, может ли директор что-нибудь сделать в смысле обеспечения нас оружием. Она ответила, что он может многое сделать, так как связан с гестапо, полицией и т.п. – Как же мне с ним повидаться. Я решила – повидаюсь и узнаю, что он за человек. – Я, сказала Таня, пойду к Николаю и на завтра устрою встречу. Мы договорились и она организовала с ним встречу. Встреча была очень интересная, потому что он очень умный человек и хотел перехитрить меня. Мы с ним часа два разговаривали и не могли найти общего языка.

– Вы поймите, говорил он, ведь я Вас совершенно не знаю, а может вы из гестапо.

– Я Вас тоже мало знаю, а все же пришла к Вам на встречу.

Я доводы всевозможные привожу, Кулика вспоминаю, но он заявляет:

– Если бы Кулик пришел, я сделал бы, а Вас я не знаю.

В общем, мы с ним толковали, толковали, в конце концов, он спрашивает: «Что Вас интересует».

– Ничего кроме оружия, ответила я, а Вы можете его достать.

– Кто Вам сказал.

Таня. Вы доставали костюмы, это мне известно.

Кажется уже приперт, все таки брыкается, не решается. В конце концов он говорит – Придите завтра ко мне в кабинет в бане-прачешный трест, я вам кое-что достану, причем предупреждает, что если во время моего пребывания у него, к нему зайдет работник гестапо или нач. полиции, то чтобы я не пугалась, т.к. со всеми он связан, все они с ним общаются, он пользуется у них авторитетом и т.п. и добавил, что все это нужно для дела.

Я сказала Поле и Фалько, что иду на такое-то дело. Связная Аня Працюк пошла со мной, но в трест не зашла, осталась меня ждать на улице. Как только ему доложили, что я хочу лично с ним говорить по вопросам прачешной (так мы с ним условились), он сейчас же, вне всякой очереди, а у него было много посетителей, принял меня, усадил и сказал:

– Я вас слушаю.

– По-моему, сказала я, нам не о чем говорить, давайте оружие. У Вас не слышно когда разговаривают.

– Нет, не слышно.

Только начали говорить, стук в дверь. Он открывает, заходит нач. полиции. Поговорили, он ушел.

– Знаете, сказал он, мне нравится, как вы себя ведете, вы нисколько не смутились.

– А чего смущаться. Если попалась, так уж ничего не поможет.

Начали говорить, как вдруг он прислушался и говорит – кто-то из немцев идет, по сапогам слышу. Зашли два немца – офицер и солдат, начинают говорить по-немецки, он говорит – не понимаю и приглашает переводчицу. Поговорили, немцы ушли и мы, в конце концов, нашли общий язык.

– Да, сказал он, я могу вас снабжать оружием, но есть ряд трудностей.

– Пока что, ответила я, вы мне должны вручить несколько пистолетов и я буду знать, что с вами можно разговаривать.

– Хорошо, я достану, а как вы понесете.

– Приду и от вас заберу.

– Как, вы сами.

– Да.

– Как же вы будете нести по городу.

– Очень просто.

В общем, договариваемся с ним встретиться через день.

Все это происходит в начале июля.

Я опять иду к нему со связной. Приходим, он говорит – посидите, я сейчас. Ушел, через некоторое время приходит, а за ним идет один из его работников.

– Ты приготовил, спрашивает он, то, что я просил.

– Приготовил.

– Где оно, давай.

Тот приносит сверток, в котором оказалось два нагана. Директор заворачивает их в большое количество бумаги и делает большой тюк, вроде я несу белье. Я взяла пистолеты, вышла и мы пошли к Поле на квартиру. Фалько разобрал их и почистил. Мы их вручили тоже группе Карташева.

Договорились с директором, что через пару дней я опять приду за оружием. Прихожу, он говорит – подождите минутку, я сейчас. Уходит, приходит, а через 5 минут является полицай.

– Ты сделал, спрашивает директор, то, что я говорил.

– Сделал, но вынести не могу.

– Почему.

– Так сложились обстоятельства. Идем и ты заберешь.

– А удобно будет.

– Тебе удобно, а мне нет.

Бане-прачешный трест находится на Дмитриевской, а районная полиция в одном квартале от треста, кажется на Львовской. Тогда директор мне говорит – Вы идите, а завтра придете и заберете. Я вышла и мы пошли. А они поговорили и пришли к такому мнению, чтобы я сейчас взяла оружие. Директор бане-прачешного треста вынесет, а я заберу. Он побежал за мной, не мог меня догнать и крикнул: «Одну минуточку». Догнав меня, он сказал: «Видите как плохо, что я ни фамилии, ни имени, ни отчества вашего не знаю, не знал даже как крикнуть, идемте с нами на минутку и сейчас возьмете пару единиц. – Где. – Тут недалеко, в угловом доме».

– В районной полиции.

– Да.

– Идемте.

– Мы подойдем к углу, там разбирают дом, вы постоите и будете смотреть как разбирают дом, вроде это вас интересует, я заскочу, вынесу, пройдем вместе с вами пару шагов, я вам передам и вернусь к себе.

Я пошла, а связная, видя, что я иду к полиции, очень волновалась.

Я осталась возле этого дома, минут через 15–20 он выходит из полиции со свертком, мы прошли несколько шагов, он мне отдал и мы разошлись.

Тогда я тоже принесла два нагана. Правда, проржавевшие, но Фалько их почистил и один взял себе, а второй, кажется, группе Горобца отдал.

т. АЛИДИН: Все это происходило в июне месяце.

т. ПЕТРУШКО: Да.

т. АЛИДИН: А что к этому времени было известно о других провалах организации.

т. ПЕТРУШКО: В июле месяце мы узнали, что кто-то из ответственных партийных работников ранен и лежит в больнице.

 

[…]

 

Уже в 1943 году мы наладили связь с больницами и точно знали, кто там лежит. Но это уже позже, а тогда у нас еще такой связи не было.

Это уже июль месяц и, пожалуй, даже подходит к августу.

Фалько уже ушел. Он себе взял в связные Таню Маркус и ушел жить на разные квартиры. Несколько ночей он провел на Львовской 50, кв. 5. В этом же доме жила Шура, а я у этой Шуры была один раз и в июле или августе был такой случай.

На Трухановом острове был староста, жуткий гад. Он выдавал всех коммунистов, которые жили на этом острове. Это нам стало известно от жителей острова, а там был один наш парень, тоже Леня, не знаю его фамилии. Он заявил, что этот староста работает в гестапо и предал 17 или 20 коммунистов. Мы решили его убрать, причем Леня сказал, что староста подготовил новый список коммунистов не только с Труханового острова, а и с Подола и других мест, где он знает коммунистов. Мы решили во чтобы то ни стало[,] его убрать. Поручили это группе Шуры Горобца. А Горобец уже тогда, по нашему заданию, пошел работать в полицию.

т. АЛИДИН: С какого времени он пошел туда работать.

т. ПЕТРУШКО: С конца июля или начала августа 1942 г.

т. АЛИДИН: С какой целью.

т. ПЕТРУШКО: Поскольку я жила на Шулявке, у Поли, нам нужно было, чтобы в этом районе был свой полицай, который предупреждал бы меня об облавах, которые бывали очень часто. Во-вторых, если нам нужно было произвести какую-нибудь операцию в районе или даже в городе Киеве, то чтобы мы знали ночной пароль. Полицаям пароль всегда говорили. И еще для ряда подобных случаев.

т. АЛИДИН: Члены его группы тоже пошли в полицию.

т. ПЕТРУШКО: Нет, он только один. Но в июле или начале августа начали организовывать специальную ж.д. полицию в Железнодорожном районе и Горобец сказал, что он может туда послать ребят, есть возможность там устроится, мы не возражали и там устроились из его группы два человека.

т. АЛИДИН: Кто точно.

т. ПЕТРУШКО: Я их не знаю. Я их, правда, видела два раза, но не помню. Они работали в железнодорожной полиции, несли охрану на товарной станции и т.п.

Значит, поручили группе Горобца убрать этого старосту, т.е. пойти к нему двум нашим ребятам в полицейской форме, а Горобцу и еще нескольким товарищам в штатской и убить его, а если поднимется шум, то эти два полицейских сделают вид, что они прибежали от полиции и уведут всех наших.

Пошли они к старосте и Шура отрекомендовался работником гестапо, а те два полицейских. Он их усадил за стол, начали разговаривать и Шура говорит – Вы подготовили список коммунистов, которые мешают вам работать, давайте.

– Да, отвечает староста, я уже его закончил.

– Большой список.

– Нет, всего только на 7 человек.

– А о скольких вы сообщили за это время.

И он назвал цифру – не то 15, не то 17. Когда они уточнили, один из них зашел сзади старосты и стукнул его по голове, рассчитывая на то, что он упадет и потеряет сознание, но староста оказался здоровым дядькой, сознания не потерял и начал кричать. Ребята растерялись, схватили его за горло, а Шурка хотел рукой закрыть ему рот, но в это время один из «полицейских» выхватил нож и когда двинул его к сердцу старосты, задел Шурину руку. Шура, боясь, чтобы ребята не растерялись, увидев, что он ранен, сказал – продолжайте, а сам за руку и выскочил. Навстречу уже бежали люди. Шура побежал, по дороге терял кровь и забежал к какой-то знакомой, которая жила на Подоле.

А там уже шум. Наши полицейские сделали вид, что они ищут виновных и все благополучно ушли.

На завтра Горобца нет. Никто не знает куда он делся. У нас началось смятение. Днем приходит женщина к Марии Афанасьевне на Львовскую 50 и говорит – здесь такая-то живет… Живет. А Тамара есть… Есть. Она мне на минутку нужна. Тамара вышла с ней и она ей сказала, что Шура просил передать, что он лежит там-то, истекает кровью и чтобы приняли меры. Тамара, услышав это, растерялась, но решила матери не говорить, схватила бинт и начала бежать. Та схватила ее и говорит – куда ты бежишь. И заставила все рассказать. Тамара сказала и побежала. Я прихожу на Львовскую и спрашиваю – Вы ничего не знаете о Горобце. Он, говорит Мария Афанасьевна, лежал раненый на Подоле, у женщины, я была там и мы срочно отправили его в больницу.

– Как в больницу.

– Когда я пришла туда, то Шура был уже в таком состоянии, что еле разговаривал и он сказал – везите меня в больницу. И мы его повезли.

А мы уже решили, чтобы Шура из полиции уволился, т.к. его начали подозревать. Он выдал нам пропуска, затем выпустил двух арестованных, т.е. отвел дежурных, а в это время арестованные убежали, в общем на него начали косо смотреть и мы решили, чтобы он по состоянию здоровья уволился. И когда убивали старосту, то он уже не был полицейским. В общем, они отвезли его в больницу и настолько растерялись, что положили его под своей фамилией. А когда спросили, где он работает, они сказали в полиции.

– Как можно было так сделать, сказала я, теперь, Мария Афанасьевна, как хотите, так и сделайте, но из больницы его заберите.

Они пошли, но врач ни за что не хочет выписывать, т.к. состояние тяжелое. Как хотите, говорю я, но обязательно заберите. Тогда Шура пошла как его сестра, приехавшая из района и сказала, что должна его обязательно забрать, потому что сегодня уезжает и т.д. В общем, умолили, упросили врача и он его выписал. Забрали Шуру, но уже не домой, а к этой Шуре на Львовскую 50 и там положили. Мы потом поинтересовались и окольными путями узнали, что в тот же день вечером разыскивали этого раненого, потому что они напали на след крови и дошли до этого дома, а там от забора след уже пропал, потому что Шура, чувствуя, что он истекает кровью, снял пиджак, потом рубашку, порвал и туго перебинтовал руку, так что в ту квартиру они уже не вошли. Но что же. Они знали, что кто-то из напавших на старосту был ранен и начали искать этого раненого по всем больницам. И видят, что в больницу поступал с ранением Горобец, но его выписали. Они к врачу, где Горобец. Он сказал, что приехала сестра, забрала его и увезла в район. Таким образом следы потерялись. Это было в августе, потому что в сентябре когда Горобца арестовали, он уже был здоров.

 

[…]

 

т. Алидин. Все-таки расскажите историю ухода Фалько из города.

т. Петрушко. Это было в сентябре месяце 1942 года. Я до этого еще не дошла.

т. Алидин. Какие еще были установлены у вас связи до сентября 1942 года, кроме тех, которые вы перечислили.

т. Петрушко. Больше ни с кем никаких связей не было.

т. Алидин. Расскажите, что было дальше с организацией «Октябрь».

т. Петрушко. Командира организации «Октябрь» мы так и не видели, потому что он не вернулся. Его документы попали в Гестапо и мы не знали[,] сам ли он попал в Гестапо, или только его документы. После этого Сергей с нами тесно связался. По-сути, основная их работа была в отрядах, а здесь была только руководящая группа. Так он мне сказал, причем предложил влить эту группу в нашу организацию, чтобы ею руководил железнодорожный райком. Он, конечно, не был осведомлен о железнодорожном райкоме партии, но он знал меня, знал Фалько, знал, что мы связаны с горкомом партии. У нас, таким образом наладилась с ним связь.

т. Алидин. Кем же он все-таки оказался впоследствии. Как его фамилия.

т. Петрушко. Я его фамилии не знаю, но если удастся увидеть Лиду, то она, вероятно, знает его фамилию. Я знаю, что он был командир Красной Армии, попал в окружение, пришел в Киев, тут они организовали эту группу и начали работать. Подробностей связей с центром мы установить не могли, так как командира не видели, а Сергей говорил, что командир получает из центра указания, на основании которых мы руководим отрядами. Марья Афанасьевна знала Сергея и раньше, потому что ее муж тоже командир и они были в одной части. Вот почему он был у Марии Афанасьевны своим человеком.

Когда мы познакомились с Сергеем, то, главным образом, Фалько с ним связывался. Они совершили ряд террористических актов. Здесь был директор пивзавода гестаповец, которого еще Кудряшев должен был уничтожить.

т. Алидин. Как его фамилия.

т. Петрушко. Не знаю. Кудряшев не успел его уничтожить и мы решили это сделать. Так как нам вначале не удалось, то мы решили, поскольку он молодой и интересный парень, подставить ему девушку. Таня Маркус была очень красивой 19-летней девушкой. Хотя она и еврейка, но на еврейку не похожа. Мы дали ей задание познакомится с ним во что бы то ни стало. Все было выслежено еще при Кудряшеве и мы знали когда он приходит домой. Он жил один, но часто у него ночевал еще один гестаповец. Мы решили, что в то время, когда он придет с работы, Таня пройдет мимо его дома и заговорит с ним или что-нибудь попросит и таким образом познакомится. Таня как будто бы так и сделала. Через 5–10 минут после того, как он приехал домой, она пошла к нему, позвонила, он открыл и она начала спрашивать другую фамилию. Он ответил, что такого здесь нет. Как же, сказала она, у меня ведь адрес, в общем поговорили, она начала ему глазки строить и они познакомились. Ну, в первый вечер ничего не вышло, а на второй она попала к нему в дом. Она была у него, кажется, два вечера, переночевала, а на третий вечер застрелила из браунинга номер I. Она рассказывала подробности. Переночевав у него, она на завтра опять пришла, любезничала, они целовались, обнимались, наконец она сказала: «Что ты все играться, да играться, я кушать хочу». А он сам готовил и угощал ее вовсю, чего только там не было. На столе было абсолютно все: и вина, и консервы, и шоколад, и пирожные и т.д. Когда она сказала, что хочет кушать, он ответил – сию минутку. Пошел во вторую комнату и начал готовить к столу. Она достала из сумочки пистолет, подошла к нему, он в это время резал хлеб, обняла его одной рукой, второй вынула пистолет, поднесла к нему и выстрелила прямо в висок. Было условлено, что сейчас же после выстрела наши ворвутся в помещение и заберут ценности. Но когда она выстрелила, он успел крикнуть и сейчас же в доме поднялся переполох. Она в это время выскочила из дому, ее встретили наши ребята, одетые в полицейскую форму, и пропустили. Полицейские ворвались в дом, но тут поднялась шумиха и они, увидев, что не удастся ничего сделать, вышли и тихонько смылись.

т. Алидин. Кто вас информировал об этой операции.

т. Петрушко. Во-первых, информировала сама Таня, а во-вторых, в этой операции принимали участие группа Горобца, причем были все в полицейской форме и Карташев со своими двумя или тремя ребятами.

В группе Карташева был один без ноги. Он должен был одеться в рваную одежду, прикинуться нищим и сидеть целые дни возле этого дома, просить милостыню с тем, чтобы проследить, будут ли похороны. И на второй день были похороны, причем очень скромные: вынесли, уложили в катафалк и увезли. Это, очевидно, было сделано для того, чтобы не было шуму.

Вот все, что мне известно по этому вопросу.

т. Алидин. Расскажите дальнейшую историю вашего пребывания на квартире у Поли и о дальнейших событиях.

т. Петрушко. Это уже август 1942 года. Фалько уже здесь на квартире не бывает с тем, чтобы поменьше ходить в этот дом, поскольку я здесь находилась. Иногда забегал Горобец, но как старый знакомый Поли и он в основном информировал, как и что, получал задания и выполнял. Так тянулось до сентября месяца. Да, я забыла рассказать об аресте Николая Карташева. Таня убила гестаповца в июле месяце, а через несколько дней арестовали Карташева, но не за политическое дело, а как будто бы за велосипед, который он привел к Марии Афанасьевне. Он его где-то взял, пошел с ним и его поймали. Но что же… Николай нигде не работал, все его документы были поддельные и, когда его поймали, то, очевидно, сообщили на службу, а там такой не числился. Это вызвало, по-видимому, подозрение. Кроме того, у него был с собой пистолет и мы не знаем успел он его выбросить или нет.

Узнав об аресте Николая, мы думали, как быть с этой квартирой – остаться мне или уйти. Но Николай не знал, что я там живу, кроме того Поля говорила, что Николай знает только мое имя поэтому нет необходимости уходить. И я осталась на этой квартире. Его арестовали в июле и до 17 сентября все было спокойно. 16 сентября Поля поссорилась с соседкой, живущей напротив и та сказала – я заявлю, что видела у вас непрописанную. Хозяйка дома пришла и говорит, что был вот такой разговор. Я сказала, что я прописана в колонии, у меня есть освобождение от работы, от биржи труда, все у меня в порядке, так что вам нечего волноваться. Потом спросила Полю – может ли она действительно заявить. Нет, сказала она, не заявит, просто так наговаривается. Легли мы спать. Надо сказать, что спали мы, как «куры на сидале», т.е. спим и слышим, что делается вокруг. Часов в 12 слышим стук в соседний двор. Прислушались. Шум, разговор. Как вдруг стучат к нам во двор. А там калитки и ворота на ночь закрывались наглухо. Стук в калитку. Окна Полины прилегают к воротам, а хозяйки к саду. Поля открывает форточку и спрашивает:

– Кто там.

– Полиция, откройте.

– Ну, так бы и говорили, чего вы кричите.

Неужели, спрашиваю я, эта баба заявила.

– Нет, ответила Поля, ведь и рядом стучали. Я пойду им открою. Она пошла открывать, а я решила лежать. У меня был документ и я решила сказать, что задержалась на работе и пришла ночевать к знакомой. Документы у меня были в порядке. Буду лежать тихонько под одеялом и они, подумала я, не обратят внимания. Я ведь не знала, что они идут за мной.

Лежу. Пошли они к хозяйке, а там такое расположение: входят в ворота, проходят мимо окон Поли и подходят к большому крыльцу, а там одна дверь ведет направо к Поле, а вторая налево к хозяйке, т.е. дом с одним крыльцом. Когда Поля открыла калитку, она увидела двух украинских полицейских и четырех гестаповцев. Они спросили:

Тут Бронислава.

– Я ничего не знаю, я квартирантка, вот поведу вас к хозяйке и вы у нее спросите. И повела их к хозяйке. Постучала, хозяйка открыла, они вошли в квартиру, а Поля в это время забегает ко мне и говорит: «Немцы, удирай в сад, в кусты, ищут Брониславу». Ну, когда она мне это сказала, я выскочила из-под одеяла, схватила по пороге пальто, которое висело на дверях, так как сообразила, что если я выбегу в белой рубашке, то ночью меня будет видно, набросила пальто на плечи и мне нужно было пробежать мимо дверей хозяйки, выбежать в сад, куда выходили окна хозяйки, а в саду было штук 12 фруктовых деревьев, 2 куста малины и кусты желтых цветов. Я выбежала, пробежала в сад и спряталась под малиной, а малина находилась возле забора соседнего дома, хозяин которого разобрал забор и таким образом, вместо крыльца должна была быть веранда. Я побежала, легла под кустом и видела, как они светили у хозяйки фонариками и что-то искали.

т. Алидин. А хозяйка не сказала, что Бронислава находится рядом.

т. Петрушко. Не знаю, во всяком случае они у нее делали обыск, потом вышли на крыльцо и пошли к Поле на квартиру. Когда выходили из Полиной квартиры, я слышала, как русский гестаповец кричал – кого выпустила, а Поля отвечала – я никого не выпускала. Очевидно, они обнаружили на диване мою постель (Поля спала на кровати).

Поскольку половину двора занимал сад, кусочек – огород и половину – двор, то гестаповцы пошли к сараю, где должны быть закопаны документы, увидели замки, посветили в уборной и никого не увидев, прошли обратно на крыльцо и опять начали кричать – говори, кого выпустила. В общем покричали, покричали, а потом сказали хозяйке и Поле, идемте. У Поли тогда на квартире лежала парализованная старуха – настоящая хозяйка, а та, у которой делали обыск – ее дочь, которая жила с мальчиком. Как же, сказала Поля, вы нас забираете, а в квартире оставляете только парализованную старуху и мальчика, надо кого-нибудь оставить в квартире. – Не разговаривайте, идемте. Их забрали и слышу немец дает какую-то команду на немецком языке. Я языка не знаю, но по тону догадалась, что он дал команду остаться кому-нибудь в квартире. Ушли. Полежала я некоторое время, точно не знаю сколько времени прошло и думаю – чего же я буду лежать, ну начнет светать, а потом что. Ведь я, во-первых, голая, а во-вторых, куда ж я денусь, тут кто-то остался и меня конечно обнаружат. Я решила пролезть через веранду, которая строилась, в следующий двор, а там через калитку выйти на улицу. А вдруг, подумала я, на улице облава и меня поймают. Выгляну тихонько, решила я, и буду знать, что мне делать. Пролезла во второй двор, подошла к калитке, а она закрыта, тогда я поползла в третий двор. Перелезла в третий двор, подошла к калитке и она оказалась закрытой не на замок, а на цепь. Я выглянула на улицу и увидела, что я уже очутилась за поворотом и моего двора не видно. Тогда я вдоль забора выползла на железнодорожное полотно. Осмотрелась, нигде никого. Начала идти. Я решила, что мне нужно во что бы то ни стало добраться до железнодорожной колонии и сообщить Карпову обо всем происшедшем, потому что Поля всегда говорила, что если что случится я собой тебя буду выгораживать. Сама она неграмотная женщина и говорила – я хочу дожить до прихода наших, но если останусь без тебя, то пользы не принесу, поэтому все сделаю для того, чтобы ты осталась жива. И мы договорились, что если ее арестуют, а мне удастся удрать, то она, если ее спросят где я живу, укажет квартиру Шуры и чтобы я таким образом к Карпову уже не шла. Зная об этом, я должна была во что бы то ни стало предупредить Карпова. Иду по полотну, как вдруг выходит немец-стрелочник с фонарем. Я легла на песок. Он встретил поезд и ушел. Я встала, пошла, дошла до его будки, как вдруг опять открывается дверь и он выходит с фонарем. Я опять легла. Он пошел во вторую будку. Я лежу. Он побыл там минут сорок, потом вышел, зашел обратно в свою будку и закрылся на крючок. Я проползла его будку и вышла на шоссе. Мне нужно было пройти мимо пехотной школы и КПВРЗ, а там везде стоят посты. Ну, где можно было идти, я шла, а где нельзя было – ползла. Но было темно, так что это было не сложно. Я пошла по глухому проулку и попала в колонию. В час 15 минут ночи я пришла к Карпову и обо всем ему рассказала. Так как все мое барахло осталось у Поли, то у него я нашла рваные боты, чулки, рваненький халат, тряпку на голову, пальто сверху на себя натянула и сказала – сюда обязательно придут, надо уходить. Он говорит – Полю не будут пытать, она старая женщина, не придут они сюда. Я буду ночевать, сказала я, в саду, и в случае чего я выйду на другую линию через двор. Этот сад был, как сквозной двор. Он мне рассоветовал и сказал – иди лучше в сарай, а сараев там было штук 15–20, так как из трех или четырех домов были построены сараи. Они все сараи, сказал он, обходить не будут, а я покажу, что мой двор в другом месте. Пошла в сарай, а с ним условилась, что в четыре часа 30 минут он придет и скажет мне, спокойно ли, если спокойно я уйду, а он пойдет к моей связной Ане Працюк и скажет чтобы она вышла на угол Жилянской и Караваевской, где я ее буду ждать на рассвете. Так он и сделал. Сказав Ане, чтобы она немедленно пошла на угол Жилянской и Караваевской, где я ее жду, он вернулся к себе. Только вернулся, как нагрянули к нему гестаповцы. Шацкая, которая жила в том же доме рассказала, что они сделали тщательный обыск, кроме того лазили во все погреба, которые были в передней, но нигде меня не нашли и уехали. Шуру они не взяли, но больше я его не видела.

Ане я сказала, что нужно пойти по квартирам и всех предупредить. До этого арестовали Шуру, которая жила на Львовской 50 кв. 5, но ход был с другой стороны. Она работала в столовой и ее арестовали по столовским делам, но во время обыска нашли у нее винтовку. Мария Афанасьевна пыталась один раз передать ей передачу, но не знаю, удалось ли ей передать.

т. Алидин. По каким квартирам Ане нужно было пройти.

т. Петрушко. Прежде всего на Львовскую 50 кв. 5. Это была наша основная квартира. Потом на Соломенку, где нужно было предупредить квартиру, в которой жил Горобец. После ранения он жил не у себя, а на Соломенке у одного своего товарища. Аня знала, где он жил и нужно было его предупредить.

 

[…]

 

ПРОДОЛЖЕНИЕ СТЕНОГРАММЫ

ИНФОРМАЦИИ ПЕТРУШКО Брониславы Ивановны

(Период с сентября 1942 года)

7 марта 1944 г.

 

Со связной Працюк Аней я встретилась, примерно, в половине 6-го утра 17 сентября. В ночь на 17 была попытка арестовать меня, а утром я встретилась с ней.

Встреча эта была специально для того, чтобы пойти предупредить тех, кто мог подвергнуться арестам и обыскам. Мы сейчас же пошли на квартиру по Львовской 50, кв. 5, т.к. в этой квартире бывали Николай, Фалько и другие. Когда мы туда пришли, там уже были все арестованы, все взрослые, за исключением 6-летней девочки и 2-летнего малыша.

(АлидинФалько не был арестован).

Не был арестован и он не был предупрежден, т.к. я не знала где он находится.

После этого мы предупредили ресторанчик на Бульваре Шевченко и связная отвела меня на Б. Шевченко 47, кв. 4 к Тамаре Подлесной, которую я знала наглядно, а связная Аня знала ее хорошо. Аня сказала Тамаре, что надо, чтобы этот человек перепрятался у тебя. Она рассказала, что я убежала из-под ареста. Тамара не возражала и с удовольствием приняла меня.

Связная наша ушла в другое место ночевать, она должна была ночевать у Веры, фамилии не помню, жила она на Саксаганского. У нее был мальчик лет 15-ти.

Она должна была с ним там ночевать. Ночевала она на другой квартире у девушки Гали и утром пришла домой. У них была договоренность – занавеска открыта или закрыта, точно не помню. Зашла, все благополучно. Мне сказали, что муж ей понес кушать и вернулся. Она возвращалась, ее встретил сын Веры и сказал, что там гестапо делает обыск. В это время там был муж. Муж инвалид, был в 1941 г. ранен, ногу тянет, парализован. Она тогда сына своего оставила на улице, чтобы он следил, кого будут выводить, а сама побежала предупредить меня, что создалось такое положение. У нее было намерение сейчас же идти обратно, но я была категорически против. Она тогда заявила, что я тогда только пойду заберу Игоря – сына, т.к. мальчик может закричать, когда будут выводить отца и выдать, я уведу сына и мы придем сюда к Тамаре.

Она пошла забрать сына, и уже по данным родственницы Тамары и по другим данным, я узнала, что на другой стороне стояла машина гестаповская, в машине сидел один из работников радиоцентра, который тоже работал в группе. Я-то их не знала, но знала их связная. Этот работник радиоцентра сидел арестованный в машине и он показал на Аню. Выскочили гестаповцы и арестовали ее на улице.

Я дождалась вечера. Вечером Аня не вернулась, я поняла, что не все в порядке и ушла от Тамары. Одну ночь я переночевала на углу Караваевской и Саксаганского.

 

[…]

 

Там мы потолковали по ряду вопросов и они установили, что Галя будет связной между нами и ими, и Галя с ними выехала, в соединение, чтобы передать кой-какие данные. Мы приехали. Это все у нас было неплохо поставлено. Какие только данные нас интересовали, мы могли достать. Те данные, которые интересовали соединение мы сделали и через 3–4 часа дня отправили Галю обратно. Это было в мае месяце.

В июне м-це приехала ко мне Маруся Родина. Я из соединения выехала в первых числах, а Маруся приехала через несколько часов.

Будучи в соединении, я встретилась с Перевертуном и комиссаром Киевского партизанского отряда Новиковым.

В Пуще у нас были свои люди, торфяная ветка ПущаБуча была вся наша и этим поездом мы могли перевозить все, что нам нужно было. В Буче тоже были свои люди. Таким образом мы переправляли в отряд медикаменты, перевязочные материалы. Будучи в соединении мы договорились с комиссаром отряда Новиковым, что 5 или 7 июля я еду в отряд. Со мной приехал Смагин – руководитель группы ПущаБуча​​.  Там мы договорились, что в основном, он будет руководить этими передачами. Смагин – член партии, сейчас работает в управлении дороги.

(Алидин – Что вы направляли в отряд).

Их интересовали сводки, медикаменты, оружие. Медикаменты мы направляли в достаточном количестве для них и для соединения, т.к. у нас была возможность доставать медикаменты. У нас директор больницы был свой, он сейчас в армии хирург Строкуленко. Кроме этого мы два раза взяли медикаменты из Аптекоуправления, позднее тоже брали из Аптекоуправления – в июле, августе и сентябре. Оттуда даже машиной брали. После этой договоренности, мы направили медикаменты.

Оружие мы направляли таким порядком. Достали ящик мадьярских гранат. Группа Смагина также отправила туда. Я не помню точно сколько вооружения, но по отчету это видно.

(Алидин – Кто конкретно занимался отправкой).

Смагин, как руководитель группы, а он поручал другим, по-моему Зубков это делал.

(Алидин – В Аптекоуправлении знали о подпольной организации).

Нет. Мы сначала наладили связь с директором. Он сам немец, фамилия его Шоль. Это было в феврале–марте 1943 г. От них мы получили 2 раза медикаменты.

(Алидин – Вы ему сообщили, что это нужно для подпольной работы).

Мы ему сообщили, что это для партизанских отрядов. Он два раза сделал, а потом стал интересоваться – а с кем вы связаны, через кого передаете и т.д. После всего этого мы прекратили с ним всякую связь. Вообще это крупные спекулянты. Врач Гурген скупал Шолю часы и другие вещи и наживался на этом по 30–40 тысяч каждый месяц. С чего они жили. Это ж не немецкие медикаменты, а те, что давались в аптеки для населения. Они крали эти медикаменты и продавали.

После того, как начались намеки и разговоры, мы решили, что связь с ними поддерживать нельзя. Они знали, что мы связаны с отрядами, но куда мы возим, где находимся – они не знали. Мы приходили на определенную квартиру, но не нашу явочную, поговорим с ними и уходили. И больше они ничего не знали о нас. Мы же знали, что они работают в Аптекоуправлении и когда они нам нужны были, могли кого-нибудь к ним подослать.

(Алидин – Как вы расцениваете этих людей из Апртекоуправления).

Я считаю, что это люди, которые не работали в подполье. Это крупные спекулянты, которые набивали себе карман за счет населения, т.е. за счет медикаментов, которые давались для населения.

(Алидин – С какой целью они давали вам медикаменты).

Этим самым они хотели затушевать свою работу по кражам. Позднее, когда разоблачилось, что они крадут (а это разоблачили на каком-то совещании), они взяли машину медикаментов, посадили на машину свои семьи и уехали на ту сторону Днепра. Там эту машину поймали, но их самих не оказалось в ней, а здесь они пустили слух будто бы они поехали в партизанский отряд. Потом этот Шоль нас разыскивал, хотел наладить связь с нами, но я на это дело не пошла, т.к. он не заслуживал внимания и авторитета.

 

[…]

 

(Алидин – Какая работа была проведена райкомами партии и горкомом, кроме организационной).

Вокруг себя организовывали группы. Кроме того, проводили диверсионные акты на транспорте и на других предприятиях. Я сейчас затрудняюсь сказать по всем райкомам, пустили пару поездов под откос, был затоплен пароход, затоплена баржа, 30 тыс. кбм дров пущено по Днепру. По отчету есть, а мне трудно запомнить все.

(Алидин – Как дальше проходила работа в организации. Провалы за это время были и в чем они заключались).

Здесь у нас никаких провалов не было. До 29 октября работа протекала более или менее нормально. Может быть где-нибудь в райкомах из групп арестовывали кого-нибудь, но мне не сказали, я такого случая не помню.

29 октября утром на квартиру СветличнойКороленко 84, кв. 11 пришли под предлогом, якобы из Киевского соединения партизанских отрядов, что будто бы они пришли от Пономаренко, назвав его кличку «Железняк». Я поверила этому, потому что мы так условились с Пономаренко, что, когда будут приходить и говорить, что от Железняка, то это будут от него. Не верить у меня не было данных.

Но потом в разговоре я поняла, что они не из соединения. Я спросила их – где соединение. Они говорят, это секрет, мы не можем сказать. Я знала, что секретов раньше не было. При том, они замялись и я поняла, что здесь что-то неладно. Они сказали, что один товарищ Степан, т.е. потом они спросили – вы слыхали что-нибудь о «Днепро». Я говорю, что не знаю, а Ольга говорит – я знаю такого. Конечно, она не могла сразу понять того, что я поняла и поверила им.

– Так вот что, как «Днепро» не ловило гестапо, а он здесь, и вот надо организовать нам сегодня ему ночлег.

Светличная была такая, что если человек наш, она всегда заберет и накормит, устроит ночевать.

Я начинаю говорить, что у тебя одна комната, что куда ты его заберешь, а она говорит – у меня из квартиры на втором этаже уезжает квартирант, и я могу его туда поселить. Они обращаются ко мне:

– Может быть у вас можно.

Я говорю, что меня саму выселили, т.к. там сейчас запретная зона и я сама не имею где быть, сегодня здесь ночевала, а где завтра буду – не знаю, у меня самой нет угла.

– Ну хорошо, тогда у вас. Давайте выйдем, – говорят они, – сейчас здесь будет проходить «Днепро», он очень изменился и вы его вечером можете не узнать и не впустить. Она говорит – идемте.

Они хотели и меня вывести, но я сказала, что мне нечего на него смотреть. Они меня стали спрашивать – а чем вы руководите. Я говорю ничем. Ведь ваше имя Ольга, нас ведь к вам прислали, нас послал «Железняк» и сказал нам, что вы руководите подпольной организацией. Я говорю, что понятия не имею, и притворяюсь как могу.

Конечно, им уже все было известно. Я не соглашаюсь идти. Тогда один собирается уходить и говорит другому – ты здесь посиди, а я пойду покажу ей, потом вернусь.

– Чего вы будете сюда ходить, тут соседи, это вызовет подозрение, –говорю я. Чего вам возвращаться. Вы идите, а он в 9 часов выйдет.

Он пошел с Ольгой. Конечно, они не вернулись. Это было без 20-ти 9 утра. Через минут 5–10 стучат в дверь. Я иду открывать, а это гестаповец (для меня это было уже совершенно ясно) идет за мной. Я открываю, заходят две наши связные, которые недавно начали работать у нас. Одна из них съездила один раз в Тетерев, фамилии ее не знаю, зовут Маруся, можно спросить у Светличной. Эта Маруся ходила в сторону Кагарлыка разведывать какое там продвижение, близко ли наши войска, а вторая должна была в партизанские отряды вести людей – в Тетерев и Васильков.

Заходят они и я им моргаю, чтобы они уходили, а вслух говорю – Оли нет, вы зайдите позже. Они ушли.

Заходили они по вопросу машины, чтобы отправить семьи. Дом, конечно, был уже окружен и их задержали. Спрашивают куда они ходили, а они не сообразив, говорят в 11 квартиру по вопросу машины. Их, конечно, забрали и увели.

Я возвращаюсь из коридора и говорю ему:

– А вы чего выходите, чтобы вас больше видели соседи.

– Не садитесь, – говорит он, – идемте со мной, вы арестованы. Он достает документы, но я делаю вид, что ничего в документах не понимаю. Тогда он достает пистолет, наводит на меня и говорит – идемте. Я говорю, что надо подождать пока придет Оля, что нельзя оставлять квартиру.

– Она не придет, она арестована.

Таким образом он выводит меня. Когда он выводил меня, я думаю, что сделать, ведь это наша основная квартира и по моим данным сюда должны сегодня прийти человек 10–12. Что же сделать, чтобы предупредить людей. Ольгу увели обманным путем. Я думаю – что же делать, надо хорошенько подумать. А на третьем этаже была Зина – связная (Мироненко). Я знала, что она меня там ждет. Там мог быть и Смагин. Те, кто жили там, выехали и Ольга поселила туда старика со старушкой, которых выгнали из города. Ольга это сделала для того, чтобы иметь вторую квартиру на случай, если кто-нибудь к нам приедет. Я там тоже ночевала несколько раз.

Я иду и думаю, что надо дать им знать. Прошла одну лестницу, на второй лестнице подхожу к дверям и говорю – я сейчас скажу старикам, чтобы Олиных детей присмотрели и нарочно повышаю тон.

– Детей же нельзя оставлять без присмотра. Пока разберутся там и отпустят Олю, пройдет пару часов, а детям надо покушать. При этом я повышаю тон. Хватаюсь за звонок, но он оттягивает мою руку, другой рукой успела постучать и начинаю шуметь.

Выходит тетя Надя. Я говорю, что Олю арестовали, меня тоже. Дайте мне платок. Я сопротивляюсь. Он меня протянул еще одну лестницу. Осталось 2,5 этажа. Мне выносят платок, он порванный и я начинаю складывать так, чтобы не видны были дыры. Он видит, что я медлю и говорит – идем, или я стрелять буду. Я говорю, что ни в чем не виновата и ни сколько не боюсь, если он будет стрелять. Продолжаю примеривать платок, чтобы не видно было дыр. 2 раза он считал до трех, я как будто не реагирую. Тогда он хватает меня за пальто, разрывает его на мне и волочит меня по лестнице. Я не встаю на ноги, он тянет, а я кричу сколько есть сил. Делаю вид сумасшедшей, и кричу – дайте мне платок, за что вы меня арестовали, а руками хватаюсь за перила. Руки у меня были содраны до мяса. Дотянул он меня вниз и держит, я лежу и кричу, а кругом ходят. Он давай меня волочить дальше. Это на горке и надо тащить до Саксаганского. По дороге я хватаюсь за деревья, а он меня тянет. Он дал сигнал, подскочили еще двое и повели меня. Довели меня до угла Короленко и Саксаганского, к дому и стоят. Они ожидали машину. Видимо они вывели меня раньше времени. У них был расчет на 10–15 минут позже, но т.к. боялись, то вывели меня раньше, поэтому машины не было.

Я думаю – что же делать. Я видела, что и около 86-го – рядом стоят, и около 84-го ходят двое, и по той стороне ходят, и на углу Саксаганского и Короленко ходят. Я вижу, что дело гиблое. Крику я наделала много, люди повыскакивали из домов.

Я постояла и думаю, что нужно бежать. Дальше по Короленко бежать нельзя, т.к. там противотанковый ров, можно бежать только обратно. На Мариинскую бежать нельзя, т.к. там кругом дежурят гестапо. Один держит за рукав пальто. Я рванулась и побежала вниз по Короленко. Я решила, что если я буду бежать, то они будут стрелять и меня убьют – все же лучше – пытать не будут.

Пробежала я шагов 50, меня поймали и говорят – давай заведем ее в парадное, а то еще убежит. На Саксаганского меня завели в парадное через минуты две завели мужчину и женщину. Они кричат, ругаются. Потом прибежала жена этого гражданина. Она бьется, кричит, шум подняла. Гестаповцы отвлеклись немного.

А у меня был блокнот с записями. Они, конечно, ничего б не поняли из этих записей, но все же пытали бы по каждой записи. Я стояла спиной к буфету. Достала блокнот и сунула в буфет.

Затем повели нас по направлению к Ботаническому саду, а потом на Короленко. Когда вели к Ботаническому, стоял немец и проверял документы. В это время я вынула сводку информбюро, советскую листовку, порвала это и бросила на мостовую в листья, а потом ногой прикрыла.

В это время подъехала машина и меня повезли. Привезли в помещение на угол Ленина и Тимофеевской. Гестапо здесь уже не было, а это что-то вроде полевого гестапо.

Там я сидела до вечера. Сидела в передней. Привезли меня, а потом привели мужчину и женщину. Дверь в комнату была открыта. Меня посадили на дверях. От стенки идет полка. Там лежат разные плакаты, карикатуры – тонны полторы, а между полкой и стенкой маленький просвет. Я порвала паспорт на две части, трудовую книжку «Артбайт-картка», которая была мне выдана Петровым – вроде я у него работала. Я же иду по фамилии Мирошниченко, а если обнаружат эту книжку, то и его также арестуют. Я все это порвала и за его спиной потихоньку бросила в просвет. Я была уверена, что документы найдут, если будут искать.

Потом пришли, забрали все из карманов. Обыска почти не делали. У меня даже ценности были с собой – золото, но оно осталось при мне. Вообще делается так: приходит солдат:

– Что у вас есть, вынимайте.

Вынимаешь, что есть.

– Больше ничего нет.

– Нет.

– Если обманываешь, плохо будет.

Их в основном интересовало, чтобы не было пистолета. Пощупал, забрал все, увязал в платочек и унес. Даже зеркальце если есть, забирают.

Это произошло уже после того, как я порвала документы. Я считала, что они обнаружат, что нет документов у меня в этом свертке и придут искать.

Вечером этот украинский начальник гестапо говорит:

– Знаете что, Ольга, если хотите нагреться, возьмите и уберите в помещении с дежурным. Внутри дежурил украинец, а снаружи около дверей ходит немец с автоматом.

Я говорю – пожалуйста, давайте чем, поубираю. Он приносит веник, кружку и говорит – а вода сейчас же, можно пойти набрать воду. Вы ночью уберете и будет лучше работать.

Я говорю – знаете что, давайте эти плакаты перенесем куда-нибудь и здесь будет чисто. Вот, например, в эту комнату к полкам сложим. У меня была цель сложить эти полторы тонны бумаги, но чтобы заложить свои документы.

Он говорит – пожалуйста, если вы не возражаете, складывайте.

Я говорю, что могу это сделать, и перенесла всю бумагу. Этот гестаповец ходит за мной. Повел в комнату, где следствие ведется. Когда я убрала, я осмотрела – какая тут возможность есть. У меня была одна мысль – бежать, пусть застрелят, но бежать, потому что будут допрашивать и пытать.

(Алидин – Когда вы были арестованы, кто еще был арестован).

Когда меня арестовали, я знала, что Светличная арестована, те две женщины, которые пришли к нам, из типографии взяли Сашку Несвяжинского. Его тогда же привели. Когда кого-нибудь вели, нас ставили спиной, а мне ни с кем не разрешали общаться. Если кого-нибудь ведут, меня сейчас же отводят и ставят спиной, но я все равно все видела. Таким образом, я видела Сашку, а потом в этот день вечером привезли Галю Салан и Женю Гурбо. Гурбо и еще одного забрали потому, что они были у Гали.

30 числа забрали Артюшенко, 29 арестовали Венедиктова, он работал в этой группе ПущаБуча. Арестовали Чернышева.

(Алидин – Кто такие Чернышев и Несвяжинский).

Несвяжинский – это знакомый Рябошапки. С ними нас познакомил Рябошапка, говоря, что это коммунисты, что они давно в армии. Рябошапка рекомендовал Костенко на члена бюро Петровского райкома, а Несвяжинского он рекомендовал в штаб вооруженных сил горкома партии. Чернышева рекомендовал в этот штаб, как военного специалиста. Чернышев был командиром, Несвяжинский – начальником разведки и Костенко – начальником штаба.

При аресте Чернышева он отбивался, ранил топором гестаповца, бежал, начали стрелять, его подстрелили в ногу. Он упал и тут его забрали. По всем данным, как будто он, будучи в гестапо, получил заражение крови и умер. Ему лет 55.

Несвяжинский и Костенко там все рассказали. Открыли все карты и в дальнейшем уже допрашивали тех товарищей, которые сейчас выпущены.

(Алидин – Еще кто был арестован, когда вы были арестованы).

Был арестован Петров, который выдавал мне документацию. Меня держали в передней и когда он просил, чтобы его вывели, он проходил мимо меня, я лежала на матраце и успела сказать ему:

– Я никогда у вас не работала и не работаю. И больше я его не видела. Петров сейчас работает в Киеве. После арестовали Петрова жену, многих взяли.

Я ночью, при уборке, осмотрела окно, но возможности бежать не было. Это было 29-го. Около меня сидели все время дежурные и разговаривали. Они менялись через каждые 2 часа. Утром пришел их начальник украинский.

– Ну, Ольга, вставайте, пора бумагу позаметать. Я позаметала, они начали работать. Утром взяли на допрос Сашку Несвяжинского. Между допросом Сашки вызывали Галю. Ее сильно избили резиновым шлангом. Его допрашивали часов до 9–10 вечера. Я была все время в передней. Сначала я была ближе, но потом они поняли, что я все слышу и перевели меня в другой коридор, ближе к улице.

30 утром я сделала маленькую уборку и они допрашивали Сашку. Утром 31-го приходит украинский начальник и говорит:

Ольга, пора вставать, надо сделать большую уборку, т.к. надо открыть еще одну комнату для следствия.

Он берет 2-х наших арестованных, человек 7 отбивают доски и открывают вторую комнату. Там, вероятно, находились куры. Носят мебель, оборудуют эти комнаты. Мне нужно было подмести, убрать, помыть окна. Я этим занимаюсь, а это окно выходит параллельно с комнатой рядом. И в одной и в другой комнате есть очень большие форточки. Он говорит:

– Откройте форточку. Я открыла форточку. Приносят мебель, я вытираю, а сама все время смотрю как бы что-нибудь придумать.

Закончила уборку, в основном. Это было в половине десятого. Убираю переднюю. Мне остался один коридор. Я тихонечко делаю. Хожу по воду. В это время приходит начальник гестаповский и говорит внутреннему дежурному:

– Вот на тебе электромонтера (из арестованных), иди с ним, он полезет на столб, пусть проводит свет, чтобы мы могли поздно работать.

– А она как.

– А за ней будет смотреть наружный, а мы сейчас идем завтракать и с 9-ти часов приступим к работе.

Он взял монтера и пошел исправлять свет. Я осталась одна и решила использовать этот момент. Я беру кружку, выхожу на двор, набираю воду. Дворовой дежурный все время видел, что хожу. Я зашла в коридор и начала продумывать. А там форточка открыта. Я думаю – надо использовать этот случай во что бы то ни стало. Если они придут, то будут допрашивать или меня, или Чернышева.

Я беру тряпку и иду в другую комнату. Поставила стул около окна, полезла на подоконник, выглянула в форточку. Решетки нет совсем. Я была в пальто, но т.к. оно было разорвано, то мне один гестаповец дал телогрейку. Так вот я в этой телогрейке и пальто вылезла в форточку. Я высунула левую ногу, потом пролезла сама, а правая нога уже сама выскочила. Я выскочила на тротуар на улице Ленина и по тротуару вниз по Ленина бежать к Евбазу. Бежала я с тряпкой в руке, как бежала, сама не помню.

Так я прибежала к Тамаре Кривец на Б. Шевченко, 47. Ее дома не было. Там была Тамара, ее знакомая. Она знала, что я работаю в подполье. Я говорю: Тамара Климентьевна, зовите быстрее Тамару. Тамара была у родных мужа в том же доме. Когда она узнала, что я бежала, она упала и начала плакать. Прибежала ко мне и давай рыдать.

Я говорю – могут сейчас прийти сюда. Дай мне что-нибудь страшное и корзину и мы поскорее пойдем. Я решила, что мне необходимо выйти на Жилянскую. Там на Коминтерна Дымчук Андрей. Тамара мне дала пальто, на голову скатерть и мы пошли к Дымчуку. Его не застали, застали стариков. (Андрей Дымчук был позднее членом бюро Железнодорожного райкома, он член партии, инженер), жил на Жилянской, напротив ТЭЦ. Старики сказали, что Андрей не ночует дома. Они очень довольны были, что я убежала. Не сказали[,] где Андрей, но сказали, что могут его найти.

В это время должна была идти машина в Васильков, с ней должен был ехать Тамарин муж, т.к. он был у нас шофером.

– Может быть поедешь, но я сказала, что еще ничего не знаю. Когда Кривенчук приходил узнавать относительно машины, ему сказали, что Бронислава из гестапо бежала и сидит у Андрея. Он прибежал ко мне.

– Не надо тебе быть у Андрея, идем ко мне. Он провел по дворам, через забор, прямо к нему на квартиру.

Я сейчас же послала его узнать с кем есть связь. Я велела разыскать Петра Рябошапко. Пришел Петро и поставил вопрос так: сегодня ночью будет облава по городу и тебя будут искать. Облава вероятно уже есть, но ночью они организуют поголовную облаву. Это очень легко сделать, т.к. центральный район освобожден от населения и тебя будет легко найти. Поэтому нужно из Киева обязательно выехать. Идет машина в Васильков и нужно ехать.

Я подумала и решила, что хотя бы на 3–5 дней нужно выехать. 31 числа в 2 дня мы выехали из Киева.

Приехали за Васильков в село. Я там пробыла 2 ночи, а потом переехала в Васильков. Там я была до 7 числа. 7-го ноября я выехала в Киев и 8-го приехала в Киев. 6-го числа в Васильков вступили части Красной Армии, со мной беседовал политрук части и не разрешил мне ехать в Киев, сказав, что они вошли в Васильков со стороны Пущи, а не из Киева, поэтому шоссе Киев–Васильков еще не очищено.

7-го числа я решила ехать проселочными дорогами и выехала лошадьми, а не машиной. В дороге переночевала в одном селе и утром приехала в Киев.

(Алидин – Кто еще был арестован 29-го числа).

Пироговский был арестован 2 или 3-го ноября. Он был предупрежден о том, что я арестована, Светличная арестована и ряд других товарищей, что ему надо во что бы то ни стало уйти. 29 числа он ушел из дому на Батыеву. Пробыл там до 2-го и решил пойти повидать семью. Пришел к себе на квартиру и попал на засаду.

(Алидин – Откуда его квартира стала известна).

28 вечером был арестован Джагаркава. 29, когда я разговаривала с дежурными гестаповцами, мне один из них сказал – вы себя плохо вели и из-за вас нескольким человекам удалось бежать. Конечно, вам придется за это еще больше отвечать. Вот всегда так бывает. Вчера, например, был такой случай. Арестовали одного, он бился, кусался, покусал палец, он был весь окровавлен, головой о мостовую бился, 6 человек с трудом его втащили в машину, а когда привезли сюда, обмыли и начали допрашивать, так он все рассказал, что нужно. И сейчас он находится наверху с нами.

Джагаркава не был ни с кем в комнатах из арестованных. По его данным он бежал 30 или 31-го, а сидел он наверху. Я его спрашивала, как он бежал. Он мне рассказывал, что его закрыли внутренним ключом и ушли, и он все время подбирал ключи, т.к. там было много ключей. Рассказывал подробно как он бежал, как он полз. Я не знаю, точно, у меня нет оснований, что так или не так. Пироговского квартиру я не знала, а Джагаркава знал.

(Алидин – Кого вы считаете предателями вашего последнего провала).

Есть данные думать, что тот гестаповец рассказывал правду. По всем данным это был Джагаркава. Гестаповец фамилию не называл, но то, что он рассказывал совпало с рассказом Джагаркава. У меня есть факты, что Джагаркава, когда начали допрашивать, он взял и все рассказал. Джагаркава знал, где я находилась. Буквально за два дня до ареста он узнал. Был на этой квартире.

(Алидин – Кого еще вы подозреваете в предательской деятельности).

После того, как его арестовали, Несвяжинский предал и Костенко. Это точно. Относительно Джагаркава у меня такие данные, гестаповец не сказал кто, а сказал что такой-то был у нас, и когда вас будут допрашивать, вы скажете все, что нам нужно.

(Алидин – Кто сейчас из группы, которая работала у вас в организации, арестован).

Несвяжинский, Костенко не арестован, а скрылся. [Вставка от руки: «Уже арестован»] Арестован из Октябрьского райкома член группы, не помню фамилии. Арестован член партии Нестеров Виктор.

(Алидин – Кого из этих арестованных людей рекомендовал Рябошапко).

Несвяжинского, Нестерова и Костенко.

(Алидин – Какова судьба людей, которые были арестованы 29 и в последующие дни).

Кроме этих была арестована с Большой улицы, 25 хозяйка, где мы находились одно время, где была штабная квартира. Был арестован Снегуровский. Что нам известно, что Пироговского расстреляли, мы его нашли и похоронили. Артюшенко нашли и похоронили. По некоторым данным говорят, что Чернышев умер от заражения крови.

Выпустили Салан, Светличную, Гурбо, Петрова, его жену. Выпустили большую группу – 14 человек. Я не помню всех фамилий, можно у Светличной узнать.

(Алидин – Вы сейчас не беседовали с людьми – как оценивали ваш побег).

Беседовала. Когда я убежала, немцы бросились сразу, подняли панику. Говорят – убежала Ольга. Украинские гестаповцы вели себя так – запанибрата с арестованными, обращались с ними хорошо, конечно, чтобы больше выудить. Дежурный гестаповец заходит в ту комнату, где сидели женщины. Они спрашивают – что Ольга бежала. Он сказал – да.

Вообще, когда я сидела, они выражались так – кролица поймана, а потом, когда я убежала, они заявили, что я не убежала, что это женский каприз – легла, спряталась и говорю, что болит живот.

Потом они видели, что поднялся крик и разогнали всех украинских и немецких гестаповцев на поиски Ольги. Ольгу Светличную взяли на допрос. Стали допрашивать[,] где я могу быть, но она сказала, что не знает. Когда ее допрашивали, она сказала, что знакома со мной по базару, что я торговала сахарином, а она коврижкой и что теперь меня выселили из того района, и что я пришла к ней, что 28 я пришла, а 29 меня арестовали. Ее сильно избили и в наказание раздели, а это было 31-го октября, на улице было холодно, посреди двора поставили стул и ее в одном летнем платьице посадили. Она просидела с 9 утра до 2 часов дня.

Всех разослали искать и я, говорит Ольга, сидя на дворе слышу, как начальник говорит – живой или мертвой доставить к 2-м часам ее сюда, но они вернулись ни с чем. Они не предполагали, что я бежала форточкой. Оказывается в помещении есть какое-то отверстие заложено досточками, или не заложено. Они считали, что я выбежала через это отверстие во двор и со двора бежала. Они взяли арестованных и те заложили отверстие большими бревнами с тем, чтобы больше никто не мог бежать. Вот так меня разыскивали.

 

[Петрушко] (подпись)

.

 

ЦДАГОУ, ф. 1, оп. 22, спр. 366, арк. 2–14, 24–25, 30–32, 34–39, 41, 50, 54–61, 63–67, 78–87, 90–91, 104–106, 114–129