Копия

 

В Киеве я осталась не по заданию, а по причинам личного характера, случайно. Связей с подпольем в день прихода немцев у меня не было никаких.

25 сентября 1941 г. немцы расстреляли моего мужа, это выбило меня из колеи на три месяца, я болела довольно тяжело нервным расстройством. Оправившись от заболевания, я стала искать работу. Но найти ничего не удалось, а сама я организовать группу не надеялась ни на организаторский талант свой, ни на опыт рассчитывать, по-моему, было нельзя, а самое главное людей подходящих не встречалось.

С января по май 1942 г. я ходила по селам, искала партизанские отряды. Была в Макаровском районе, в Кочереве, в районе ст. Гребенки, но ничего не нашла. В Киеве тоже ничего не наклевывалось. Настроение у меня было самое паршивое, тем более, что и ждать-то становилось труднее. Началась принудительная мобилизация в Германию и с апреля пришлось прятаться.

20 июля 1942 г. ко мне подошел на улице человек, лицо которого мне было очень знакомо. Но после заболевания у меня пострадала память и я не могла вспомнить кто это. Он сказал, что мы встречались в редакциях, назвал несколько общих знакомых-журналистов, сказал также, что зовут его Яша. Позднее в разговоре, мне показалось, что я вспомнила его фамилию, спросила – не Мельник ли его зовут. Он улыбнулся и сказал – «Конечно». Но я теперь расспросила у газетчиков и знаю, что Мельник совсем другое лицо и в подполье никогда не был, а этого человека никто не может угадать. Он был среднего роста, худощавый, волосы, кажется, темные, говорил медленно, как будто слегка заикался. Мы с ним долго говорили, сидя на скамейке в сквере возле здания б/штаба КОВ, на ул. Чкалова. Он «прощупывал» меня, я настолько измучилась ожиданием, что отвечала откровенно, – как я теперь понимаю, чересчур откровенно для Киева. Но он подумал и сказал:

«Предлагаю Вам работу. Работа Вам, вероятно, не понравится, т.к. характер у вас романтический и горячий, но вы уж пока романтику оставьте в стороне и делайте дело.

Он мне предложил пойти на биржу труда, устроиться в отдел рабочих карточек, постараться войти там в доверие и ждать распоряжений. Потом посмотрел на меня и добавил:

– Рабочая карточка сейчас – главный документ, они нам очень нужны, так что не считайте эту работу несерьезной. Если попадетесь – верный расстрел, как и на всякой другой работе, это я добавляю для романтики, чтобы вам веселее было жить. А кроме того вы немецкий знаете, и других работников по этому делу нет.

На другой день я уже работала на бирже. Там я показала знание немецкого языка настолько, чтобы сделаться контролером над выпиской рабочих карточек, таким образом я получала больше возможностей доставать чистые бланки и ставить на них печати. Через несколько дней ко мне пришла Вера – высокая, смуглая девушка, с темными волосами. Она сказала, что пришла от Яши и передала мне список на 6 или 7 фамилий. Я выписала рабочие карточки по данному списку и на другой день передала их Вере. Вера приходила ко мне раз 5–6 за время с конца июля по конец августа, приносила списки – один раз большой, на 25–30 фамилий, но большей частью от 5 до 15 фамилий.

Один раз Вера принесла чемодан и сказала, что если она не придет за ним до конца дня, надо отнести его по адресу – Б. Васильковская, номер, кажется, 26, кв. 7. Я отнесла чемодан, взяла пожилая женщина, что в нем было, я не знаю. В другой раз Вера попросила сказать человеку, который зайдет ко мне в течение дня и спросит, не видела ли я Веру, что на завтра все будет готово по тому же адресу. Ко мне зашел высокий блондин, лет 25. Я передала ему эти слова.

Я пожаловалась Вере, что тут очень скучно работать, тем более, что никого из своих не видишь, все как-то стороной проходит, просила нельзя ли мне поручить еще что-нибудь. Но она мне возразила, что моя работа нужна и очень ценится, а совмещать ее с участием в боевых делах нельзя. Она обещала, впрочем, «поговорить с товарищами», но на следующей раз передала строгий приказ работать и подчиняться дисциплине.

В конце августа Вера перестала приходить. Я очень заволновалась, но не у кого было даже справиться в чем дело.

В это время моя знакомая, Антонина Жукова обратилась ко мне с просьбой спасти от ареста, спрятать двух ее знакомых. Она считала, что у меня есть связь с подпольной организацией. Я сказала, что связей у меня никаких нет, но с людьми этими хочу увидеться.

Оба они были летчики, майоры, преподаватели Московской летной академии. Один из них Иван Петрович Поликарпов (называл он себя Валентин Петрович Добровольский), по его словам – очутился в Киеве следующим образом. В мае 1942 г., под Харьковом его самолет был поврежден, и, планируя, опустился на территории противника далеко за линией фронта, в лесу. При посадке самолет разбился, спутники майора были убиты, сам он был оглушен и сломал ногу, его подобрал и выходил лесник, он долго лежал, потом пытался перейти через фронт, ходил даже с цыганским табором, но пробиться на ту сторону не мог, в селах скрыться было тоже трудно, тем более, что украинский язык он знал плохо. Поэтому он добрался до Киева, где жил перед войной и работал в штабе ВВС. Другой Александр Петрович Семенов (настоящего имени не знаю), под Киевом в сентябре 1941 г. попал в плен, потом он с группой других военнопленных убил немца часового и бежали. Семенов, по его словам, скрывался в Дарнице, потом перешел в Киев. Оба они хотели перейти линию фронта, уйти из Киева. Тоня Жукова познакомила их с одной девушкой Людой Гниденко, которая говорила о себе, что она недавно пришла из Москвы. Но ее разговоры оказались сплошным враньем и Тоня вместе с этими летчиками решила, что Люда провокатор и что она донесет в гестапо. Поэтому надо было срочно менять место жительства, они жили у Тони, на Львовской, 30.

Валентин говорил, что он работал в штабе ВВС, сестра одной моей знакомой, Будзинская, работала там машинисткой, их свела и Будзинская сразу же узнала майора.

Ребята ночевали у меня и я не знала, что с ними делать. Квартира у нас была не надежная, да и очень тесная, тут их тоже держать не годилось.

Я пошла к своей знакомой, Александре Игнатьевне Беловой. Она мне еще раньше, при встрече, говорила, что она и ее подруга Ольга Михайловна Присецкая занимаются распространением прокламаций. Я к ней относилась с некоторым недоверием, т.к. она рассказала мне об этом без всякой цели. Но сейчас, не имея никаких связей, я решила обратиться, к ней, тем более, что машинистка штаба Будзинская, о которой я упоминала, – ее родная сестра.

Соблюдая всякие предосторожности, я познакомила Белову с летчиками, она им поверила и познакомила их с другими, в частности со Стасей Дзембовской, работавшей в подпольной организации и связной с Житомиром через своего мужа. Дальше дела и связи Валентина, конечно, вышли из-под моего контроля. Но и Валентин с Александром давали мне разные поручения и делились со мной планами. Они сказали мне, что для перехода через фронт им нужна спутница – женщина, знающая немецкий язык, «чтобы придать этому путешествию семейный вид». Я согласилась их сопровождать, так как на биржу ко мне никто не являлся и я думала, что моя связь с организацией оборвана. Меня, впрочем, предупредили, что вероятно мне придется пойти обратно через линию фронта с поручениями и держать связь с теми, к кому меня пошлют, так что работа мне, как будто бы была обеспечена.

Но через некоторое время Валентин и Александр стали поговаривать о том, что лучше остаться в Киеве, работать здесь. Рабочие карточки у них были (я им добыла). Они ходили свободно, стали все лучше и лучше одеваться. Поведение их становилось все более загадочным. От меня они понемногу отдалялись.

В начале октября была арестована, и, по слухам, вскоре расстреляна Тоня Жукова (говорили, что за брата партизана Владимира Жукова). В конце октября были арестованы Белова, Будзинская, Дзембовская. Эти аресты и поведение летчиков очень обеспокоили меня. Я решила, что эти люди провокаторы, что таким образом часть вины лежит на мне, т.к. я служили передаточным звеном и стала ждать ареста. Но прошел весь ноябрь, меня никто не трогал. Александр совсем исчез с горизонта, Валентин появлялся редко.

В середине октября на биржу пришла девушка. Она назвала себя Таней, напомнила про Веру и спросила согласна ли я продолжать эту работу. Я согласилась, т.к. ни летчикам, ни Беловой об этой работе не говорила и не думала, чтобы за мной в этом направлении была слежка. Таня тоже ходила ко мне довольно долго, до конца января, правда реже, чем Вера, но зато обычно с большими списками, так что даже трудно было всю эту массу пропустить, да еще в скором темпе. К счастью, в это время на бирже шла перемена старых карточек и легче было орудовать с новыми бланками. Но в комнате работало 60–70 девушек, без конца посетители, разговоры, розыски затерянных списков. Только счастье, самообладание, да еще установившаяся репутация спокойной добросовестной работницы в десятках случаев спасли меня от провала.

Тут еще произошла в нашем отделе такая история, одна из контролеров, Лена (фамилии не помню) продала какому-то спекулянту за сколько-то – 5 или 10 тыс. рабочую карточку и попалась. Несмотря на то, что за нее очень хлопотал зав. отделом, немец Цоймер, – она попала из гестапо в концлагерь на СЫРЦЕ. После этого за отделом стали больше следить, работать стало еще труднее.

Но об этом я не говорила Тане и работа моя прекратилась не из-за этого. Меня, как раз тогда, когда я перестала ждать ареста, вдруг вызвали в гестапо, правда через переводчика, без официального ареста. Я, конечно, не думала оттуда живой выйти, но на допросе быстро поняла, что о моей работе ни по той, ни по другой линии ничего неизвестно, а что вызвали меня, очевидно, по показаниям Беловой. Спрашивали кто такие «эти агенты советского правительства, эти летчики», где я с ними познакомилась, какие поручения они мне давали, почему я их познакомила с Беловой, кто такая Белова и т.д. Я решила все отрицать, заявила, что они не летчики и не офицеры, а просто бывшие военнопленные, что я им помогала только найти квартиру, поэтому и познакомила с Беловой, т.к. думала, что она имеет свободную комнату и т.д. Сказала также то, что в сущности, думала, что эти люди, по моему, работают в гестапо.

Против ожидания, меня без всяких предисловий выпустили и я прямо из гестапо пошла на биржу. О работе меня ни слова не спросили, однако я сочла нужным предупредить Таню о том, что меня вызывали в гестапо. Она пришла на следующий раз очень расстроенная и сказала, что мне велено уходить с биржи и даже, по возможности, менять адрес и уезжать из Киева; впрочем, если у меня семья, то ее тогда расстреляют за меня. Семья у меня была. Я спросила – а куда же мне уходить с биржи и найдется ли для меня какая работа. Таня ответила, что ей ничего об этом не сказано, но что она спросит и передаст мне. Я ждала ее весь февраль, но никто ко мне не пришел. Тогда я ушла с биржи.

Я понимала, что в Киеве мне нечего и пытаться работать, но в партизанском отряде, если бы меня и приняли, то я была бы полезна разве что при штабе, т.к. очень близорука и стрелять не умею.

Тут я связала свою судьбу с инвалидом отечественной войны, лейтенантом Гордениным, он ослеп вследствие ранения и находился в Киеве в очень плохом состоянии. Это еще больше осложнило возможность выбраться из Киева, да и родных оставлять на расстрел не годилось.

Так тянулось до июня. В июне ко мне подошла на улице, вернее прошла навстречу мне девушка, (кажется это была Таня, я не успела даже вглядеться) и проходя шепнула мне: – Уезжай из Киева, идут аресты.

Я решила попробовать, авось про меня забудут, и уехала с мужем в село Денгофовку (Тетиевский район, Киевской области). Там я месяц проработала переводчицей на сахарной фабрике, даже друзья успели завестись, особенно дружили мы с доктором Горьким, он и тогда был связан с отрядом Жоры Золотого, действовавших в этих местах, а позднее совсем ушел в партизаны.

Но вскоре родные сообщили мне, что за мной приходили из политического отдела полиции и грозили арестовать их, если я через неделю не явлюсь. Мне пришлось явиться, и меня сейчас же арестовали.

Ночь я провела в полиции, на утро меня отправили в гестапо. Сидела я в камере № 52 около двух недель. Узнала, что передо мной в этой же камере сидела Люда Гниденко, арестованная вместе с Валентином Добровольским и Лена Поляк, работавшая на бирже. Обо мне много говорили еще до моего прихода, так что заочно все были со мной знакомы. Из подпольщиков там сидели Наталья Леонидова, Любовь Волченецкая, Ольга Федорец – радистка. Кроме того, часть заключенных была арестована «за знакомства» и случайно, хотя и по делам организации. Например, Нина Щербакова была арестована, т.к. работала в лаборатории, где была подпольная группа, хотя она и не знала об этой группе. Татьяна Маковская сидела за то, что поздоровалась с партизаном, своим старым знакомым, она, конечно, не знала, что он подпольщик, но ее вместе с ним арестовали на улице. Маковская и Щербакова находятся сейчас в Киеве.

Разгром организации казался полным. Вначале Леонидова и Волченецкая, знакомые со многими нитями организации, поговорив со мной, сказали, что все эти люди, если они их правильно угадали, сидят, предательство страшное, выдает Кучеренко и, очевидно, меня, как и их, ждет расстрел. Но меня не вызывали целую неделю и тогда девчата стали говорить, что, видимо, обо мне мало известно и будет концлагерь.

Но с допроса я вернулась вообще очень веселая, т.к. о работе меня снова не спрашивали, а только о всяких знакомствах, в том числе мне назвали несколько неизвестных мне фамилий, одна, кажется, Пылаев, потом Вериченко и еще другие. Я сказала, что никого не знаю. Потом спросили о Добровольском, я повторила то, что говорила при вызове полгода назад, т.е., что он был в плену, потом вернулся в Киев, никаких поручений мне не давал и т.д.

Когда меня вызвали из камеры с темной бумажкой, Леонидова мне сказала: «В концлагерь». Я попрощалась: «До свиданья на Сырце», но меня из гестапо повели на Львовскую, 24, в тюрьму пересыльного пункта и сказали, что поеду в лагерь в Германию. Комиссия хотела меня освободить по состоянию здоровья и дала направление в больницу, но следователь сказал мне, что если меня освободит комиссия, то он обязан вернуть меня в гестапо. Поэтому я отказалась ложиться в больницу и поехала.

До Перемышля удрать было трудно, да и компании подходящей не было. В Перемышельском лагере побег сорвался в последнюю минуту и я с двумя девушками – Ниной Абдулаховой из Ростова и Нелей Крапивой из Кременчуга бежали из эшелона в Кракове. Мы долго ходили по Польше, пытались перейти польско-украинскую границу. В Бродах нас снова арестовали, отвезли во Львов, там мы снова бежали из лагеря. Но переходы, аресты и побеги девушкам в общем надоели, они заявили, что дальше не пойдут и я их устроила на работу в селе Дорнфельд1(7 клм. от ст. Щержец2, Львовско-Стрыйская ж.д., 35 клм. к югу от Львова), сама же я 22 сентября 1943 г., в разгар паники среди немцев, добралась до Киева. Пряталась в это время там было легко.

Еще в камере гестапо я уговорилась с Леонидовой, что в случае побега я пойду в отряд Науменко, в Черниговскую область. Она рассказала мне как добраться, как говорить с командиром, просила рассказать о ее судьбе. Наташа сказала, что там мне найдется куча работы при штабе – и в газете, и переводчицей, что туда и мужа вполне можно взять. Так что идя в Киев, я думала пробыть там нелегально день-два и добираться до ст. Козелец, а оттуда в леса.

Но к концу сентября Черниговская область была уже целиком занята советскими войсками, отряд Науменко само собой, переменил местопребывание. По лесам ходили партизаны, но они принимали только мужчин с оружием. В Киеве существовали отдельные группы, переправлявшие людей в леса, в одной из таких групп работала моя подруга – Юля Морозова, но и эти группы уже сворачивали свою деятельность и уходили в партизанские отряды.

К тому же, здоровье у меня настолько расшаталось за время прогулок по Польше и тюрем, что в маленьком отряде, в боевой группе я была бы балластом, поэтому мне пришлось остаться в Киеве, где я и встретила приход Красной Армии.

 

ДАВИДЕНКО

Давиденко Ариадна Григорьевна,

Киев, Михайловская, 24/24.