СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО.

СТЕНОГРАММА ИНФОРМАЦИИ.

ХМЕЛЬ Михаил Емельянович (второй секретарь Октябрьского райкома КП(б)У гор. Киева).

18-го сентября 1941 г. в 3 часа дня вместе со всем городским активом я отступил из города Киева по маршруту Борисполь – Барышевка – Полтава – Харьков. Такой маршрут был намечен еще в Киеве, так как предполагалось, что из Харькова идет помощь.

Я пробирался с группой актива нашего района и города на Барышевку. В Барышевке нам не удалось пробраться и попали мы в село Борщи, Барышевского района. В этом селе накопилось несколько тысяч бойцов, гражданского населения и несколько тысяч машин. Из села был только вход и выход, причем, немцы бомбили и обстреливали вход и выход из села. Мы начали уже делать переправу через болото. Нас обстреляли и мы там оставили очень много раненых.

Бросились мы в трясину и по трясине прошли несколько километров. Наша цель была пробраться в Яготинские леса, которые находились около села Семеновки. Нас уже осталась значительно меньшая группа, так как многие разбрелись. Здесь я встретил тт. Алидина, Ивкина, Киндяка, Даценко, Мехера, Чинчевого, Аликера и ряд других товарищей. Большими группами уже нельзя было идти.

К нам подошли военные. Соединившись с военными, мы в лесу несколько раз бросались в атаки для того, чтобы пройти до Яготинских лесов. Побили нас тогда очень сильно. Ночь для нас прошла неудачно, многие были убиты и ранены. Мы решили ждать утра и посмотреть, что будет дальше.

За ночь было сильное движение немцев. Мы даже думали, что немцы отступают, потому что были уверены, что со стороны Харькова на Полтаву идет помощь. Ведь из Киева отступила большая армия.

26-го сентября, после неудачных атак, я был тяжело ранен осколком насквозь в плечо и мне сорвало подбородок. При мне в левом кармане находились партийные документы и удостоверение личности. Даценко (третий секретарь Октябрьского райкома) и Шидловский (райпрокурор Октябрьского района), взяв у меня из кармана партийные документы, уничтожили их.

Мы остались втроем – я, Даценко и Шидловский. Мне рубашками перевязали раны и мы пошли лесом. Снова мы попали в болото. Немцы все время сужали и сужали болото и в результате уж прятаться негде было. Мы собрались в копне и там устроили совещание, начали обсуждать свое положение и решать что делать. Решили все таки пробираться к Яготинским лесам, а Яготинские леса были далеко. Мы взяли немножко правее Днепра.

27-го сентября нас немцы повытягивали из болота, причем почти все мы были ранены. Меня бросили в хлев. Со мной был политрук нашего рабочего батальона т. Власенко, причем тоже раненый. В этом селе я увидел своих товарищей – Чинчевого (первый секретарь Железнодорожного райкома), Даценко (третий секретарь Октябрьского райкома), Киндяка (председателя исполкома), Шидловского (райпрокурора Октябрьского района), Москалевского (зам.председателя исполкома), но последнего, кажется, очень скоро расстреляли, так как он еврей. Всех этих товарищей я видел во дворе и все они были в плену. Кроме них были еще и другие товарищи из Киевского актива.

В селе в хлеву я пролежал двое суток, а затем нас – человек 200 тяжело раненых погрузили на грузовую машину и отправили в Бориспольский госпиталь, который находился в 35 километрах от Киева. Там же находился лагерь военнопленных. Прибыл я в лазарет, кажется, 30-го сентября. Меня поместили во 2-й корпус в одну из палат. Это была небольшая комната, без окон, в которую поместили 15 человек. Питания нам не давали. Только на другой день выдали по 100 грамм хлеба и по тарелке кондера. Мне кушать нельзя было, так как у меня была ранена вся челюсть. Я только питался водой. У меня завелись в ранах черви.

Вместе со мной лежал политрук рабочего батальона Октябрьского района т. Власенко. В лазарет приходило очень много жителей из Киева, чтобы узнать о своих мужьях. Тов. Власенко через одну женщину, которая пришла искать своего мужа, передал записку своей жене, которая осталась в Киеве с родными, чтобы она пришла сюда и постаралась выписать его из лазарета, так как никакой помощи нам здесь не оказывали. Хотя в лазарете и были наши врачи, но перевязочного материала не было и мы лежали без всякой помощи.

В день приходило по 100 женщин, но потом немцы запретили приходить в лазарет. Раненых было очень много, они валялись везде, в том числе и во дворе.

Через 2-3 дня пришла жена Власенко. Она пошла к коменданту, принесла ему справку, что Власенко живет в Киеве, сам он рабочий и его освидетельствовали врачи и выписали из лазарета. Воспользовавшись этим, я написал записку своей родственнице – сестре моей жены. Муж ее выехал из Киева вместе с банком, а она осталась. Но я в записке указывал не фамилию Хмель, а фамилию Марченко, так как в Киеве я жил с 1919 года, в Октябрьском районе я работал почти с 1924 года, был еще там на комсомольской работе и многие меня знали, поэтому я боялся в записке писать свою настоящую фамилию. Но для того, чтобы сестра моей жены поняла, что это именно я, я написал через Власенко записку такого содержания: от Люды (это имя моей жены) я никаких известий не имею, нахожусь в госпитале, ранен, если есть возможность, придите. гор. Борисполь, лазарет, 2-й этаж, спросить Мишу Марченко.

Она пришла через два дня, т.е. 8 октября и нашла меня. Я ей сказал, чтобы она пошла к коменданту лазарета, сказала, что я невоеннообязанный, а я действительно невоеннообязанный, так как у меня повреждена правая рука, сказала, что я инженер, был на строительстве, там меня ранили, я не партизан, не коммунист. Она пошла к коменданту, расплакалась и через 2-3 часа меня вызвали к коменданту. К коменданту я еле добрался, предварительно взяв от врача справку о моих ранениях и о том, что к тому же я инвалид. С такой справкой я явился к коменданту. Был я в шинели и комсоставских брюках. На меня посматривали недоверчиво. Я сказал переводчику, что моя фамилия Марченко, я инженер, был мобилизован на строительство и там меня ранили. Мне сразу задали вопрос – почему у вас такая форма. Я ответил – нам всем давали такую форму. – Вы партизан? – Нет. – Коммунист? – Нет. Комендант посоветовался с переводчиком, поговорили между собой минут 10, а потом он взял желтую бумажку и написал – Марченко Михаил, выписан из Бориспольского госпиталя и направляется в Киев.

Сестра моей жены наняла подводу, на подводу посадили меня и 9-го октября я прибыл в Киев. На свою квартиру я не пошел. Я жил на улице Горького 97, кв. 14, но когда я приехал в Киев, то моя квартира была разграблена и там жили уже. Я поселился в квартире отца моей жены на Институтской улице № 9, кв. 57. Отец умер во время войны. Сестра жены жила в этом же доме в квартире № 24.

Стал вопрос о лечении моих ран, так как раны начали гноиться. К счастью в этом же доме жила подруга моей жены – Муся (фамилии ее не знаю), она врач, муж ее военный врач, находится в армии. Она мне сразу сделала перевязку и ежедневно в 12 часов дня она открывала комнату, в которой я находился, и промывала раны и перевязывала их. Комната, в которой я жил, всегда бывала закрыта. Так я в Киеве пролежал до 4-го ноября.

У нас в Октябрьском районе была условная квартира, в которой жила некая Новицкая. Я через племянницу сообщил ей, что я жив и она пришла. Потом начали приходить товарищи Тимашко – председатель Молотовского райисполкома, Снегур, который вышел из плена. Они меня информировали о работе, о людях которые остались, они мне сообщили о том, что т. Шевцов вышел из плена и находится в Киеве под другой фамилией, из плена вышли тт.Стукан – зав.финчастью Киевского обкома, Сизоненко, Переплетчиков, Киндяк и др. Все эти сведения я получил еще в конце октября.

Перед Октябрьской революцией начались жуткие репрессии со стороны немецких властей. За саботаж в первых числа ноября по приказу было расстреляно 200 человек, а через день еще 300 человек. В приказах немцы писали так: мною за саботаж расстреляно 200 человек; мною за саботаж расстреляно 300 человек и т.д.

Объекты начали взрываться уже при мне. Были взорваны: дом Верховного Совета, дом обкома и горкома партии (еще до Октябрьской революции в этот дом были брошены гранаты), вся центральная часть Киева уничтожена. Обо всем этом меня информировали товарищи, которые в этот период времени были в Киеве и могли быть свидетелями всех этих взрывов.

Первый сигнал был дан на пятый день вступления немцев в Киев, когда на углу улиц Прорезной и Крещатика был взорван дом, в котором помещалась немецкая комендатура. Тогда было уничтожено много желтоблакитников – украинцев. Потом начали взрываться дома по центральной части города, начались пожары. Воды в городе не было. Немцы начали протаскивать шланги с Днепра, но шланги стали резать. За это было расстреляно человек 15. Вся центральная часть города – Александровская улица, Институтская, в том числе и дом Гинзбурга, Николаевская до театра Франко и Ольгинская разрушены. Здание театра Франко осталось. Пострадали Рейтерская улица, Меринговская, Лютеранская, весь Крещатик по левой стороне до Бессарабки. Здание оперного театра цело, здание Академии Наук также цело. Помещение Наркомпроса цело. Между прочим, когда я уходил из Киева, я почему-то подумал – когда мы вернемся, очевидно, в здании Наркомпроса будет помещаться обком. Здания музея им. Ленина, ЦК партии, Дома Обороны целы, здание штаба округа цело. Здание театра КОВО сгорело. Жилой дом ЦК на Кирова № 2 – цел. Здания банка и домов, помещающихся против банка, целы. Дом наркоматов цел.

После всех этих взрывов было распоряжение начальника немецкого гарнизона всем штабам выехать на окраину. Надо сказать, что немцы Киева очень боялись.

4-го ноября 1941 года я с т. Снегуром – зав.военным отделом Октябрьского РПК вышел в направлении Кировограда. У меня никого из родичей там не оставалось: жена в Уфе, мать где-то здесь, брат на Ленинградском фронте, а у Снегура в Кировограде был собственный дом на Тракторном переулке № 12 и родичи. Из Киева мне нужно было уйти. И вот, […]

ЦДАГОУ, ф. 1, оп. 22, спр. 373, арк. 65-71.

 

На окраине Сахновщины1 мы остановились. Два товарища зашли в хату, а я с девушкой лежали на траве, отдыхали. В это время происходил бой и мы, примерно, часа три укрывались. Только в 8 часов утра наш первый танк вступил в Сахновщину. Я нашим указал направление, куда отступали немцы, какое количество их, какое вооружение и сколько танков пошло в направлении Конрада.

Перейдя линию фронта я сразу явился в погранотряд и заявил кто я такой. Из погранотряда меня направили в погранбатальон, оттуда в погранполк. С погранполка мы чуть снова не попали в окружение к немцам под Изюмом. В поисках особого отдела армии мы сделали 100 с лишним километров. Были в Сватово, Боровой и в конце концов нас направили в Купянск. В Купянске я дней 6 занимался в разведотделе, давал всякие сведения, потом Харьковский обком меня направил в распоряжение ЦК. Параллельно я был в Харьковском обкоме и ходил в разведотдел, где давал материалы. Все документы у меня забрали, хотя я хотел сдать их в ЦК. У меня были очень ценные документы – справка о том, что я негоден к физическому труду и паспорт. Ведь в тылу у немца мужчине нельзя пройти по улице. Бесконечные облавы, много карательных отрядов, полиция желтоблакитников, а с этой справкой меня ни разу не забирали.

(ВОПРОС – Вам известно кто из актива остался в Киеве для работы в тылу врага?)

Мне известно только по Октябрьскому району.

(ВОПРОС – А как эти люди, оставленные для работы в тылу у врага, проявляли себя?).

Должен сказать, что в Киеве диверсионные группы работают хорошо, пожалуй, лучше, чем подпольные организации. Конечно, увязка с подпольными организациями есть, но в основном они проводят самостоятельно работу. Боепитанием, взрывчатыми веществами мы их сами снабжали и в этом вопросе они с партийными организациями могут быть и не связаны. Результаты работы диверсионных групп хорошие. Комендатура в Киеве взорвана и ряд других объектов. Диверсионные группы действовали не только в своих районах. В части взрыва мостов и других объектов стратегического порядка диверсионные группы также неплохо работали. Все они проявляли свою личную инициативу.

(ВОПРОС – А партийные организации что делают?).

Ту литературу, которую мы оставили, они еще не выбрасывали, когда я был в Киеве. Может быть за последнее время начали выбрасывать. Наши люди там есть. Вот, по Октябрьскому району есть т. Дудинов – секретарь организации, он работал на заводе «Большевик». Мы старались оставлять незаметных людей, но все же, чтобы не подвергать их опасности, мы их переселяли в другие районы.

(ВОПРОС – Кто остался в Киеве из актива самовольно?).

Я знаю, что из плена многие вернулись в Киев, но нельзя сказать, что они остались в Киеве самовольно. Они вынуждены были это сделать. Знаю только одного – Безелева, который работал инструктором горпаркома, он свободно расхаживает по Киеву. Отсюда можно сделать вывод, что он явился к коменданту, заявил кто он такой и сейчас свободно ходит по городу. Вот таких больше всего приходилось бояться. Между прочим, там где я жил, в банковском доме, народ знал что я Хмель, что я бывший партийный работник и никто меня не выдал, несмотря на то, что был строгий приказ, что в случае укрывательства коммунистов будет отвечать не только хозяин той квартиры, в которой он находится, но и весь дом. Это послужило также одной из причин почему я решил уйти из Киева. Я не хотел подводить народ и не хотел сам попасться.

Кто вернулся из плена я могу сказать: тт. Шевцов, Киндяк, Чинчевой, Даценко, Переплетчиков, Сизоненко, Стукан. Все они ходили по городу, а перед Октябрьской революцией все куда-то исчезли. Очевидно, в связи с тем, что начались жуткие репрессии. Шевцова в городе видела Новицкая и Тимашко. Его видели в центральной части города. Стукана тоже видели в городе. Весь этот народ из Киева должен был уйти.

(ВОПРОС – Кто из киевлян оказался предателем?).

Не знаю. Я знаю только, что Безелев совершенно свободно ходил по городу. Все же остальные товарищи, пришедшие с плена, должны были из Киева уйти, хотя некоторые и имели направление в Киев, как и я. Из плена вышел еще т. Снегур – зав.военным отделом Октябрьского райкома. Когда я уходил из Кировограда, он еще оставался там. В Кировограде Снегур был мобилизован на расчистку снега, но убежал. Второй раз его мобилизовали в лесничество. Вместе со мной он не мог уйти, потому что он оформляет отпуск по семейным делам. Лесником работает инженер, хороший парень, видно тоже коммунист и он ему обещал дать отпуск на две недели. Мне кажется, что этими днями т. Снегур должен прибыть сюда.

(ВОПРОС – Слыхали ли вы что-нибудь о Романченко?).

Я когда был в окружении, уже ничего не слышал о нем. Не слышал также ничего о Каравае, хотя его видели около Борисполя. О Шамрыло тоже ничего не знаю, его видели в районе Барышевки. В тылу о тт. Бурмистенко и Лысенко я не слышал ничего.

(ВОПРОС – Интеллигенции в Киеве много осталось?).

Да, осталось. Вот, будучи в Киеве, я слышал о профессоре Оглоблине. Одно время он был головой городской управы, потом его сняли. Мотивировка была такая – освободить в связи с тем, что он идет на научную работу. Когда я был в тылу у немцев, то сам я читал в газете, что из Уфы удрал один артист оперного театра, фамилии его не помню. В газете писали в каких условиях находятся в Уфе наши культурные силы, писали об Академии Наук. Эта статья была перепечатана почти во всех газетах. В Киеве издается газета «Українське слово», фамилии редактора не помню. В Кировограде издается газета «Українські вісті», редактор газеты Мозговой. В Киеве и Кировограде все же интеллигенции осталось довольно много.

(ВОПРОС – Каково настроение населения?).

О настроении населения можно судить хотя бы по листовкам. Листовками, особенно женщины, буквально дышут. Каждый живет только тем, чтобы узнать что-нибудь новенькое, а узнать можно только по листовкам. Правда, помогает еще радио. Мы были хорошо информированы о том, что делается в Советском Союзе. Кое у кого были радиоприемники, затем с самолетов сбрасывали листовки. Правда, зимой было труднее, потому что сбросит самолет листовки, а снегом их занесет. Сейчас в этом отношении положение лучше. Мы получали газеты «За Радянську Украну» под редакцией Корнейчука, Бажана и Василевской, «Комуніст», листовки о Донбассе, была одна листовка о том, чтобы крестьяне сеяли, получили ноту тов. Молотова в виде брошюрки. Раньше и по радио можно было кое-что услышать, но потом немцы догадались и обесточили все гражданские дома. Многие женщины обслуживают квартиры офицеров – моют полы, белье, работают кухарками. Офицеры уходят на работу, а они остаются в квартирах и это им дает возможность по радио слушать Москву, а потом информировать о новостях.

О том, что немцы делали с еврейским населением вы, очевидно, знаете. Почти всех евреев расстреляли, а те, которые остались живут под чужими фамилиями. Вот, например, женщина живет под фамилией Мамоченко, а на самом деле она Корыстышевская.

(ВОПРОС – Вы в Кировограде работали?).

Нет, Вас, очевидно, интересует на какие средства я жил. Когда я вышел из Киева, у меня были комсоставские брюки, кроме того после смерти отца остались кое-какие вещи и я забрал его пальто, у Снегура после отъезда сестер тоже остались вещи и вот все эти вещи мы меняли на продукты. Я плащ обменял на два пуда муки, брюки тоже на два пуда муки, Снегур делал то же самое. Так мы и жили, а потом Снегур пошел работать.

(ВОПРОС – Фамилия Марченко взята случайно?).

Да, случайно. Я думал какую бы украинскую фамилию взять и остановился на фамилии Марченко. Первое время я никак не мог привыкнуть к этой новой фамилии. Впервые за 7 месяцев я расписался своей настоящей фамилией.

(ВОПРОС – Какая условная квартира была у вас в Киеве?).

В штабе МПВО табачной фабрики работала т. Новицкая. Это человек надежный, по национальности полька, жила она в отдельной квартире и когда мы отступали, то даже договорились с ней, что если будет необходимость, мы через нее будем действовать. Она согласилась. Тов. Новицкая была в курсе всех событий.

В Кировограде у меня также есть надежные квартиры и я в разведотделе говорил об этом. Я дал им адреса нескольких таких квартир. В этих квартирах живут люди, которые целиком преданны нам. Вот, например, женщина еврейка, которая живет под фамилией Мамоченко. Ее мужа, отца и мать расстреляли. Это вполне надежный человек и всегда она нам поможет.

В Кировограде подпольная организация отсутствует. Там возникают группы по 2-3 человека, которые не имеют ни цели, ни задачи. В Кировограде есть очень много недовольных немецкой властью, их можно было бы всех использовать, но, к сожалению, руководящего, организующего центра там нет. Руководство Кировоградского обкома, очевидно, оставило людей, но где – неизвестно. Я в Кировограде познакомился с одной гражданкой Мельниченко, у которой муж еврей и она его все время скрывала. У этой семьи был знакомый директор […]

строгальщиком литейного цеха. В полиции из местных много людей работает.

Сейчас создается формирование по защите городов. В это формирование набирают из городского населения и военнопленных. Туда принимают исключительно украинцев.

гор. Ворошиловград.

3. XI - 1942 г.

Беседу вел (подпись)