Документи

Книга 2 | Том 2 | Розділ 2. Радянське підпілля в окупованому Києві. Боротьба і загибель

Повідомлення колишнього секретаря Ленінського райкому КП(б)У м.Києва Петра Чапкова про перебування на окупованій території України

05 жовтня 1943 р.

Текст (рос.)

 

Сообщение

тов. Чапкова Петра Федоровича (быв.секретаря по кадрам Ленинского райкома партии гор.Киева) о пребывании на оккупированной немцами территории

 

5 октября 1943 года.

Я работал начальником строительства на оборонном участке в районе Борисполя. Вечером 17-го сентября 1941 года, приехав в райпартком, я застал там секретаря горкома партии тов.Шапочникова, который сообщил мне о решении о сдаче города Киева и эвакуации. 18-го сентября утром Ленинский районный комитет с оставшимся активом и с остатками истребительного отряда выехал в направлении Борисполя, где и остановился.

На следующий день, т.е. 19-го сентября я в Борисполе встретил своего товарища командира авиации по обороне гор.Киева, Героя Советского Союза, полковника Зеленцова, который предложил мне присоединить колонну Ленинского райпарткома к автоколонне авиадивизии и дал для наших машин такие же опознавательные знаки, какие былина машинах авиадивизии. Наша колонна находилась в районе Бориспольского вокзала, а колонна авиадивизии – на аэродроме. Я договорился с первым секретарем РПК тов.Романченко, что он остается при колонне РПК, а я буду при колонне авиадивизии и буду поддерживать связь с нашей колонной с тем, чтобы, в случае отъезда, обе колонны соединились.

20-го утром немцы начали обстреливать Борисполь из минометов и я сразу вернулся к нашей колонне, чтобы перебросить ее на аэродром. Но я колонны уже не застал, она выехала в неизвестном направлении и с того времени я никого из них больше не встретил.

Возвращаюсь обратно на аэродром. По дороге встречаю инструктора Ленинского райкома комсомола Кныш Антонину. Я и ее захватил на аэродром. На машине командира авиадивизии я проехал приблизительно три километра левее аэродрома в поисках колонны, но никого не нашел. После этого я вернулся в колонну авиадивизии, с которой и отступил в направлении Барышевки. Самолеты, конечно, с командиром дивизии и его начальником штаба улетели. Остались комиссар авиадивизии и его заместитель Орлов, с которым мы и попали в село Борщев, окруженное болотами. В селе Борщеве я на второй день встретил Шамрыло и больше никого не видел.

На следующий день началось формирование частей из путавшихся там бойцов для обороны входа в Борщев, к которому подступали уже немцы. С этими частями я тоже под вечер вышел на оборону и спустя, приблизительно, два часа от разрыва мины разлетелась ложа моего карабина, которая оглушила меня ударом по голове. Кроме того я получил два ранения в руку от мелких осколков. Меня оттуда вытащила Кныш, которая также была на обороне в качестве медсестры. Ей помогла еще одна сестра.

Доставили они меня к переправе. Пробыл я там ночь, а на рассвете начался обстрел Борщева из минометов, которые было сожжено. Все в панике бросились к болоту и тот, кто попал на переправу – спасся, а кто бросился правее переправы, того засосало болото. Между проч., население еще заранее предупреждало, что там пройти невозможно.

Выйдя из болота на другую сторону уже перед вечером, мы потом, приблизительно, суток 10 скрывались в лесах и болотах. Каких лесах? Сразу, как только вышли из Борщева, одна группа подла влево, другая прямо, а один майор порекомендовал идти правее, поскольку в этом направлении была дорога на Переяславль, где стояли еще наши войска. Мы пошли правее и попали в лес.

Выйдя из леса, попали на поляну, которую проходило много народа. В это время налетел танк с 20-ю автоматчиками. Народ бросился в лес. Поскольку танк начал вести огонь по убегающим, то нас человек 10, в том числе и несколько членов партии, спрятались под кустом. Вот там-то все члены партии, в том числе и я начали уничтожать свои партийные документы. Но в это время танк пошел левее и за ним последовали автоматчики. Тогда мы через поле пошли в лес, где и встретили тов.Алидина и еще нескольких человек из горкома партии. Тогда я закопал остатки своего партбилета.

Пробыв в лесу приблизительно около 10 суток, мы выбрались на опушку. Не знали в каком направлении идти дальше. Нам сказали, что за болотом имеется село, где находятся части Красной Армии. Названия этого села не помню. Надо было пройти через небольшое болотце, чтобы дойти до основного болота, через которое можно было перебраться в направлении этого села. Мы пошли. Со мной шли: тов.Хрящов – зав. горторготделом гор. Киева, Сезоненко – секретарь обкома комсомола, один инструктор горкома партии, тов. Кныш и еще несколько товарищей, которых я не знал.

Мы переночевали на опушке леса возле этой заболоченной местности и решили ночью пробраться к болоту. Посреди этого болота мы заночевали, а на рассвете перешли на верх этого болота. В это время, поскольку там переходили также отдельные группы красноармейцев, оттуда вернулись два человека и сообщили, что в селе красноармейцы. Хрящов, Сезоненко и еще группа товарищей, одетых в военную одежду и группа военных направились в это село. В это время начался обстрел из автоматов со стороны леса в направлении этого села, что еще больше убедило в том, что там находятся наши. Мы сразу бросились в болото и начали перебираться на ту сторону, но когда перешли на ту сторону, увидели, что под деревом стоят два немецких офицера, а немножко дальше немецкие солдаты, которые уже принимали наших. Ребят, ушедших раньше, т.е. Хрящова и Сезоненко я уже не видел, тем более, что военных они отделяли от вольных. Переводчик, который был одет в селянскую одежду, вероятно из местных, спросил меня кто я такой. Я им предъявил размокший документ, бланк которого у меня случайно оказался. До работы в РПК, я был директором Киевского универмага и будучи уже в РПК, все время поддерживал с ним связь, потому что там оставался временно исполняющим обязанности директора экспедитор, который сам не решал вопросов в части эвакуации товаров, а связывался со мной по телефону или приходил в РПК и я давал ему указания. Утром, в день эвакуации, я заехал туда, поскольку там оставались списки личного состава и пакет с секретной перепиской, поступившей в последнее время из Главунивермага и Наркомторга СССР. Все это нужно было уничтожить. И вот, уничтожая список и пакет, я среди бумаг случайно наткнулся на бланк Киевского Главунивермага, но сверху было написано «Главунивермаг НКТ СССР», а внизу «Киевский Главунивермаг НКТ СССР». Я на этом бланке поставил печать, которую взял у экспедитора и захватил бланк с собой. Печать же экспедитор порезал при мне. Будучи в селе Борщеве я на всякий случай заполнил этот бланк на имя Бондаренко Петра Федоровича, причем указал, что он выдан Киевским Главунивермагом НКТ Союза взамен украденного командировочного удостоверения и других документов у тов.Бондаренко, который был направлен Главунивермагом НКТ СССР для эвакуации товаров из гор.Киева в Ворошиловградский и Сталинский универмаги. Вот эту бумажонку я им предъявил. Она, правда, размокла при переходе через болото и трудно было что-нибудь разобрать, но этот немец посмотрел, передал переводчику, что-то ему сказал, переводчик вынул лист бумаги из кармана, завернул документ, возвратил мне и сказал: «Возьмите и храните».

Всех вольных отделили и направили в крайнюю хату, потом всех перегнали в школу и заставили ее чистить, а после этого приходит немец, берет меня и Кныш, которую я представил как свою двоюродную сестру, причем сказал, что она училась в Киеве и я, приехав туда по заданию Главка, забрал ее с собой, а родные ее находятся в Ворошиловграде, так как раньше я сказал, что я сам из Ворошиловграда и последнее время работал в Ворошиловградском универмаге. Так вот этот немец берет меня и Кныш и направляет в штаб, из штаба на машине отправляет в Переяславль и сдает Гестапо для проверки. В Гестапо мы были часов в 7 утра, не помню точно какого числа. Это было в конце сентября или в начале октября. И сразу же начался допрос. Допрашивали главным образом меня. Я им составил целую родословную. Я рассказал, что я работал в Уфе в универмаге и что из Уфы перевелся в Главунивермаг, поскольку я преследовался органами НКВД. Поработал немного в Москве и получил перевод по месту жительства – в Ворошиловград, но при переводе в Ворошиловград получил задание выехать в Киев для эвакуации товаров в Ворошиловградский и Сталинский универмаги. Но меня захватили все эти события, я потерялся в дороге и таким образом попал сюда. Этот допрос длился с небольшими перерывами до 8 часов вечера. Между прочим, будучи еще в школе, я проинструктировал Кныш как врать немцам, чтобы в наших показаниях не было расхождений. Они допрашивали меня по два - два с половиной часа, а потом вызывали Кныш и задавали ей отдельные вопросы по моим показаниям. Это продолжалось, как я уже сказал, до 8 часов вечера. В 8 часов вечера нас отвели в хибарку, которая была посреди двора, с окнами в решетках и посадили под замок. Минут через десять пришел переводчик, позвал нас обратно и сказал – в процессе допроса мы сделали проверку и все уточнили и установили. Тем лучше, сказал я, вы, конечно, убедились, что я порядочный человек, больше допрашивать не станите и освободите. Приблизительно так, сказал он, но не совсем. Я задам вам один вопрос, на который вы должны честно ответить и закончить ту мысль, которую вы сами должны будете понять -.- Пожалуйста.- Вы, говорит он, в последнее время работали начальником РайНКВД, так вы уже назовите какого района. Если вы скажите правду и совпадет с тем, что мы знаем, тогда будете помилованы.

- Никогда, ответил я, в НКВД не работал, да и как я мог там работать, если НКВД меня преследовало. Тут какая-то ошибка, может быть просто фамилии совпадают. Ведь Бондаренко очень много. Так, что вы, пожалуйста, уточните это дело, чтобы не было недоразумений.

- Простите, говорит, нач. не райНКВД, а милиции.

- Это, говорю, почти одно и то же, так что это неправдоподобно и я категорически это отвергаю. Никогда в органах НКВД и милиции я не работал.

Он смерил меня взглядом с ног до головы, улыбнулся. Ну, сказал он, идемте и отвел нас под замок.

Переночевали мы там. Утром приходит переводчик с офицером и говорит: «Ну, что же, мы проверили, уточнили, ваши дела в порядке, можете отправляться по месту жительства в Луганск».

- А документ какой-нибудь нам дадите? Ведь у нас ничего нет, кроме того размокшего, который вы видели.

- Мы напишем удостоверение, что вы проверены и что вам разрешается следовать в Луганск.

- Спасибо.

Подождали мы некоторое время и вынес он нам общую справку для меня и Кныш, напечатанную на немецком языке. Я ее, конечно, прочесть не мог. С этим документом, сказал он, вы можете отправиться в Барышевку, а там есть комендант, который выдает пропуска. Вы получите пропуск и сможете оттуда пробраться по железной дороге.

Пришлось вернуться в Барышевку и получить там пропуск. Из Барышевки я с Кныш пошли на Яготин. У Кныш, между прочим, сохранилась метрика, а комсомольский билет и паспорт она уничтожила. Метрика сохранилась благодаря тому, что она была у меня и я не дал ей ее уничтожить. Она осталась под своей фамилией, так как в Киеве ее никто не знал. Сама она из Москвы, отец ее работает инженером-механиком на Московском авиазаводе.

Пришли с нею в Яготин и в комендатуре получили пропуск до Полтавы.

В Полтаву пришли в конце октября рано утром, потому что под Полтавой заночевали в одном хуторе. Я сейчас же пошел в комендатуру […]

[…]вать парашютистку и всю гестаповскую агентуру, а именно: мы бы подбросили письмо шефу жандармов через Стигния, в котором написали бы, что ваша агентура, в полном составе русская и в основном военнопленные, боясь мести со стороны советских властей, решила себя оправдать перед советской властью и поэтому связалась с Кивой Василием и парашютисткой, находящейся у вас под арестом, предупредила их, какое им дано задание в части раскрытия парашютистов и собирается уйти с Кивой в лес. Этого было бы достаточно, чтобы немцы всех их назавтра расстреляли. Но, к сожалению, жена Василия не ушла и это не удалось осуществить. Где сейчас Василий не знаю. Из Полтавы он уехал. Все же думаю, что у Проценко можно узнать где Василий, потому что он безусловно, с приходом Красной Армии в Полтаву, вернется туда, чтобы найти свою жену.

Следующее, на что я пошел, было вот что: во дворе, где была наша столовая, я познакомился с одним ассирийцем, который там жил под именем Андрей, фамилии его не знаю. Познакомился с ним таким образом: он зашел ко мне в сарай и сказал: «Я долго к вам присматриваюсь и мне кажется, что вы свой человек».

- А в чем дело?

- У меня есть группа ассирийцев, все они военнослужащие, служат в немецких тыловых частях, раньше были в плену. Это народ такой, который хочет с кем-нибудь связаться и уйти из частей при отступлении в лес, у них есть винтовки. Я говорю – познакомьте меня с ними. Он меня связывает с одним ассирийцем по имени Серго, фамилии он не сказал, они вообще фамилии не говорили. Когда я с ним откровенно поговорил, он вынул и показал мне две советские листовки, которые я до этого уже успел прочесть, и сказал: «Вы можете на меня положиться, я не мерзавец, если вы беретесь за это дело, я вам дам человек до 30, но это можно будет сделать тогда, когда немцы начнут отступать из Полтавы. Что у вас есть, спросил я. У каждого есть винтовка, патроны, есть 8 гранат – лимонок и есть возможность достать два автомата. Это уже хорошо, сказал я, но предупреждаю, что у нас оружия нет, есть только 75 гранат в той группе, которую я сколотил, благодаря знакомству с Стигнием. Но детонаторов к этим гранатам не было. Я ему предложил достать детонаторы, но он сказал, что достать их трудно. Тогда, сказал я, достаточно вашего оружия, чтобы при отступлении что-нибудь сделать. Он говорит – хорошо и назначает мне свидание на следующий день. На следующий день в 11 часов утра он приходит и говорит, что есть два автомата и обоймы к ним, кроме того есть еще 8 человек вольных людей, которые живут здесь в Полтаве и тоже хотят идти, причем у некоторых из них есть карманное оружие. Я сказал, что мы можем и их забрать. Этот разговор происходил в субботу и мы с ним условились, что он ко мне зайдет в понедельник в 11 часов утра. Это уже было в конце сентября 1943 года. Но с 7-ми часов утра в понедельник начались повальные облавы в Полтаве. Когда они начали собираться около бургомистра, против нашей столовой, я понял, что дело плохо и сказал – вы как хотите, а я уйду и через двор бургомистра вышел на улицу Ленина и прямо пошел к Стигнию, у которого в последнее время жил, потому что во дворе предыдущей моей квартиры разместилась жандармерия.

Пришел к нему, сижу и жду его прихода. Он пришел. Я спрашиваю, что делается в городе. Повальная, говорит, поимка людей, причем берут исключительно мужчин, так что ты не вылазь из квартиры. Другого выхода не было и я просидел в комнате 5 суток. Все время шли облавы в городе. На работу я не пошел и моего адреса никто не знал. Потом уже, когда наши были в Полтаве, я встретил девушек из столовой и они мне сказали, что заведующий ночевал все время в столовой, потом пришла его дочь и они ушли вместе домой.

Так я просидел до четверга. В четверг в 12 часов дня приходит мать Стигния, а он всегда в 12 часов прибегал домой, чтобы позавтракать и со мной перекинуться словами (он имел свободный проход по городу), мать приходит и говорит, что его двоюродную сестру немцы забрали с предприятия, она сейчас находится на кожзаводе, надо ее выручить.

- А что я могу сделать?

- Какой у тебя документ, спросил я.

- Удостоверение на немецком языке о том, что я работник Гестапо.

- Больше ничего не надо. Ты одень костюм, наберись нахальства, пойди на завод, предъяви документ и скажи, что ты из Гестапо и должен арестовать такую-то личность. Пройдет номер, хорошо, а нет, скажешь, что пройдешь за дополнительным документом в Гестапо.

Он переодевается и уходит на кожзавод. Возвращается и смеется мол, очень легко прошел номер, а именно: он предъявил часовому, кото […]

[…] выбивать кирпичи под потолком и делаем выход в каретник. Там мы просидели 6 суток до прихода Красной Армии.

Что касается Кныш, то ее дважды забирали для отправки в Германию, но отпускали благодаря документам, которые у нее были из поликлиники. Она простудилась в болоте и очень болела. Кроме того врачи нашли у нее миокардит сердца. Вообще она была очень смелая. Ей говорят – облава, не иди, а она отвечает – чепуха и прется. Так ее однажды задержали и доставили на биржу труда, там врачи просмотрели ее документы и освободили. С тех пор она стала еще уверенней и когда началась общая мобилизация молодых девчат в Полтаве, а это было в мае месяце 1943 года, то был объявлен и ее год. Я, говорит она, пойду. Зачем ты пойдешь, ответил я, ведь сейчас берут не разбираясь. Надо найти место, пересидеть и все. Чепуха, я с этими документами пойду на врачебную комиссию и меня освободят. Она собралась туда пойти, но по дороге ее подхватила полиция. Ее привели на сборный пункт, она предъявила документы и три врача из 5-ти признали ее больной, а два врача, на которых я оставил материал в Полтавском НКВД, а именно: Любицкая и Решетников, которые брали взятки за освобождение от поездки в Германию в размере 30-35 тысяч рублей, начали настаивать на отправке ее в Германию, мол, и там можно лечиться. В день отъезда Решетников вызвал ее к себе и сказал – вы человек больной, освободить вас можно, придете ко мне через 10 минут. И тут он намекнул, что за это надо заплатить. Она зашла к нему через 10 минут, он мнется, мнется, а потом говорит – ну, что вы можете сказать. Я поняла, наконец, сказала она, что он хочет денег и прямо ему заявила, что денег у меня нет, что я ничего вам не могу предложить, а ели я человек больной, а вы честный человек, то вы меня освободите. Он рассмеялся, повернулся и ушел, а ее отправили в Германию. Об этом она мне рассказала вечером, когда я пришел ее проведать. Отправили ее 22 мая 1943 года.

Я уже говорил, что мы из Киева выехали вместе. С ним в машине сидел Павлов – секретарь райкома комсомола и официантка из гостиницы «Гранд Отель». Не знаю когда он с ней связался, но когда начали выезжать, я увидел ее у него в машине. Фамилии ее не знаю. Я спросил – куда ты ее тянешь. Надо, говорит, и ей помочь выехать, это жена командира. Ну, что я мог сказать, ведь он был старший. Наших работников – дивчат он посадил на бочку с горючим на грузовой машине и они в Борисполе потерялись, потому что усидеть там не могли. О поведении Романченко я ничего не знал, потому что все время был на оборонном участке.

Романченко не мог организовать истребительный отряд. Это было в начале войны. Я одновременно был на оборонном участке и в Киев приезжал помогать организовывать этот отряд. А когда предложили райкому начать создавать партизанские отряды, я там чаще начал бывать.

(т.Алидин: «Ты мне рассказывал, что когда хотел из Полтавы перейти на нашу сторону, то даже не решался пробиваться, боясь гибели и принял решение вернуться в Полтаву и остаться там»)

Я сразу понял, что сейчас мне идти нельзя, потому что где-нибудь влипну, что надо ждать и решил – пока не начнут выдавать пропуска, пересидеть в Полтаве. Ну, там захватила нас лютая зима, я был раздет и у Кныш была только коротенькая шубка, которую ей выдал Романченко.

(т.Алидин: «Все же в тот период многие выходили из окружения, а как вы объясните то, что в Полтаве вас видели на центральной улице в обществе женщины и одного немца»)

В обществе женщины и одного немца на центральной улице меня видеть не могли. Со мной могла быть или Кныш, или хозяйка – старуха, с которой я ходил на базар.

(т.Алидин: «Три члена партии – Спектор, Трит и еще кто-то заявляют, что они, проходя по Центральной улице, видели вас вместе с немцем и женщиной. Это было в октябре месяце»)

Я такого не помню. На Центральной улице они меня видеть не могли. Могли видеть только на Шевченковской улице в районе базара, причем я начал там обосновываться в конце октября, а на Шевченковской улице меня могли видеть в ноябре. В ноябре месяце я еще носил довольно приличную шубку, которую купил перед отъездом в Киеве, а в конце ноября ее у меня забрали и дали мне полушубок.

(т. Корнеев: «Чем объяснить, что вы не пытались выйти на сторону Красной Армии в то время, как многие выходили»)

Я решил остаться в Полтаве до получения пропусков, а потом пойти в сторону Ворошиловграда. Без пропуска идти я не мог, поскольку пошел уже однажды и влип. Ночью двигаться я также не мог […]

 

ЦДАГОУ, ф. 1, оп. 22, спр. 373, арк. 118-122, 133-134, 136-137.