СОВ. СЕКРЕТНО

12.ХІІ. 1942 г.

 

Тов. СКЛЯРЕНКО ИВАН КУЗЬМИЧ

секретарь подпольного Петровского РК КП(б)У. До войны работал с 1937 г. инструктором орготдела обкома комсомола, затем зав. сектором учета и по кадрам. Был после переведен на партийную работу. И уже с 1940 года октября м-ца по день эвакуации работал инструктором Петровского райкома партии. Рождения 1913 г., по национальности – украинец, образование среднее, член комсомола с 1931 года, член ВКП(б) с 1939 года.

 

Городской подпольный комитет в г. Киеве еще был создан до эвакуации города. Состав был. Я узнал, что секретарем подпольного горкома партии является Рудешко. Вторым секретарем горкома оставался (фамилию не помню) и был намечен состав. У нас оставалось 8 человек. Они должны были проводить всю ту работу, которая была поручена им. И вот, когда мы пришли с окружения, мы начали пытаться связаться с городским комитетом, чтобы они нам оказали помощь. Но попытки наши ни к чему не привели. Слух прошел, что якобы Рудешко арестован, что якобы еще отдельная группа арестована, что якобы главные склады вывезены, которые были оставлены для подпольщиков. А кто оставался за подпольного секретаря горкома[,] комсомола я не знал. Несколько позже, в октябре мы встретились с Морозовой – секретарем подпольного горкома.

Таким образом, мы с рядом коммунистами решаем, что в связи с тем, что не обнаруживаем горкома партии, надо будет создать группу подпольную пока найдем подпольный центр города.

В ноябре месяце, благодаря беспартийной девушке Шепельковой (которая была арестована гестапо и расстреляна)[,] я узнаю, что есть здесь люди из горкома партии, как Реутский и др. Я встречаюсь с Реутским, который мне говорит, что подпольный комитет создан, но где он, что с ним я не знаю, он говорит, создан еще другой. Тебе надо будет встретится с Ивкиным. Сказал, что нужно организовать на Петровке. В одном из рвов мы встречаемся с Ивкиным, который сказал, что будет скоро бюро горкома партии и тебя думаем утвердить секретарем Петровского райкома партии. И я был утвержден.

Речь шла у нас о комсомоле. Секретарем, якобы была Кирилюк, которая тоже не вышла с окружения. Но сведения о ней были плохие, что якобы она встречается с немцами и якобы думает устраиваться на работу к немцам. Мы тогда решили эту кандидатуру на секретаря райкома отклонить. На этом заседании райкома партии был и Кучеренко и представлялся, как секретарь горкома комсомола. Он сказал, что мы имеем ввиду посадить секретарем райкома комсомола Юрченка – он инструктор парашютного спорта. В итоге решили, чтобы его проверили, что он делает и где. Но на этой кандидатуре тоже не остановились.

Тогда я рекомендую секретарем райкома комсомола Оболешеву Валю. Она работала первым заместителем секретаря райкома. Сама она девушка грамотная и главное чиста совестью. Ивкин и тот согласились. Работали мы и имели с ней связь. Она активно помогала в распространении листовок, принимала сама активное участие. Я видел листовки, отпечатанные на стеклографе у Кучеренка. Листовки были неплохие. Был призыв к молодежи, чтобы не работать на немцев, не ехать в Германию.

Всю типографию возглавляла у нас партийная организация.

Когда мы коорденировали вопрос с нашим центром, то стали выполнять ряд указаний горкома партии. В марте месяце стал вопрос, чтобы кроме агитационной работы, организовать диверсии. Нужно было уточнить, где имеется оружие, так как в городе готовилось вооружение восстание. В этой части было поручено Оболешевой Вале, чтобы и она подобрала молодежь, актив, которым в нужную минуту можно было-бы дать оружие. Где было наше оружие, которое оставлялось для подпольщиков я не знал и т. Миронов, который и до сих пор не знает. А были два товарища, которые под большим секретом знали, мы поставили перед ними вопрос этот. Но нам ответили,– пока у нас не будет строгой директивы о поднятии вооруженного восстания, они не дадут оружия. Вопрос о вооруженном восстании отпал, так как фронт отшел.

Подпольный комитет комсомола выполнял ряд заданий наших, было организовано несколько диверсий нашим райкомом, а что касается комсомола, должен сказать, что много в нашем районе неизвестно. Мы знали и поручали секретарю Оболешевой, а она там организовывала.

В апреле пошли аресты, так называли мы – первый тур арестов. Много было арестовано членов подпольного обкома, также было много и комсомольцев. Была арестована Валя Чайка, секретарь Кагановичского райкома комсомола, Аристахова из городского комитета комсомола.

Потом после мая месяца – начался – второй тур арестов. Правда, часть товарищей и я тоже переменили квартиры, документы. Я переменил паспорт со Скляренка на Борисова. Затем в июне уже арестовывается дополнительно состав подпольщиков, арестовывается Ивкин и его связная комсомолка, которая стала водить гестаповцев по знакомым ей явочным квартирам. Слышали, что Чайка водит по своему району и выдает тоже, отдельные группы предала, а Валю (фамилию не помню) ее арестовали. Чайку потом выпустили, а после снова забрали.

В это время буквально разогнали подпольный горком и обком комсомола. Мне Морозова рассказывала, что часть людей были преданы Джими. Она рассказала, что к ней на квартиру приходили связные из Москвы, но кто приходил, так оттуда больше не возвращался. Рассказывала о том, что как только немцы приехали в Киев, сразу же приехал из Германии ее дядя и оседлался здесь и что она передала все документы в гестапо. Мы заинтересовались, что это за Джими.

Когда я перешел жить на Сталинку, там я познакомился с подпольной группой НКГБ. Возглавлял ее по кличке Дмитрий, по фамилии Семенов, а всеми ими руководил Коваленко – держатель большого магазина при немцах, специально, по кличке Алексей. Ему сообщили, что в группу примкнул я и еще товарищи. Таким образом мы получили от них помощь. Рассказали Коваленко о Джими и он тоже заинтересовался этой Джими. Он был опытный в этих делах и пользовался в г. Киеве большим уважением со сторон немецкого коменданта города, который ему подарил пистолет и его жена (коменданта) не могла ужинать даже без Коваленка. Когда ему сообщили о Джими, он решил поехать на квартиру и словить ее. Она жила по б. Шевченка, но когда поехали, ее дома не было, видимо, гестаповцы ее перепрятали. Эта Джими была оставлена Хоменком. Как-то еще до эвакуации были буквально все мобилизованы учащиеся, студенты, инженера, техники, ученые на рытье окопов. И вот в это время зашла эта Джими к Хоменко с таким возмущением, что больше работы не нашли для ученых. Ему, как видно, понравилось такое ее поведение и он просил ее заходить к нему почаще. Что она и делала. И вот, когда решали вопрос – кого оставить здесь в подполье, он предложил оставить эту Джими, Хоменко ее расхвалил, что эта женщина не растеряется в подполье. Но получилось другое, она предала очень много людей. Местных работников она предавала всеми способами. Это в части связей и первых днях.

Если считать, что горком комсомола узаконен, и что группа комсомольцев была здесь честная то все, что они могли, они делали и этот комитет немало сделал в части агитационной работы. Он призывал молодежь не ехать в Германию. Неплохо наладили работу в оперном театре, там тоже была подпольная группа, которая красочно упаковывала листовки в ленточки и продавали, писали обращения, правда подписывали – что это лауреат Сталинской премии или артистка Вольгемут и др.

Потом связь прервалась с горкомом комсомола. Пошли слухи о Кучеренко, он был арестован и, что он предатель и, что якобы он ходит с повязкой на руке и выдает людей. Очно убедиться нельзя было. Говорили, – что предает Романченко и ходят они с Кучеренко, говорили, – что с гестапо ходит Медведев. Точно нельзя было установить.

Мою связную забрали 6 июня 1942 года и она в тот же вечер привела ко мне на квартиру гестаповцев и к моей матери, но меня дома не было. Я когда об этом услышал, моментально выехал и только благодаря Морозовой я выехал на Сталинку. Вообще все это нам сообщалось через второстепенных лиц.

Когда мы не почувствовали центра, в то время гестапо выросло до 5 тыс. человек и буквально на каждом шагу следили, кто казался подозрительным. К этой работе были привлечены девушки и женщины, которым была дана установка и они следили за подозренным человеком, шли туда, куда он шел, а потом докладывали и его забирали. Почему я это говорю, потому что со мной было. Нас тогда предупреждали, чтобы мы в садиках не сидели, бороды не отпускали и усов. У меня были усы. Я шел с Подола, очень устал и выпустил из виду, что нельзя садиться отдыхать в садике. Я присел. Вдруг появилась девушка, села на соседней скамейке, стала красить губы и смотреть на меня, все время следить за мной. Я догадался и решил идти. Она идет за мной в метрах 20–30, потом я вышел на улицу Владимирскую, затем на базар и в толпе потерялся и ушел. После этого я в город не показывался. А если нужно было, так мы делали так, рано утром вместе с толпой рабочих переходили и в конце рабочего дня уходили с тем, чтобы не быть замеченным.

В августе 1942 года мы связываемся с группой НКВД. Работать с ними мы знали, что просто будет нехорошо, и мы не предлагали, но пользовались их средствами – как печати, у них был приемник, пользовались информацией. Это для нас было необходимым и они нам не отказывали. Печатали листовки с нашим текстом. Они шли нам на уступки, а потом просили им помочь, где можно достать денег, где банк. В этом деле и мне пришлось принять участие. Мы совершали такую операцию. А на следующей день в газете появлялось о грабителях, что приходили в кассу такие-то, такого-то роста, чтобы о них сообщали в полицию ГС-гестапо. Работать мы не работали, я даже не был прописан, а жить надо было, вот поэтому приходилось и этим заниматься. Мы подделывали штампы в паспортах о том, что освобожден от выезда в Германию самой высшей комиссией. У меня тоже было три паспорта – лично мой и два чужих. Ездили в Макаров, там сделали две диверсии поезду. Все было хорошо, а потом случилась беда, арестовали  Коваленки радиста, ему были известны, где живут люди, и он стал водить, а в это время у нас на квартире был Дмитрий–москвич, Савенко, Печенев, Жорж Дудкин – все собрались в одном дворе. Место было удачное, о чем он не знал. Знал нас, но где живем, ему было неизвестно. Жили тогда мы по ул. Вознесенская 56. Дом сейчас этот разрушен, хозяйку расстреляли.

Наша Оболешева оставалась, держала с нами связь. Проводила работу по распространению листовок. Ее работа была очень скромной. Она сама расклеивала листовки на парадных. Она арестована 15 июня 1943 года и второй член – это Петр Сапрунович, они вместе были арестованы. Что касается комсомола, в части по городу мы не знали, знали, что Чайка и Джими исчезли.

Уже находясь в лагере партизанском, Кима держит связь с одной комсомольской организацией. Я давал большую агентуру, человек 30 партизанам, посылал комсомольские группы, которые часто работали и тогда за это я был награжден. Кима Гнедаш перед страной он человек авторитетный и много сделал, много дал нужных сведений. Адрес его я Вам дам, где он находится, Вы узнаете через полковника Смирнова.

т. ИВАЩЕНКО – Сколько в райкоме партии было молодежи?

т. Скляренко – У нас в райкоме партии, в основном были люди партийного возраста, а Валя Оболешева говорила, что у нее есть актив, но небольшой. Вот по части Сапруновича тоже не точные данные. Брат его говорил, – что его якобы арестовали и расстреляли. Точно еще не установили.

Когда я был в партизанском отряде «Победа» и Гнедаш около нас стоял. Нам было известно, что была послана карательная экспедиция для уничтожения партизанских гнезд. Было на это брошено 12 тыс. мадьяр, полиция и власовцы. Всего в общем доходило до 20 тысяч. В это время больше всего досталось нашему отряду, они как раз имели то направление, где мы стояли и нас крепко гоняли. Тогда мы с Киевом прервали связь.

У нас была машина вообще, автомат. Нас старший лейтенант на немецкой машине перевозил в отряд людей. После всего этого отряд наш партизанский из 1200 человек, только 400 насчитывал, часть была убита, часть разбежалась.

Один наш связной доложил, что врач, которая была у нас, присматривала за нашими больными, бросила наших раненых и ее взяли гестаповцы и она выдала родственников. Она знала меня хорошо, потому что не раз я с ней встречался при оказании помощи нашим раненым.

Затем у нас была Наташа Лебедь – она получила задание от Кима, а потом попалась и рассказала. Вот кто его знает, кто предавал наших товарищей. Затем Кучеренко тоже, может он, но он много сделал неплохого, честно поработал.

т.  ИВАЩЕНКО – как Ваше мнение?

т.  Скляренко – По моему, он вероятно предатель. Я могу это заключить с того, что кто попадает в гестапо, тот не выходит как зря. Там существует три правила. Мы знали, что в субботу отправляют в лагерь, в пятницу – расстреливают и еще в другой день отправляют – угоняют на каторгу и выпускали только того, кто на их работал, вскрывал подпольные организации. И я когда писал донесение в НКГБ, так я об этом написал.

С Кучеренком была такая история. Долго его не видели и вдруг в конце 1942 года он появился на Сталинке, я с ним случайно вечером встретился. Я пришел в ужас, когда увидел его. У меня пробежала мысль, что он пришел за мной с гестаповцами. Он был одет, как арестант, в пиджаке страшном, рваных сапогах, усы были, очень был бледный. И он когда увидел меня, так бросился на меня, стал обнимать, целовать и говорить – что ты только остался один честный и пр. А я ему прямо говорю, – ты за мной пришел? Я за револьвер, а он мне ты брось. Я его посторонил. Он мне стал рассказывать, что он удрал от гестапо. Якобы он был арестован на бульваре Шевченка. Говорит, якобы меня искали, и говорит, – что Шепелькова хорошо поступила – ничего не сказала, и что все данные обо мне есть в гестапо. Но об этом я и без него знал.

Он мне объяснил свой арест. На бульваре Шевченка они условились с одной связной девушкой, что она принесет ему в корзинке листовки. Я говорит, – стал на балкон и ожидал ее, так как ходить я там не мог, то при видя приближения этой девушки, послал парня, который с ним был, она ему не дала, тогда я выскакиваю к ней, она мне отдала, а здесь 8 человек подскочило, ударили меня прикладом, одели наручники, бросили меня в машину и эту девушку и парня. И меня привезли в гестапо и бросили в камеру в одних кальсонах, якобы и к следователю вызывали, в одних кальсонах был. У него там спросили фамилию Кучеренко, а он ответил, что нет – Кухаренко. Номер его, как арестованого был 5000. На допросе перед ним положили пачку папирос, бутерброд, но он якобы не стал кушать, и на столе положили его два пистолета. У него якобы спрашивали, что он секретарь горкома комсомола, но он якобы от всего отказался. Тогда его снова бросили в камеру и показывали всем людям, что мол, большевик, что ему 4 дня кушать не давали. Его пытали, было ему 29 пыток. У него была большая книга, написанная им страниц на 600–700. Разные были разделы. Был раздел «ночь в гестапо», читать было очень трудно. В этой книге он описывал, какие перенес он пытки, описывал – подготовка к смерти.

Я с москвичем Митей решили, что-нибудь ему сделать, как предателю, думали, отправить его. И хотели забрать эту книгу, но не случилось этого. Митя посоветовался с т.  Коваленко, он не дал согласия, сказал, – что пусть походит. Мы вечером еще ходили к нему, он рассказывал, как его пытали. Говорил, что его подвешивали, а потом опускали на иголки, и когда уже изнемогал, отпускали. Одевали ему на руки наручники, что когда у них поворачивали руки, так они очень врезались в руки до крови. Когда начинал кричать, приходили освобождали немного, смазывали йодом руки и снова одевали. Говорил, что проводили мою мать, – спрашивали – хочет ли жить. Затем гестаповцы ставили перед ним две порции блинчиков и кушал, и если он съедал, как сголодавший, порцию, его били. Все это он рассказывал со слезами. Кто его знает, может это можно и к истине отнести, а может быть и не так. Потом говорил, что приезжал следователь и разрешил читать литературу и даже были наши книги. Потом говорил, что будучи у следователя, начали на него заполнять три карточки. Он знал, что желтый цвет – это к смерти, синий цвет – каторга, белый цвет – вечная тюрьма. И когда машинистка стала заполнять карточку белого цвета, он стал кричать, нервничать. Следователь разозлился, и его снова посадили в камеру, А эту заполненную карточку порвал.

Затем его снова вызывают и спрашивают – хотите жить и ставят условия, что выпустят, но только им надо найти Шамрыла – секретаря подпольного горкома и Черкасова и я, – он говорит, – считал, что меня готовят для побега. В паспорте отметили, что имеет возможность получить квартиру. И ему разрешили занять одну из квартир. Но, пошел посмотрел, там было холодно и он ушел оттуда. К нему приходил Вячкис – активный гестаповец, узнавал, почему он не живет и, что слышно по порученному делу. Вячкис его звал с собой, чтобы он шел с ним. Он стал отговариваться, что еще не кушал, а тот ему предлагал, но он якобы остался ждать его, пока он покушает, тогда Кучеренко пошел якобы на кухню покушать, у него там ничего не было и он сбежал. И вот тогда он прибежал на Сталинку.

У  Кучеренко была заложница сестра и брат, и что мать была расстреляна.

Позже я связался с Гнедышевым, имел задание, принимал участие в одной из диверсий. В Киеве, через Днепр был взорван мост. После этой диверсии эффект и сенсация были неплохие. Для этой работы были подобраны наши люди. Они сумели пронести в противогазах тол и взорвали фермы и бык. Они упали. Одну путь разрушили и вывели из строя на 3 недели, а одну на пять дней. Тогда составов уже проходило не 40, а 8. Так было на протяжении месяца. Это было сообщено в Москву. Участниками были: Анисимова – член партии, комсомольцы: Угольков (сейчас расстрелян), Алексеев и Стимковский – они живы. Для прикрытия взрыва была группа людей – Дудкин, Кутовой стояли с пистолетами. Они, безусловно, для их морального духа были. Надо сказать, что мост охранялся очень строго. Через каждые 10 метров стоял полицай и немец. Всего было в этой группе по взрыву моста 15 человек. Был там и Кучеренко, он даже помог принести тол, можно судить в этом случае двояко – одно то, что если бы был он предатель, то не допустил бы взрыва моста, а может он хотел этим замаскироваться, что дескать, этим я сниму с себя вину, а потом пойдет дальше предавать, когда войдет в доверие.

Об этом взрыве было сообщено тов. Ворошилову. Мост взорван 22 апреля 1943 года в час дня. Организаторы были представлены к ордену Ленина, а участники награждены орденом Красной Звезды.

Я знаю хорошо Оболешеву, как преданную честную комсомолку во время всей работы.

Угльевов был арестован при возвращении с рации.

Вот таких я людей знал.