ИНФОРМАЦИЯ

 

Автобиографические данные. Я родился 15.І.1899 г. в поселке вблизи крепости Ивангород, б. Люблинской губ. Прожил там 1,5 года и родные мои переехали на Украину. С тех все время жил на Украине: в Одессе, на ст. Затишье, в г. Баре и в Киеве. Окончил реальное училище в г. Баре и университет.

Отец мой железнодорожник, работал кассиром на ст. Затишье. Умер в 1911 году, мать жила при мне.

На железную дорогу я поступил в 1917 году. Сначала работал в Одессе, а с 1924 г. перевели в Киев, в Управление Юго-Зап. ж.д. В 1930 г., при формировании эксплуатационных районов, был назначен нач. планового бюро Жмеринского эксплуатационного района. Работал там до 1.XI.1931 года и был переведен в Киев. Командные должности на ж.д. занимал с 1930 года. Перед войной был зам. нач. планового отдела дороги.

Я беспартийный. Работая в подполье, просил принять меня в партию, по словам т. Смагина, просьба моя была удовлетворена подпольным городским партийными комитетом.

Женат. Семья состоит из жены, двух сыновей и старухи матери. 2.VII.1941 г. семья моя эвакуирована в г. Златоуст, на Урале. (Сегодня, 18.X я узнал через т.Запорожца, б.зам. кадров дороги, от т.Чилкова, моего приятеля, сейчас нач. моботдела дороги, что семья моя находится в Ворожбе.) Старший сын (19 лет) Михаил в рядах Красной Армии, – лейтенант, был ранен, выздоровел и находится на фронте.

Сам я был эвакуирован из Киева вместе с Управлением дороги в Лубны – 8.VII.1941 г. и там находился до 13.ІХ.41 г. когда вместе со всеми руководящими работниками Управления был отрезан немцами. Из Лубен хотел уехать раньше, но уехал мой начальник Поспеев П.В. (сейчас работает в НКПС – зам. нач. центр. планового управления) и я должен был остаться. 13.IX нас из Лубен повезли в Гребенку. Еще когда мы стояли на разъезде в 5-ти клм. от Булен, я подходил с рядом товарищей (Фел, Смагин) к т. Середе (зам. нач. ...) и просили разрешения пройти через фронт пешком, т. Середа запретил, он заявил, что есть указание ехать нам всем в Киев, а кто уйдет, будет считаться врагом народа. С разъезда нас под обстрелом аэропланов повезли в Гребенку. Из Гребенки мы тоже собирались все двинуться пешком через фронт. Но наше начальство (зам. нач. подора Середа и зам. нач. дороги Ласкарев) отменили это решение и повезли в Киев.

18.ІХ я вышел из Киева на прорыв. Строил переправу у с. Борщи, гнал по болоту 1,4 ус, пробился за Березань. За Березанью под Яготином, не смог выйти из окружения и 26.IX попал в плен, вместе с б. нач. моботдела Каристяным, работником моботдела Черкасовым и др. В плену был до 11.Х.1941 г., голодал, выпустили из Дарницкого лагеря военнопленных в Киев. Пришел в Киев и забелел, у меня туберкулез легких.

Работа моя в период оккупации.

Проболел я дней десять. Кормили соседи, знакомые. Должен был подняться. На бирже труда, Еврейском базаре встречался с бывшими железнодорожниками – т. Музой (член партии), Смагиным (член партии) Запорожцем (член партии), Русаковым, Зубрицким, Перепечко. Присутствовал при разговоре т. Смагина с Запорожцем вблизи биржи труда, в ноябре месяце (в начале), когда вышел приказ о регистрации членов партии. Миша Смагин тогда заявил, что этот приказ к нему не относится. Все мы собирались на квартире у т. Зубрицкого и Русакова (он жил с Белановским и Запорожцем) и обсуждали, что нам делать. Сначала мы решили перейти фронт но взвесив все обстоятельства, пришли все к твердому решению организоваться здесь в Киеве и начать подрывную работу.

 

[…]

 

Арест – Меня вместе с Валентиной Сергеевной Юминой арестовали в сторожке на Павловской 27, рано утром, примерно, около 7 часов.

Тов. Чернышев ушел в 6 час. 30 мин. к Ольге для того, чтобы решить вопрос о созыве совещания всех командиров отрядов районов для разрешения вопроса как поступить с людьми: вывозить ли вооруженных людей отрядов за город в район Бучи, или предпринимать что-нибудь в городе.

Вошло к нам три человека, калитка была не заперта. Первым делом обратились ко мне и спросили мою фамилию. Я назвал ее. Тогда они меня спросили, где Чернышев, я сказал, что пошел в управу. Тогда стали спрашивать Юмину и когда услыхали, что ее зовут Валей, один из них молодой (после в гестапо я узнал, то его зовут Колькой) подал ей руку. Валю вывели в коридор, о чем они там говорили с ней, не знаю. После Валя мне передавала, что ее спрашивали не еврей ли я.

Да, до этого я спросил у них зачем им нужен Чернышев. Они мне ответили, что пришли наниматься на работу. Я им сказал, что на работу Чернышев не принимает, а принимает управа.

Вообще по их поведению видно было, что это за птицы. Они, правда, все время делали вид, что якобы нас спасают, особенно Колька говорил, что наша, мол, квартира провалилась – на Тарасовской, что кто-то арестован и кто-то предал нашего руководителя. Мы с  Валей не реагировали на это никак, мы их не понимали (делали вид). После того как они поговорили с Валей  в коридоре, их старший сказал мне одеваться и следовать за ним. Я с Валей стали возражать, но они потребовали, чтобы мы быстро оделись и отправились с ними. Пришлось подчиниться, их было трое. Меня и  Валю вели вместе два человека, а третьего оставили для обыска, и для ареста Чернышева.

Когда нас вывели на улицу, навстречу шел Костенко. Я сделал ему знак – мотнул головой – «не подходи», а он мне говорил, что не понял меня и подошел, я был с Валей, о чем они с ними говорили не слыхал, но его тоже арестовали и повели с нами. Я рассчитывал, что Костенко обратит внимание на то, что нас ведут незнакомые люди, поймет меня и проследит за тем, куда нас отправят, сообщит Чернышеву и поставит в известность остальных. Привезли нас в помещение на углу Тимофеевской и Фундуклеевской и там нам заявили, что нас привезли в гестапо, как-будто мы и без этого не догадывались.  Валю отделили от нас и первую позвали на допрос, а меня и Костенко направили в камеру. Минут через 20 после того, как отправили в камеру, ко мне подошел Максим – их старший и стал спрашивать какой из себя Чернышев, какого он роста, я не ответил. Он потребовал от меня имена, я сказал, что я ничего не знаю и не понимаю. Тогда он заявил мне, что я пешка, у них неизвестно. Позвал на допрос Костенко, что он говорил я не знаю. Больше нас они не трогали. С Костенко я пробыл день 29, ночь на 30 и до вечера 30 числа. Часа через полтора после нашего прибытия в гестапо в окно Костенко увидел, что привезли Ольгу, а я увидел через щелку арестованного Чернышева.

Тов. Чернышев пришел после нашего ареста на базу. Во дворе были рабочие (передаю со слов Чернышева). Они уже знали о том, что мы взяты, но его не предупредили. Он вошел в сторожку, а там сидел гестаповец, который потребовал от Чернышева, чтобы он следовал за ним и угрожал ему револьвером. Чернышев отбивался от него топором. Он когда куда-нибудь уходил, всегда брал с собой топор, выскочил во двор и выбежал на улицу. Гестаповец все время бежал за ним, ранил его в ногу и Чернышев вынужден был сдаться. Чернышев мне и Вале говорил, что помогали ловить рабочие базы: Лябушна, Гуляев и Тычина.

29.Х был арестован и Нестеров. Через дверь он довольно часто подзывал Костенко и разговаривал с ним. Ему он передал, что он сознался и при допросе сказал, что с нами связался через Петра Чапленко, вернее, что связал его Петр. Так мне передал Костенко, к двери я сам не подходил, потому что мои ботинки ужасно скрипели.

29-го была взята и Галя – связная Гонты комиссара отряда, которую при допросе били. Нам ее допрос был слышен. На ее допросе вызывали Костенко. Он пришел и сказал мне, что его признала Галя, а Галя уже после того как нас перевели на III-ю Дачную, говорила мне, что наоборот он ее признал. На второй день, т.е. 30 числа его вызвали на допрос и когда он возвратился, то сказал мне, что о нем они все знают, даже о том, кем он был в армии и что он договорился с ними и его сегодня переведут к Нестерову в другую камеру, там же Ольга и они договорятся что делать. И действительно под вечер его перевели. Я остался один из нашей группы. После ко мне в комнату посадили Петрова – заведующего издательством газеты и еще одного человека, который говорил, что его посадили по доносу учительницы немецкого языка. Он меня расспрашивал за что сижу, но я не говорил. Петрова же я предупредил, что здесь сидит Нестеров и Костенко. Фамилию Петров я слыхал от Нестерова. Нестеров и Костенко бывали у него. Петров очень переживал арест. Он даже плакал. Мне рассказывал, что он боится как бы не узнали о его помощи. У него числились в списках Ольга, Галя. Он передал машинку Нестерову, знал о том, что Нестеров получил из типографии повозки. Особенно стал нервничать, когда узнал, что и его жена арестована. Она пришла в гестапо узнать, что с ее мужем и ее там посадили. Приходилось успокаивать его.

Своим нытьем он страшно мешал мне подслушивать допросы. Из моей камеры в допросную была проделана ниша, которую на скорую руку замуровали кирпичом. Подслушать можно было не все, понятно, а частично схватить из допроса.

30-го меня не допрашивали. 31-го заставили дожидать во дворе. В это время из гестапо убежала Ольга и нас выгнали во двор заграждать окна. Я работал вместе с ребятами, которых я знал: Жора – разведчик, Женя – секретарь райкома. Но я делал вид, что их совершенно не знаю, так же вели себя и ребята.

Вечером 31-го числа мне удалось подслушать допрос тов. Чернышева. Успокоился Петров, а второй сокамерник спал. О том, что идет допрос Чернышева и я подслушиваю, я предупредил Петрова. Из окриков следователя (допрашивал Семин) я услыхал, что спрашивали обо мне: «А что делал Виталий». Невольно я прослушал ответ Чернышева и понял, что моя роль им стала известна. Услыхал фамилию Фаминского – Дуброву (это село, где был партизанский отряд). И понял, что Чернышев рассказывает о партизанском отряде в Буче и Дуброве. Услыхал о том, что у нас на базе была Ольга и вопрос стоял об оружии. Отрывочно слыхал имена, которые называл Чернышев. Как после я узнал, все это он вынужден был делать, потому что при его допросе присутствовали Нестеров и Костенко и они помогали следователю.

Зная о том, что сознался Нестеров и ориентировочно представляя себе допрос Чернышева, я был подготовлен и к своему допросу. Мне ничего не оставалось делать, как повторить то, что они уже сказали и основное – это во что бы то ни стало не затронуть период до 27–28 сентября, чтобы каким-либо образом не выдать квартиры, которые я знал. А знал я явочную квартиру Тамары, куда как уже узнал бежала Ольга, знал квартиру Смагина.

Я решил произвести впечатление сознающегося и когда меня позвали после допроса Чернышева (для него сделали перерыв), то я заявил, что состоял членом военной организации которая имела целью помочь скорейшему занятию Киева советской властью. Что я знал членов городского партийного комитета, что к нам на базу приходили Петр, Миша, Федор, Женя, адресов я их не знаю, фамилий тоже, кроме Смагина. Когда я останавливался, они мне подсказывали. У них уже был готов целый список. Говорил о том, что искали оружие, что его не нашли. И таким образом повторял то, что я слышал из допроса Чернышева и его ответов, я не вызвал ни очной ставки, ни заставил следователей поинтересоваться событиями до 27–28 сентября. Фамилию Смагина я вынужден был назвать, потому что слыхал ответ Чернышева, что о существовании горкома он узнал от меня, а я от Смагина, который работал у него на стройке. О моей деятельности они у меня спросили и особенно настаивали на том, что я получал сводки Информбюро. Как после я узнал от Чернышева, об этом, характеризуя мою работу, особенно настаивали Нестеров и Костенко. Их очевидно интересовало откуда я получал сводки помимо горкома, а их иногда сообщал мне рано утром Виктор Запорожец или Белановский, которые имели связь на Лукьяновке с управдомом, а так слушал редко.

Спрашивали и о том, куда ходил Чернышев и какая у него связь с партизанскими отрядами. Я этот вопрос слышал когда допрашивали Чернышева и его ответ, и поэтому ответил, что ходил в Бучу. Меня спросили есть ли там отряд, я сказал, что нет. Они спешили с моим допросом, им надо было еще допрашивать Чернышева, да и к тому же я заявил, что я устал, работал целый день и меня, не окончив допрашивать, отвели в камеру.

В камере я просидел еще ночь на 1-е и днем первого числа меня повезли на III-ю Дачную. Везли на одной машине с Чернышевым, Женей, Жорой и другими. При проверке всех посаженных на машину, проверили по фамилиям только Чернышева и меня. Мы думали, что нас везут на расстрел. Правда я успокаивал и говорил, что вряд ли. Привезли нас на III-ю Дачную, в полевую жандармерии и посадили всех в одну камеру. Там я узнал от Чернышева, что на его допросе все время присутствовали Нестеров и Костенко, что они слышали из соседней комнаты, что первым долгом обратились к нему и сказали «здравствуйте т. комиссар», что следователь (Семен) сказал «и псевдоним вы себе выбрали исторический – «как ныне собирается вещий Олег отомстить неразумным хозарам». «Олег» – это кличка Чернышева в военной организации, подпольная же была «волк» и что допрос вели помогая следователям – они. Рассказал мне о Вале, что он говорил о связи с партизанскими отрядами, о Фоминском и рекомендовал говорить все, что мы знали, так как без нас уже обо всем сообщил Нестеров и Костенко. Выходило так как я и думал. В камере Галя предупредила меня, что Нестеров грозил ей и требовал, чтобы она созналась в том, что передала мне гранаты.

По-моему нас всех посадили в одну камеру потому, что у них не было подготовлено помещение. Там же в камере мне сказали, что Нестеров и Костенко присутствуют на допросах у всех и что они играют роль следователей.

Просидел я в камере 1-го и 2-го до вечера, а вечером второго числа меня повезли вновь на допрос в гестапо. За это время несколько раз вызывали Чернышева, вызывали Толю, Маню, Мишу с [Большой] улицы № 25.

Привезли, меня вечером 2-го на Фундуклеевскую и посадили в одну камеру с Нестеровым и Костенко. Их не увозили на III-ю Дачную. Они чувствовали себя неплохо, в то время как мы выклянчивали табак, чтобы покурить, у них были папиросы. Первые слова, которыми они меня встретили, были: «Вот Ольга бежала, а нас оставили в качестве заложников». Дальше, «что вся наша организация, то «Шарашкина контора», что они подслушали, (а они были на допросе) допрос Ольги (квартирохозяйка Короленко 84) и слыхали какие там творились безобразия: пьянство, что Мишка Смагин и Федор дрались (они сказали чуть не поубивали друг друга) из-за Ольги, что получали очень много продуктов, а нам давали только малость. Спросили меня рассказывал ли мне Чернышев об его допросе. Я ответил, что не успел. Заявляли, что они только запасные командиры, что по существу, что они ничего не делали, выходило как бы саботировали решения и приказания Чернышева. Нестеров и Костенко говорили, что лучше Германия, чем расстрел, что какие они командиры, когда Нестеров токарь Путиловского завода. Я все это слушал и поддакивал. Потом вызвали Костенко, а вслед за ним и меня. Следователь спросил, где спрятаны гранаты. Я посмотрел на Костенко и понял, что он сказал, что Галя приносила мне гранаты. Делать было нечего, я указал где.

Вторично меня вызывали для того, чтобы я признал снабженцев с Борщаговской 6, где мы получали пшено и масло подсолнечное. Я их не признал. При допросе их присутствовал все время Нестеров, который и там все время говорил, что «вот, мол, верхушка получала много, а мы получили по 10–16 кгр. пшена да по литру масла». На утро меня вызвали на допрос к немцу-переводчику.

На этом допросе уже с печатанием на машинке, я повторил все то, что говорил раньше и добавил о совещании 26.Х, на котором присутствовал командир отряда Молотовского района Юрко Стрельцов, который поставил вопрос о необходимости созыва совещания всех командиров отрядов вместе с начальниками штабов. Добавил потому, что мне неясна была роль Стрельцова и я думал проследить какое впечатление произведет на следователя эта фамилия. Дело в том, что Стрельцов когда 26.X ставил вопрос о созыве совещания и после стал рассказывать свою автобиографию вызвал его на это я (заявил, что он знаком и с гестапо). Следователь записал это, но не продолжал уже дальше меня допрашивать прекратил допрос, устроил перерыв. Даже он не записал полностью показаний о Стрельцове.

Во время допроса меня вызывали для очной ставки с т. Сенькевичем (директором банно-прачечного комбината), куда мы ходили для того, чтобы оберегать Петра Чапленко. Несмотря на то[,] что я по рассказам Петра знал о нем (в очках, низенький, направлял на Петра пистолет, был связан с Ольгой раньше), я его не признал. Нестеров и Костенко его признавали, меня подводили к дверям камеры, где сидели снабженцы и также требовали, чтобы указал на того из них, кто выдавал мне пшено и масло, но я там их не нашел, в действительности они были (Винницкий).

Допрос мой не был закончен, я ничего не подписывал и срочно нас всех 3-го вывезли снова на III-ю Дачную.

Когда меня допрашивал следователь-немец, то он меня спросил – почему я пошел в организацию. Я ответил, что есть такое чувство. Это любовь к родине. Он мне сказал, что на моем месте он бы тоже возможно это сделал. Говорил, что достаточно попасть снаряду и мы будем все свободны, а в это время проходила орудийная канонада. Да, и в конце сказал мне, что для меня минимум концлагерь. Я его просил дать распоряжение, чтобы Чернышеву сделали перевязку. Он мне обещал. Это обещание он повторил и в камере[,] куда меня вели и где был Нестеров и Костенко, я тогда сказал ему также. Когда я приехал я об этом (о просьбе своей) сказал Вале Юминой.

Видно гестапо спешило удрать.

Костенко просил за свою жену, чтобы ее освободили и она была освобождена.

Когда нас сдавали охране, то следователь-переводчик сказал, что Нестерова и Костенко привезли обратно. Приехали мы на III-ю Дачную в полевую жандармерию. Костенко и Нестерова вызвали и отделили от нас. Меня повели в ту же камеру, где я был и раньше вместе с Чернышевым и другими. Я успел рассказать им про свой допрос, они мне о своих. Но потом меня опять вызвали, я считал, что для продолжения допроса. Однако оказалось, что меня переводят в другую камеру, где сидели все с кем я приехал из гестапо.

Из этой камеры меня больше на допрос не вызывали. Вместе со мной сидели работники Аптекоуправления: Иваницкая, Лазоркина, Коваль, работники снабжения с Борщаговской 6, директор банно-прачечного комбината Сенькевич, работники ТЭЦ – Головня, Глота, шофер-армянин. Я ни с кем не разговаривал, кроме Головни, которого просил, если он выйдет живой рассказать о Нестерове и Костенко. Головню я знал по работе на ТЭЦ. Чернышев мне и всем заявил, что Нестеров и Костенко рассказали о всех и его вынудили сознаться. В этой камере просидел я до 5 числа. 5-го утром (часа в 4) мы услыхали наверху, где помещались жандармы шум, создавалось впечатление эвакуации. Все так и думали. Во дворе шумели машины, бегали люди, что-то грузили.

Утром часов в 7–8 к нам в камеру внесли стол и вошли два немца (один поляк, другой болгар). Они были переводчиками. Да еще одно. Вечером 4-го к нам в камеру привели Нестерова и Костенко. Когда они вошли, они обратили внимание всех. Пришли они с коробкой табаку, а для нас это был самый больной вопрос – курить не давали. В гестапо с арестованных забирали пальто, если оно было хорошее, а у Нестерова были хорошие новые сапоги и все обратили внимание на то, что их не забрали. Они сейчас же заговорили о том, что Ольга подвела столько людей, которые уже мучаются, что все это была «шарашкина контора», что они расшифруют т. Сенькевича, что уже послан автомобиль привести те медикаменты, которые у него застали.

Наутро когда внесли стол нас из камеры удалили и Нестеров и Костенко там остались.

Допрос велся почти на ходу, так Глобу Костенко допрашивал о коридоре, Сенькевича также. В камере допрашивались снабженцы. Нас перевели в ту камеру, где я сидел в начале: Меня, Сенькевича, Глобу, Головню, шофера, в камере находился и т. Пироговский, после привели в камеру и Винницкого.

Совершенно неожиданно для всех нас, так как мы считали, что нас расстреляют, появился немец и выслал всех, кроме Пироговского, из камеры, повел наверх и мы стали получать документы. Первыми получили Нестеров и Костенко, заявили мне, что меня тоже отпускают и Визенталю (диспетчер трамвая),чтобы он не носил документов об операции.

Я беседовал с товарищами, сам себе задавал вопрос почему меня, Валю Юмину, Галю, Олю, Женю освободили. Либо у них не хватило времени с нами разделаться, потому что и при выдаче документов они страшно спешили, либо выпустив нас, они не рассчитывали так быстро оставить Киев, проследить за нами и поймать главных. Ведь если они и арестовали, то только из штата Чернышева – беспартийного. Весь горком был на свободе, Ольга бежала, секретари райпарткома, кроме Пироговского, были тоже на свободе. Женя, хотя и секретарь района, но был освобожден, потому что о нем не сказали. Я знал его. Все по сути партийные товарищи были на свободе. Изъят же был молодняк и беспартийные. Кроме того оставшиеся немцы были незначительны по чину и вели допросы наскоро, скорее не они вели, а вел Нестеров. Может быть они считали нас совершенно незначительными фигурами. Во всяком случае о своем допросе полностью и о деятельности Нестерова и Костенко я считал необходимым сообщить. Утром 6-го числа я рано пошел, нашел т. Смагина и рассказал ему, ночевал у него и подробно все передал. Я имел неосторожность встретив Нестерова, он стоял вместе с Гонтой, сказать ему что его поведение было безобразное. Он заявил мне – что ты поплатишься за то, что будешь говорить обо мне. Когда я рассказал Михаилу Смагину, я просил его подождать приезда Ольги, потому что надо было собрать свидетелей и узнать о чем они говорили с Ольгой, когда были вместе.

Одного свидетеля (о котором я совершенно не знал) мы нашли вместе со Смагиным. Вечером 6.XI мы с ним зашли на их явочную квартиру по Большой улице № 25 и там узнали от Мани, что ее допрашивал Нестеров, а не следователь и что он сказал: «уведите ее».

Должен добавить к этому, что после бегства Ольги, так мне передавала Юмина, сами гестаповцы признавались, что они не садили Ольгу в отдельную камеру, а считали, что в проходе она наиболее охраняется, так как находится все время на виду у них.

Кроме того для меня неясно еще одно обстоятельство. Это кто дал наш адрес на Павловской № 27.Дело в том, что 28.X часов в 5 вечера, у нас был Миша Грубин – секретарь районного партийного комитета. Он пришел договориться с Чернышевым о дне и часе созыва совещания командиров всех отрядов. Для этого совещания он должен был обеспечить помещение и охрану. Пришел он вместе с Юрой Стрельцовым, но тот оставался во дворе. Условились, что 29 он пришлет женщину, которая передаст Вале адреса, где и когда будет собрание. Чернышев предлагал пароль передать через меня, но он сказал, что женщина может запутаться. Лучше всего через Валю, это имя он хорошо помнит, потому что у него жена Валя. Когда пришли на следующий день гестаповцы, они особенно ухватились за Валю и старший гестаповец оставляя гестаповца напомнил ему, что тут должна прийти женщина.

Потом Чернышев передавал, что когда его догонял оставленный гестаповец, он ему кричал: «стой, не убегай, я от Мишки, знаешь». Когда я сидел в камере вместе с Костенко, он мне сказал, что Нестеров ему передал, что есть предположение, что нас предал Мишка Грубин, о том, что он предполагает, что и его предал Мишка Грубин говорил и т. Пироговский. Об этом слышали Валя Юмина от Пироговского. Во всяком случае пароль «Валя» знали я, Чернышев, сама Валя, Мишка Грубин и возможно Юрий Стрельцов, которому мог передать Мишка.

 

ВЕНЕДИКТОВ

19.ХII–[19]43 г.