Штамп:

Особий Сектор ЦК КП(б)У

Вхід. № 160 с.с.

8.V 1943 р.

Сов. секретно

 

 

СТЕНОГРАММА

БЕСЕДЫ С тов. ГРУДЗЕВОЙ1 М.И., ПРИБЫВШЕЙ ИЗ гор. КИЕВА

 

6 мая 1943 года

 

Я была оставлена в гор. Киеве Наркоматом Внутренних Дел Украины. Оставляли меня тт. Мешик и Савченко. Тов. Строкач очевидно знает т. Кудрю Ивана Даниловича, с которым я была все время до его ареста.

В 1938 году я закончила Киевский Госуниверситет и работала в органах у тт. Шарова и Проскурякова, а также в 1939 и 1940 гг. работала в качестве лектора на курсах ЦК типа факультета особого назначения. Все время я жила в Киеве. Муж мой находится на фронте, судьба его мне неизвестна. До войны он работал начальником учебных заведений Наркомата торговли Украины, у тов. Борисова А.М. Кстати, чтобы не забыть, я хочу рассказать о сестре тов. Борисова. Она оказалась очень нехорошей женщиной. Сестра Борисова и сейчас живет в Киеве, она жива, здорова, имеет большие связи с немцами и ведет себя ужасно. Мало того, что она ведет развратный образ жизни, она стала еще на путь продажи немцам наших людей. Нам были известны два случая провала наших людей, в которых была повинна Борисова. Сведения о Борисовой я имею от Жени Бремер, которая была оставлена в группе Кудри и оказалась очень хорошим, честным товарищем.

У меня есть сын и мать, судьбу которых я также не знаю. Дело в том, что я не думала оставаться в Киеве и когда мне предложили остаться в Киеве, то я не была против, но меня беспокоила судьба матери и сына, которые находились в Ставищанском районе, за Белой Церковью. Тов. Мешик дал задание вывести мою мать и сына, которому тогда было 9 лет, но было уже поздно. Мать и сын остались и когда немцы пришли в Киев, они жили вместе со мной. Когда произошла история с Кудрей, я их немедленно отправила на село, но благодаря «хорошим людям» и там узнали обо мне и мне стало известно, что за мной к матери приезжали два раза. Вот почему я считаю, что на 99 процентов их нет в живых и только лишь один процент за то, что они живы. Я вспоминаю об этом с болью в душе, но что ж, сейчас война и я не одна. Могу только одно сказать, что надежд на то, что они живы – очень мало. Мать моя колхозница, все время жила на селе и только зимой приезжала ко мне в город. Есть у меня еще брат, но он с нами никогда не жил. Сейчас он где-то на фронте, о нем я также ничего не знаю.

Говоря о своей автобиографии, я хочу добавить, что мой первый муж был репрессирован в 1936 году, о нем я ничего не знаю. Начиная с 1937 года я работала в органах, мне доверяли и относились ко мне очень хорошо.

Я хочу Вам рассказать о пройденном мною за время войны пути. Когда началась война, буквально, в первые дни войны мне сказал Шаров, чтобы я никуда не собиралась уезжать, так как меня хотят оставить в Киеве на подпольной работе. Какое задание мне собирались дать я не знала, так как тов. Шаров сказал, что я лично буду разговаривать с людьми, которые дадут мне задание.

Тов. Шаров сказал, что я должна остаться с т. Кудрей Иваном Даниловичем. Когда меня готовили к оставлению, то я не знала о группе, которую оставляли вместе с т. Кудрей. Меня вызывали тт. Мешик и Савченко и лично разговаривали со мной. Несколько позже тов. Мешик улетел в Москву и нашим делом занимался тов. Савченко.

На меня возлагалась задача – быть женой т. Кудри и любым путем проникнуть в общество, использовав своих знакомых, и втянуть в эту среду т. Кудрю для того, чтобы замаскировать его, а также вести изучение людей, которые остались в Киеве при вступлении немцев. Вот то задание, которое мне было дано и которое я должна была выполнить.

Прежде всего я расскажу об организации, затем о положении в Киеве и наконец – чего я прибыла сюда.

В первые дни прихода немцев в Киев мы столкнулись с одним очень тяжелым для нас фактом. Мы были оставлены на квартире, где я жила, а я жила в доме на Институтской улице № 16. Не знаю как получилось, но дом был минирован. Все продукты, документы, оружие, бланки паспортов и т.д. погибло, так как мы просто не в силах были все это вынести. Почему? Потому, что немцы выгнали из дома до единого человека, окружили весь район и сутки никого не допускали к дому. Немцы также в дом не заходили, так как они имели точные сведения, что дом заминирован. Немцам, конечно, ничего не досталось, так как все то, что было в доме – погибло. Если бы немцам хоть что-нибудь досталось из того, что мы оставили на квартире, то мы пострадали бы в первые же дни прихода в Киев немцев.

Это обстоятельство, то есть гибель всего того, что было оставлено у меня на квартире, внесло большую дезорганизацию в нашу работу с первых же дней. Дом взлетел в воздух. Мы занялись подыскиванием новой квартиры.

На третий же день прихода в Киев немцев Кудря встретил на улице одного человека из Львова по имени Степан. Когда нашими войсками была освобождена Западная Украина, то этот Степан был арестован как националист. Он просидел год в Москве. Затем он перешел на нашу сторону и начал работать в нашу пользу. По характеристике Кудри Степан являлся большой фигурой. Я была с Кудрей, когда мы встретили Степана. Кудря, увидев Степана с гестаповской повязкой, буквально изменился в лице, я сразу поняла, что произошло что-то потрясающее. Степан спросил – это Ваша жена? Кудря ответил – да, моя жена. «Вас оставили в Киеве?» – спросил Степан. Мне было понятно, насколько такие вопросы неприятны Кудре. Иван Данилович мне сказал – ты иди домой, а я еще останусь. Возвратясь домой, я жутко нервничала, так как Ивана Даниловича не было, примерно, полтора часа. Потом он возвратился и начал рассказывать об этом Степане, заявив, – или мы погорим, или же Степан окажется честным человеком. Степан вспомнил Кудре даже то, как он его допрашивал. Дело в том, что Кудря вел следствие по делу Степана. Степан ему сказал – я Вас могу сейчас выдать, но я этого не сделаю и не собираюсь делать. У немцев я работаю, но не на пользу их, а на пользу нашего дела. Кудря эти слова принял не за чистую монету. Что меня поразило? Степан был очень плохо одет, причем сразу же он предложил Кудре деньги, сказав, если тебе нужна большая сумма денег, я могу их дать.

Мы встретили Степана недалеко от своей квартиры и так как он видел, где мы живем, то Кудря вынужден был пригласить его к себе. Степан к нам не пришел. Через некоторое время Кудря снова его встретил и он дал ему очень важные и ценные сведения по линии гестапо и сказал, что он будет продолжать иметь с ним связь, будет очень осторожно и последовательно собирать материалы и информировать его.

Работал Степан переводчиком у шефа полевого гестапо. Иван Данилович дважды меня посылал к нему, раз я его не застала, а второй раз связалась с ним. Лично я его видела два раза. Второй раз, когда я приходила к нему, я передала ему записку от Кудри. Он прочел записку и назначил явку. Кудря был на этой явке. И у меня и у Кудри осталось такое мнение, что Степан действительно честный человек. Об этом говорит хотя бы тот факт, что он не предал ни меня, ни Кудри, в то время как я лично его два раза видела, а Кудря больше двух раз. По своей службе Степан все время должен был продвигаться с фронтом. Мы получали сведения, что он переехал в Харьков и с тех пор мы потеряли с ним всякую связь.

Переселившись на новую квартиру, мы начали понемножку устраиваться. Первое время я на работу не поступала, так как в этом не было необходимости. Кудря также на работу не поступал, так как немцы пока еще своими приказами не заставляли регистрироваться на бирже и т.д. Кудря организовывал работу по своей линии.

Какие задачи были поставлены перед т. Кудрей, когда его оставляли в Киеве для подпольной работы? Кудря не мог меня посвящать абсолютно во все, но кое о чем я знала. Мы принимали активное участие в печатании листовок и распространении их. У Кудри была группа людей, часть людей из этой группы я знала, а некоторых я и на сегодняшний день не знаю. Не знала и не знаю я этих людей потому, что не было никакой необходимости, чтобы мне с ними связываться. Эти люди оставались для меня незнакомыми.

Прошло несколько месяцев, Кудря познакомился с очень интересным человеком по фамилии Черный, который раньше работал не то в милиции, не то в прокуратуре. Когда пришли немцы Черный начал работать в полиции следователем. Через сестру жены Черного – Валентину, которая писала нам на машинке листовки, Кудря связался с Черным и тот начал работать на нас, вплоть до того, что он сдавал нам оружие.

Но случилась снова неприятная история. В Киеве был оставлен из львовских работников некий Великий или Большой (точно фамилии не помню), который до войны работал в областном отделе НКВД. Он случайно встретил Кудрю и объявил себя оставленным в Киеве для подпольной работы. Этот Великий знал, что, если Кудря в Киеве, то значит он также оставлен для подпольной работы. Долгое время Кудря поддерживал с ним связь, но вот в один прекрасный день он исчез и исчез приблизительно на месяц. Как раз в это время я с Кудрей уехала на район, чтобы узнать обстановку Киевской области и возвратившись из района Кудря встретил Великого, причем встретил его совершенно другим человеком. Великий был очень доволен встречей и на поставленный вопрос – почему он не являлся на явки, которые были назначены, он ответил, что он сидел месяц в гестапо. Гестапо его освободило, но он очень боится и поэтому всякую работу прекратил. Сейчас, по его словам, он ничем не занимается, так как боится, что если он попадет вторично в гестапо, то ему будет грозить расстрел. У Кудри это вызвало большое подозрение.

Когда Кудря мне рассказал об этом и когда была назначена вторичная явка, то я пошла на эту явку вместе с Кудрей. Кудря шел впереди, я следовала за ним. Явка была назначена на Крещатике в погребке. Когда Кудря зашел в погребок, он обнаружил там мужчину и женщину, которые, увидев его, заинтересовались им. Я оставалась на улице. Кудря вышел и сказал мне, чтобы я следила за этой парой. Я все время наблюдала за этой парой и мне удалось даже услышать как мужчина сказал женщине – иди за ним. Я поняла, что речь идет о Кудре. Мне стало совершенно ясно, что за Кудрей установлена слежка. Кудря вышел из погребка и пошел по направлению к Бессарабке. Женщина, чуть не сбив меня с ног, побежала за ним, причем все время пряталась за киосками, чтобы не выдать себя. Когда мы пришли на Бессарабку, Кудря зашел за ларьки, я воспользовалась этим и шепнула ему – за тобой идут. Этот случай совершенно ясно сказал нам, что Великий стал на путь предательства, так как не было сомнения, что эта слежка была организована не без его помощи.

Когда через некоторое время Кудря вторично встретил, опять-таки случайно, Стасика Великого, то он прямо перед ним поставил вопрос – почему ты не вышел на явку. Великий ответил – я боялся и послал к тебе радиста, который тебя интересовал. Кудря с ним долго разговаривал и, наконец, они разошлись. Между прочим Кудря ему высказал свое мнение по поводу того, что он (Великий) стал на путь предательства. Его, видно, это очень беспокоило. Кудря ему сказал – если ты меня и выдашь гестапо, то все равно группа людей тебя знает и тебе от них не уйти.

Прошло недели две и я начала устраиваться на работу, потому что по гор. Киеву были изданы жуткие приказы в отношении мужчин, что все должны работать и т.д., в противном случае тех, кто не работает будут считать саботажниками. Передо мной стояла задача, чтобы я устроилась на такую работу, которая бы прикрывала Кудрю. Мы решили, что мне надо пойти на работу управдома. Мне это было выгодно хотя бы из тех соображений, чтобы я могла переселиться в тот дом, где я буду управдомом и тогда Кудря мог бы жить как у бога за дверью.

Я использовала всякие связи, какие только у меня были по городу, и устроилась, причем устроилась очень удачно. Я устроилась управдомом на Кузнечной улице № 4/6. Это новый дом Академии Наук.

В этом доме я встретила Стасика Великого, которого я никогда не видела, но знала его только по описанию Кудри. Я его увидела как раз тогда, когда принимала дела. Я оставила приемку и пошла, чтобы проследить, где он живет. Я выследила его и подтвердилось то, что мы предполагали. Я доложила об этом Кудре. Для нас это был большой успех, потому что мы узнали, где находится враг и могли принимать меры.

Почему Великий был в этом доме? В этом доме жил следователь гестапо – Анатолий Русецкий. Насколько я помню, я встречала его не раз в органах, но на какой он был работе – не знаю. Этот Русецкий оказался большой дрянью. Он продался немцам с первых же дней их прихода в Киев, причем он вошел к ним в такое доверие, что был единственным человеком, который имел доступ к шефу гестапо.

Стасик Великий по нашим сведениям (он это сам подтвердил) ездил три раза во Львов и предал там очень много людей. Он до войны работал во Львове и знал кто остается во Львове, знал очень многих людей во Львове.

Русецкий жил в одной квартире с неким Смеляном, который также работал следователем гестапо.

Когда я начала работать управдомом, я как-то встретила втроем – Русецкого, Великого и Смеляна, которые шли, очевидно, по одному делу и зашли в тот дом, где находились курсы, на которых я до войны читала лекции.

Я начала работать и передо мной была поставлена задача – связаться с Русецким. Мне опасность не угрожала, так как Великий меня не знает, а я его знала и знала также второго человека, которого Великий хотел представить Кудре, как радиста.

Я вошла в круг этих знакомств, то есть знакомства с Русецким и Смеляном, причем тесно была связана с одной женщиной – Афанасьевой, которая также была знакома с Русецким и Смеляном. Афанасьев – муж Афанасьевой честно и предано защищает родину, а она стала на путь измены, связавшись с Русецким и Смеляном. Чем я могу это подтвердить? Лично я была свидетелем такого случая: однажды вечером я, оставаясь в доме для составления списков жильцов, живущих в моем доме, обратила внимание на то, что Афанасьева без конца стоит у ворот и кого-то ждет. Я подходила к ней несколько раз и заставала ее каждый раз в одном и том же положении. На третий раз я ей сказала – что, свидание тут назначили? Она мне ответила – нет, я просто так стою. Потом она подошла ко мне и говорит – Вы знаете я слежу за домом, который против нас находится. Мне дали такое задание. Вчера там случилась какая-то история, но подробностей я не знаю.

Оказалось, что Русецкий на Кузнечной улице увидел легковую машину, которую пытался задержать. Машина была немецкой, но в ней сидели наши люди, которые распространяли листовки. Их было три человека. Русецкий принял с ними бой. Одного Русецкий ранил, а двух забрал в полицию, а из полиции их доставили в гестапо. Афанасьевой поручили следить за домом, который находился напротив нашего дома, так как в этот дом заходили люди, сидевшие в машине, но нельзя было выяснить в какую квартиру они заходили. Этот случай открыл мне лицо Афанасьевой.

Управдомом в дом на Кузнечной я попала как жена репрессированного. Никакого мужа у меня не было, но все знали, что я несчастная, пострадавшая, которая осталась в Киеве всякими правдами и неправдами. Должна сказать, что я попала на работу очень удачно, так как в этом доме оказался немецкий штаб, который занимался переправкой людей на нашу сторону, в основном в Москву. Этот штаб возглавляет майор Майер, который долгое время у нас был арестован. Он удрал из лагерей и с приходом немцев прибыл в Киев, где продолжал свою работу. Майер работал по разведке.

Я получила задание от Ивана Даниловича любыми путями втесаться в этот дом. Не буду себя хвалить, вы сделаете сами выводы, но должна только сказать, что в этот дом я влезла и мне удалось сделать очень много. Прежде всего я узнала очень многих людей, даже познакомилась с этими людьми – киевлянами, которые были связаны с этим Майером. У Майера было несколько квартир по городу. Одна квартира была на улице Чудновского, другая в моем доме и третья еще где-то. Этот Майер и на сегодня проводит большую работу по подготовке людей и переправке их на нашу сторону. Должна сказать, что очень часто люди, посылаемые немцами на нашу сторону, возвращаются после выполнения задания снова в Киев. Некоторых из них я знала. В Киеве у нас остались списки этих людей.

К этому Майеру я вошла в большое доверие. Как это случилось? Русецкий как-то выдвинул одну кандидатуру на посылку в Германию. Мне сказали, что этот товарищ, которого Русецкий предложил послать в Германию, в прошлом коммунист, работал в органах и жил где-то в Киеве, но для того, чтобы замаскировать себя, он перешел в наш дом к каким-то знакомым. Его здесь обнаружили и так как он считался все же подозрительной личностью, ибо о нем не было полных данных, то он подлежал вывозу из Киева. Я предупредила этого человека о грозящей ему опасности и этот человек исчез из моего дома. Конечно, в этом меня никто не заподозрил, так как я сделала это очень аккуратно. Однако, Русецкий пришел ко мне в канцелярию и при свидетелях начал меня страшно ругать, называя меня всякими словами, говоря, что я плохо занимаюсь посылкой людей в Германию, что у меня в доме много таких людей, которых давно уже нужно было направить в Германию. Он мне сказал прямо – я тебе морду набью и имей ввиду – или я здесь буду или ты здесь будешь.

Конечно, мне с Русецким бороться было очень трудно, так как он занимал солидное положение у немцев, пользовался большим авторитетом, у него были перед немцами большие заслуги, ведь он немало предал наших людей. Немцы были в нем заинтересованы. Конечно, я с ним бороться не могла. Я после этой ссоры с Русецким пришла домой очень взволнованная и поделилась своей неприятностью с Иваном Даниловичем.

У меня с Майером были неплохие взаимоотношения. По всему было видно, что Майер готовил меня к тому, чтобы послать меня в Москву. Неоднократно он мне задавал вопросы и по всему чувствовалось, что он меня готовит. Обо всем этом я рассказывала Кудре и он был уверен на все сто процентов, что идет подготовка. Был даже разговор о шестимесячных курсах по подготовке людей для переправки на нашу сторону, которые существовали в Киеве и Полтаве.

Я решила пойти с жалобой на Русецкого к Майеру. Конечно, у меня не было стопроцентной уверенности в успехе, но я все же думала, что он повлияет на Русецкого, чтобы тот отстал от меня. Мне повезло. Как раз в то время, когда я переписывала своей рукой жалобу на Русецкого, составленную Иваном Даниловичем, в нашем доме появились листовки. Это были листовки не от нашей руки, так как я никогда бы не допустила, чтобы в том доме, где я работаю, наши люди занимались распространением листовок. На эти листовки первым наскочил Русецкий. Он прочел содержание этих листовок и ушел к себе домой. Об этом мне доложил дворник. И вот у Майера создалось такое впечатление, что Русецкий работает в пользу советской власти. Майер у меня спросил – как Вы думаете, мог он это сделать? Каково Ваше мнение на этот счет. Я ответила – откуда же могли появиться листовки, если бы Русецкий их не принес. Я дежурила весь день никого не было. Дворник меня поддержал.

И что вы думаете? Когда я пришла с жалобой к Майеру, расплакалась, рассказала, что меня преследовали, что меня при советской власти тоже хотели репрессировать, то он похлопал меня по плечу и сказал – не бойтесь, Вас никто не обидит. Я ему сказала – я знаю, что мне трудно бороться с Русецким, Русецкий занимает большое положение, а я обыкновенная несчастная женщина. Майер меня успокоил – ничего, мы еще посмотрим, кто виноват. Вы очень наивная женщина, мы с Вами будем иметь еще отдельную беседу, а в отношении листовок, которые нашли в нашем доме, я принимаю меры, но если Вас вызовут в гестапо, то Вы расскажите подробно как это произошло, как они были обнаружены.

Прошло две недели и Русецкого посадили. Это для нас было большим торжеством. Были кое-какие предположения, что Русецкий – человек, оставленный для подпольной работы, но так или иначе, а он стрелял в наших людей, предавал их, а такие люди нам не нужны.

Когда убрали Русецкого я легко вздохнула и продолжала свою работу, повседневно получая инструктаж от Ивана Даниловича. Товарищи, связанные с нами, также считали, что я смогу получить задание и уйти в Москву, а это будет очень хорошо для нас. Во-первых, я уйду с группой людей, а группы посылались большие, и это мне даст возможность часть людей снять при вашей помощи, а с частью возвратиться обратно в Киев. К сожалению, я такого задания не получила, так как дальнейшие события помешали этому. Этот вопрос не увенчался успехом.

Через некоторое время в наш дом переехала полиция СС, состоящая исключительно из офицеров. Стал вопрос о том, что меня должны снять оттуда. Это меня сильно взволновало. У меня в райуправе была большая рука. Я хорошо знала начальника райжилотдела – Лютынского, который оказался явным немецким шпионом. Он меня очень поддерживал и я добилась того, что меня оставили там управдомом. Вообще то нужно сказать, что немцы на работу управдомом стараются брать местных немцев, так называемых, фольксдойчен и охотнее берут мужчин, так как к женщинам они относятся очень небрежно. Но так как я жена репрессированного, сама подвергалась преследованиям и т.д. и так как Лютынский ездил специально по этому вопросу к их меру Петерсену, то меня оставили управдомом. Нужно сказать, что полицейские СС и многие гестаповцы прекрасно владеют русским языком и многие из них говорят даже без акцента.

Штаб в том доме, где я работала, остался. Жильцов выселили из двух флигелей, а в одном флигеле жильцы остались. Что мне удалось сделать? У нас была большая необходимость иметь такую квартиру, которая бы имела электроэнергию. В Киеве электроэнергией пользуются только немцы. Мне удалось получить прекрасную квартиру из четырех комнат в том доме, где я была управдомом, причем совершенно изолированную, мне провели и радиоточку, включили электроэнергию, полностью оборудовали квартиру. На следующий день я установила свой радиоприемник. Я жила в этой квартире одна как жена репрессированного, но Кудря преспокойно себя чувствовал в этой квартире. Но в первые же дни вселения в квартиру случилась неприятность. Только мы установили радиоприемник, но он плохо работал и Кудря распорядился принести на эту квартиру второй радиоприемник, как в доме произошла кража у одной немки, которая приехала из Германии. За 40 минут очистили ее квартиру. Я жила на втором этаже, она на третьем. У меня в квартире кроме двух радиоприемников находилось еще оружие, переданное Черным, кроме того у меня были материалы одной подпольной группы, с которой я была связана. Эта группа работала на Подоле. Это сильная группа, прекрасно построенная.

Когда случилась кража, немцы окружили дом и начали делать обыск. Хорошо, что я не присутствовала там. На улице стояла моя мать и жутко нервничала, так как она сама внесла в дом два приемника, а у немцев был приказ – при обнаружении радиоприемника – расстрел. Я решила любой ценой проникнуть в дом и как можно быстрее очистить свою квартиру от ненужных вещей. Я понимала, что если в моей квартире обнаружат все эти вещи, то меня заберут, квартира, которая была нам очень дорога, пропадет, да и вообще был бы полнейший провал.

Я оставила свою мать на улице и вошла через парадный ход так, что меня никто не видел. Черных ход, к счастью, был только в том блоке, где находилась моя квартира. Я умышленно выбирала квартиру с черным ходом. В подъезде был большой шум, полно немцев, которые уже начали стучать в мою квартиру. Пробравшись незаметно в квартиру, я сейчас же сняла туфли и в чулках стала быстро переносить на черный ход радиоприемники, которые я зарыла в тырсу, а также документы и оружие. Только я успела все это вынести, как в дверь уже ломались. Я сижу у себя в квартире и не открываю дверь, а это ведь тоже может навести на подозрение. Поэтому я решила, что мне нужно незаметно выйти через черный ход, чтобы создалось впечатление, что в квартире никого нет. Я так и сделала и подойдя к парадному ходу, увидев полицейских, даже удивилась и сама предложила им зайти в свою квартиру. Они зашли, сделали обыск, ничего не обнаружили и, уходя, извинились.

Создалось такое положение, что Кудре оставаться в Киеве нельзя было, так как Стасик Великий усиленно его преследовал, желая во что бы то ни стало сдать Кудрю в гестапо. В гестапо о Кудре знали. Кудрю знали три человека – Великий, радист, которого направлял к нему Стасик, и женщина, которые усиленно охотились за ним. Жили мы на Пушкинской улице, я работала на Кузнечной, а Великий также жил в районе Бессарабки. Стоило Кудре выйти на улицу, как он всегда встречал то Великого, то радиста.

Иван Данилович решил, что он уйдет из Киева и перейдет на нашу сторону. С документами у него дело обстояло очень плохо, так как все документы сгорели и он остался только с одним паспортом под фамилией Кондратюк. Кудря решил во что бы то ни стало добраться к своим и доложить о создавшейся обстановке.

Иван Данилович вышел из Киева, примерно, в первых числах апреля месяца прошлого года. Провожали его я, Женя Бремер, Рая (фамилии ее не знаю), которая была оставлено вместе с Женей. Рая – артистка, работала в театре. В нашу группу вошел еще один товарищ по фамилии Дудкин. Он работал начальником или заместителем начальника розыска в городе Киеве.

Кудря ушел вместе с Дудкиным. Дудкина немцы два раза водили на расстрел и оба раза он сумел уйти от них. Он очень смелый, я бы сказала отчаянный парень, который ни тучи ни грома не боится. Его единственный недостаток тот, что он любит много болтать. Кудря и Дудкин отправились по направлению к Харькову, причем шли они по правой стороне Днепра, а выше – переправились и шли по левому берегу Днепра. Шли они почти без всяких документов. Правда, у Ивана Даниловича была справка, что он студент мединститута, а также был харьковский паспорт на имя Кондратюка. У него была также справка, что он работал учителем в Мерефе. Это давало ему право идти по направлению к Харькову под такой легендой, что он сын священника, священник расстрелян советской властью, мать умерла и там осталось какое-то наследство, которое он хочет восстановить.

Прошло две недели со дня ухода Ивана Даниловича и вот в один прекрасный день заходит ко мне мальчик лет 12-ти и вручает мне записку от Ивана Даниловича и говорит, что он арестован и сидел вместе с ним. Мальчика освободили и всякими правдами и неправдами Ивану Даниловичу удалось передать мне записку.

Кудрю и Дудкина задержали за Березанью. Их привели в Березань и сдали полиции. В полиции их продержали десять дней и переправили в Дарницу в лагерь военнопленных и вместе с тем полевое гестапо, а полевое гестапо должно было их направить в Киев. Нужно было сделать все возможное, чтобы дело не дошло до киевского гестапо, так как в Киеве Кудря был скомпрометирован и там никаких надежд на освобождение его не могло быть. Иван Данилович в записке мне писал: «Ты как моя жена может быть сможешь меня еще отсюда выручить. Хотелось бы с тобой повидаться». Мне стало ясно, что нужно делать.

Должна сказать, что наши товарищи, с которыми я была связана, проявили себя очень плохо в отношении того, чтобы помочь выручить Ивана Даниловича. Особенно жутко проявил себя Соболев, который был связан с группой Коваленко. Соболев сильно струсил и совершенно отказался от помощи Кудре. Он даже отказался от совета. Ведь я была мало опытным человеком, а у людей, которые долго работали на следственной работе в органах, было больше опыта, чем у меня. Куда я могла обратиться за советом, если не к этим людям. Но я со всей ответственностью заявляю, что как Коваленко, так и Соболев жутко себя проявили. Они сразу отказались от Кудри, заявив, что они его знать не знают, попался и черт с ним. Они мне сказали, что ничем помочь не могут, а если я хочу идти к Кудре, то что ж, могу подставить свою голову.

Я знала на что меня оставляли и уклоняться от помощи тогда, когда человек в ней нуждается я не могла. Я шла на то, что на 90 процентов я там останусь и только лишь на 10 процентов были за то, что мне удастся что-нибудь сделать. У Дудкина не было совершенно никаких документов. Когда он уходил мы сделали ему липовый паспорт и я ему написала справку за своей подписью и печатью. Я понимала, что эта справка ведет прямо в мою квартиру и поэтому я решила, что мне терять нечего. Если я пойду туда, то у меня есть еще маленькая надежда на то, что я выручу товарищей, если же я не пойду, то мне нужно сразу сматывать удочки и уходить.

Никакой помощи мне не оказали. Я достала пропуск с большими трудностями, так как на левый берег совершенно никого не пропускали. Через этого же Лютынского мне удалось дать деньги тому, кто выписывал пропуска и он выдал мне пропуск. В чем было мое преимущество? В том, что я брала пропуск в лагерь военнопленных, не говоря, что мой муж арестован. Получая пропуск, я сказала, что я получила сведения, что мой муж находится в лагере военнопленных и я хочу пойти проведать его.

Получив пропуск, я взяла свою старуху и мы туда отправились вместе. Пропуск я получила в Киеве при горуправе. В лагерь военнопленных я никак не могла попасть. Весь лагерь обнесен проволокой и попасть в него очень трудно. Возле лагеря я встретила шофера Новожилова в форме полицейского. Этого шофера я хорошо знала, знала его и моя старуха, так как этот Анатолий, когда-то приезжал к нам. Я сделала вид, что вроде не знаю его и с большими трудностями прошла в лагерь под предлогом, что мой муж военнопленный и я хочу его освободить. В канцелярии лагеря перерыли все книги и не нашли его. Тогда я притворилась, что я ничего не понимаю и сказала – может быть он где-нибудь в другом месте, потому что он задержан и находится в лагере. Когда об этом узнали в канцелярии, то сразу мне сказали, что он наверно не в лагере, а в полевом гестапо. Я дала одному полицейскому 500 рублей за то, что он меня не выгнал оттуда и провел в полевое гестапо. Надо сказать, что у немцев существует система – взятка на взятке.

Откровенно говоря, я себя чувствовала не весьма спокойно, но нужно было делать вид, что я совершенно спокойна и пришла узнать о своем муже. Немец в полевом гестапо, который прекрасно владел русским языком, спроси меня – по какому я вопросу и что мне нужно. Он мне сразу задал вопрос, откуда я знаю, что мой муж здесь. Я ему рассказала, что у них сидел мальчик, которого освободили и он, очевидно, по просьбе Кондратюка пришел ко мне и сообщил мне о Кондратюке. Немец удивился – как это так, Вы его жена, а он нам говорил, что у него нет жены. Я сейчас же нашлась и сразу ему ответила – я не откажусь, пока Вы не дадите очную ставку. Если он заявит мне, что он отказывается от своей жены, тогда другое дело. Одним словом, я перевела все это в шутку. Немец смотрит на меня и наконец говорит – вы знаете, я Вас где-то видел. У меня тоже промелькнула мысль, что я этого человека где-то встречала. Но где я его могла встречать. В Берлине я не была, у нас, очевидно, его не было. Как потом выяснилось этот немец – заместитель начальника полевого гестапо работал преспокойно в Москве с 1918 года, причем был коммунистом с 1918 года. Он работал начальником главка не то по питанию, не то по другой какой-то отрасли. В Киев он приезжал на совещание, которое происходило в торговой академии. Я как раз присутствовала на этом совещании и, очевидно, его там и видела. Я, конечно, ему всего этого не напомнила, но про себя точно установила, что я его знаю.

В полевом гестапо мне учинили буквально допрос, причем дошли до того, что даже спросили, какое белье было у Кондратюка. Когда Кондратюк уходил из Киева, то мы разработали весь его путь и поэтому мне было легче давать ответы на все задаваемые мне вопросы. Я рассказала им, какое у него было белье, какие были вещи.

Иван Данилович сделал одну большую оплошность. Он имел при себе десять золотых десяток и большую сумму денег и в гестапо к нему прицепились, где он взял столько денег. У него кроме золотых десяток было еще около 10 тысяч рублей. Перед тем как Иван Данилович уходил, он продал золотые часы. Когда у меня спросили, где мой муж взял столько денег, то я сказала, что мы продавали вещи, продали все, что у нас было и когда я назвала часы, которые мы продали, то немцы себя выдали. Они сразу сказали – да, да, он тоже говорил, что продал часы. В конце концов они мне полностью поверили. Я сказала, что золото осталось еще от его отца, который жил хорошо и советской власти не удалось забрать это золото. Я им сказала, что наша единственная ценность – это десять золотых десяток.

Заместитель начальника полевого гестапо мне сказал: «Вы знаете, на Кондратюка есть целое дело. Его обвиняют в том, что он хотел перейти на сторону советской власти и материалы об этом уже переслали из Березани». Я начала возражать, доказывать, что он не мог перейти к советской власти, что он об этом никогда не думал, что я жена репрессированного и т.д. Когда я уходила в лагерь, то я использовала всех своих знакомых, конечно, не связанных с нашей организацией, и принесла туда такую характеристику, что Иван Данилович Кондратюк является моим мужем, что его отец расстрелян органами НКВД, мать умерла, что он долгое время преследовался органами советской власти и остался в Киеве с большими трудностями, так как его хотели вывезти. Характеристика была написана за подписью четырех человек. Характеристика оказалась самым важным и основным документом. Когда в гестапо прочли эту характеристику, то совершенно иначе стали со мной разговаривать. Я уж говорила, что многие из них прекрасно владели русским языком, что мне очень помогло, потому [что] наши переводчики в таких случаях стараются засыпать человека, а не помочь ему. В полевом гестапо ко мне начали вроде даже неплохо относиться, а заместитель начальника стал даже показывать фотокарточки своей жены и детей. Я ему также сказала, что у меня есть сын и на эту тему у нас завязался разговор.

Все же я упорно добивалась свидания. Они ни в коем случае не соглашались на мое свидание с мужем. Я буквально унижалась перед ними, чуть ли не на коленях просила, рассказывала им о своей горькой судьбе, что один муж репрессирован советской властью, а этот попал в такой переплет. Мне не стыдно было унижаться перед ними, потому что я знала, что мне нужно добиться своего.

Шеф мне сказал – если бы Вы пришли вчера, то может быть мы бы даже освободили Вашего мужа, но так как мы уже передали в дальнейшую дистанцию полевого гестапо все его документы и сегодня его самого должны переправить, то мы не имеем права его освобождать и давать Вам свидания с ним. Я узнала у них, где находится вторая дистанция. Оказывается вторая дистанция находится в Дарнице-волокно, приблизительно в семи километрах от лагеря, в котором находился Кудря. Шеф мне сказал – очевидно, все документы Вашего мужа уже посланы в Киев. Если бы они не были посланы в Киев, то мы бы их запросили. Я начала просить – поручите мне, я схожу и узнаю переслали ли документы. Если переслали, то я не буду в претензии, но если не переслали, то ведь их можно запросить снова сюда. Шеф долго не соглашался, но наконец он сам написал мне на машинке отношение во вторую дистанцию, запечатал пакет и послал меня с этим пакетом. Я пошла туда, пришла поздно, пришлось переночевать у одной женщины, а рано утром пошла в гестапо и отдала этот пакет. Они начали искать документы и нашли их в одной из папок. Я в этой папке увидела не только документы Кудри, но и справку Дудкина, мною подписанную. Все документы Ивана Даниловича они отдали, а документы Дудкина остались. Дело в том, что я о Дудкине ничего не говорила, ибо у нас была такая договоренность, что в случае чего я его не знаю. Легенда была такая, что Иван Данилович встретил Дудкина по дороге, а до этого они никогда не встречались и не были знакомы.

Они мне выдали документы и шеф этого полевого гестапо предложил мне даже легковую машину, чтобы отвезти в лагерь. Я сразу поехала и не прошло и получаса, как явился Иван Данилович. Он был в жутком виде, грязный, заросший, с большой бородой. В лагере называли его доктором, так как по справке было видно, что он учился в мединституте. Увидев меня, Иван Данилович обратился к начальству и попросил поздороваться с женой. Они приняли, что я действительно жена его. К Ивану Даниловичу обратился шеф с такими словами: «Вот, видите, какая у Вас хорошая жена, как она о Вас беспокоилась. Вы бы долго еще сидели. Конечно, Ваше дело выяснилось бы, Вас бы освободили, но Вам бы все же пришлось посидеть, а у нас условия не весьма хорошие. А вот, если бы Вы попали в органы НКВД Вас бы сразу расстреляли». И тут же он обращается ко мне: «Вы не слышали таких разговоров, что Харьков заняли красные». Я ответила – нет, что вы? Между прочим тогда усиленно ходили слухи о том, что Харьков у красных. Ему понравился мой ответ и он мне сказал: «Вы объясняйте всем, что этого не может быть». Это было в прошлом году во второй половине апреля месяца.

Когда начали отдавать вещи Ивана Даниловича, то ему сказали – деньги мы Вам отдадим, а золото мы не отдадим. Сейчас война и Ваше золото пойдет на пользу войны. Кудря молчал, а я сказала: «Конечно, если Вы так считаете, то пусть будет по Вашему, но я Вам должна сказать, что мы очень пострадали. Наш дом сгорел и в нем сгорело все, что было у нас. Осталось только это золото». Шеф думал, думал и говорит – а Вы не помните был ли опубликован приказ в газетах о сдаче золота. Я сказала, что не было. Он снова обратился ко мне и сказал: «Я возвращаю это золото не Кондратюку, а Вам. Напишите расписку, что при первом объявлении в газетах о сдаче золота, Вы его сдадите». Я, конечно, охотно согласилась дать такую расписку. Кондратюк также сказал, что он может написать такую расписку.

Нам было возвращено буквально все. Шеф оставил себе только атлас, который ему очень понравился и книжку с украинскими народными песнями. Уходя Кондратюк предложил каждому по золотой десятке, но им видно было стыдно и они отказались.

С Кондратюком я вышла из лагеря и ушла домой. У меня был свой пропуск, а ему выдали пропуск на месте. Мы возвратились в Киев и начали принимать усиленные меры к тому, чтобы освободить Дудкина. Мы послали в лагерь Женю Бремер, причем она пошла как немка и у нее были оформлены все документы. Она пошла искать Дудкина не в тот лагерь, где я была, а туда, куда я ходила за документами. Надо сказать, что Дудкин попал в очень неприятный переплет. Так как из этого лагеря его уже раз водили на расстрел и он бежал, то ему Иван Данилович, будучи вместе с ним, посоветовал, чтобы он перевязал лицо будто бы у него флюс. Таким образом, когда его вызвали на допрос, то не узнали и это его спасло. Дудкина перевели в полевое гестапо. Женя Бремер выручила его. Мы очень нервничали, ходили даже до моста, чтобы встретить Дудкина и Женю и когда мы увидели их, то это была для нас настоящая, большая радость. Дудкин принес с собой все документы, в том числе и справку, которая была подписана мной. Мы его направили на другую квартиру и на этом благополучно закончилась вся история ареста Ивана Даниловича и Дудкина.

Кудря остался в Киеве и продолжал свою работу. У нас появилась возможность произвести отравление на конфетной фабрике, но никаких ядов не было. Плохо было также с документами. Немцы всем работающим выдавали рабочие карточки, на которых ставили штамп и по этому штампу было известно кто подлежит отправке в Германию и кто может остаться в Киеве. Кудря связался с подпольной подолянской группой, которая имела эти рабочие карточки, но так как они были заполнены, то нужно было на них вывести фамилию, имя, отчество и заполнить их своей фамилией, именем и отчеством. Состава для того, чтобы это сделать, у нас не было. И вот Рая познакомила Ивана Даниловича со своей одной знакомой, которая работала и работает заведующей химической лабораторией клиники, которая находится на Трехсвятительской улице. Ивана Даниловича очень заинтересовало такое знакомство, так как в химических составах у нас была крайняя необходимость. Он познакомился с этой женщиной, причем выдавал себя женихом Раи. Он начал бывать в доме у нее, короче говоря, разрабатывал эту особу. Эта особа считала себя исключительно хорошо настроенной по отношению к советской власти и плохо настроенной по отношению к немцам, хотя она первый раз была замужем за немцем, который был репрессирован советской властью. Она вышла вторично замуж и немцы посадили ее мужа, но она это скрывала. Она всячески старалась показать свое хорошее расположение к Ивану Даниловичу. Я все время удивлялась, как всякие такие признания этой женщины не наводили на грустные размышления Ивана Даниловича. Позже она начала говорить, что ее сестра связана с подпольной организацией, ведет подпольную работу. С Иваном Даниловичем у меня по этому поводу были жуткие разногласия и неприятности. Я эту женщину никогда не видела, но чутье мне говорило, что эта женщина не чиста. Он меня ругал, говорил, что я ничего не понимаю, что это не мое дело, вплоть до того, что он даже грозил тем, что перестанет мне обо всем этом рассказывать.

Женщину эту зовут Натой, фамилии я не знаю, Живет она на улице Кирова, в доме № 45. Мать моя носила к ней на квартиру пишущую машинку, которая была неисправна и Ната обещала пригласить знакомого механика для починки машинки.

Продолжалось это знакомство не больше месяца. Ната обещала дать состав для снятия фамилий с рабочих карточек. Короче говоря, Иван Данилович привлек ее к работе. Но в один прекрасный день, это было, по-моему, в воскресенье, 5 июля прошлого года, он ушел утром туда и больше не вернулся. Вместе с Раей Иван Данилович был арестован гестапо. И вот на этом и закончилась работа Ивана Даниловича Кудри.

В тот же день, то есть 5 июля, в 6 часов вечера ко мне домой явились два гестаповца, которые сделали тщательный обыск. В квартире у нас были некоторые вещи, которые могли бы нас скомпрометировать, но гестаповцы их не обнаружили. Они обнаружили только целую коробку копировальной бумаги, но они ее не забрали, не придав этому никакого значения.

Почему я сразу сделала вывод, что Рая арестована вместе с Иваном Даниловичем? Когда гестаповцы рылись у меня в письменном столе, то они там обнаружили фотокарточку Раи, которая их сильно заинтересовала. Мы всеми правдами и неправдами устроили Раю в оперный театр ведущей актрисой. Для чего? Для того, чтобы она завоевала авторитет и вошла в круг так называемого высшего общества, а это помогло бы нам получать нужные для нас сведения. У меня в письменном столе они нашли карточку Раи в роли Кармен и начали между собой разговаривать по-немецки. Я поняла, что здесь дело нечисто. Через несколько минут они меня спросили – Вы эту женщину знаете. Я ответила – нет, не знаю. – «А почему у Вашего мужа в столе карточка ее». Я стала доказывать, что это не фотокарточка, а открытка. Они забрали карточку.

У меня в доме во время обыска никого не было, за исключением моего сына. Вообще-то у меня жили две старухи – моя родная мать и мать первого мужа, которую мы специально взяли во время войны как прикрытие. На счастье ни одной, ни другой старухи дома не было, они куда-то ушли. Когда мне предложили одеваться, то сын поднял такой жуткий вой в квартире, что о моем уходе из дому не могло быть и речи. Я очень нервничала, но внешне была спокойна. Гестаповцы мне сказали – хорошо, мы Вас оставим здесь, а завтра, в 9 часов утра, Вы к нам придете. Меня предупредили – если Вы выйдете из квартиры, то Вам будет хуже. До 9 часов завтрашнего дня Вы не должны никуда выходить. Ни единой вещи из квартиры не должно быть вынесено.

Я решила завтра утром пойти в гестапо. Я думала, что поскольку меня сразу не забрали, значит у них нет материалов на меня и пока они будут еще выяснять, возможно, мне удастся что-нибудь сделать. Этим самым я могла облегчить положение и Ивана Даниловича. Если я сразу исчезну, то будет ясно, что дело тут нечисто и меня нужно было сразу арестовать. Это ухудшило бы положение и Ивана Даниловича.

На следующий день в 9 часов утра я отправилась в гестапо, но до этого я встретилась с Женей Бремер и она мне доложила, что Раю забрали с пишущей машинкой, которую она несла уже от Наты. Женя мне сказала, что и за Раей, и за Иваном Даниловичем видно уже следили тогда, когда они зашли в квартиру к Нате. Ната прекрасно знала и Дудкина и Женю. Женя ни в коем случае не считала, что Кудрю и Раю предала эта женщина. Она считала, что они просто сами попались. Женя должна была предупредить Дудкина, чтобы он пока не появлялся в городе и сообщить Коваленко Алексею о том, что случилось. Я назначила явку с Женей Бремер, однако, предупредив ее, что я приду на явку, если меня не посадят, так как я сейчас иду в гестапо.

Ровно в 9 часов утра я отправилась на улицу Короленко 33. Меня пригласили в кабинет на втором этаже те два гестаповца, которые делали у меня на квартире обыск и меня начали допрашивать. Первый вопрос, который мне был задан – это, как правильная фамилия Кондратюка. Я сделала большие глаза и сказала – другой фамилии я не знаю. Второй вопрос, который мне был задан – знаю ли я его давно. В этом отношении у нас тоже была легенда, что я познакомилась с ним на курорте, еще в 1939 году, что я с ним переписывалась и т.д. Этой легенды я придерживалась на допросе. Причем тот гестаповец, который хорошо владел русским языком мне говорит – Вы врете. Я старалась себя оправдать. У меня спросили – давно ли Кондратюк коммунист. Я ответила, что не знаю, чтобы Кондратюк был коммунистом, как он может быть коммунистом, если у него такое прошлое. Очевидно, по этому поводу у них были сомнения, так как они начали разговаривать между собой и я кое-что поняла из того, что они говорили. Они обнаружили у Кондратюка четыре десятки, которые у него остались после того, как он все остальные продал, и заявили, что золото оставлено НКВД, Кондратюка оставили для подпольной работы и деньги также оставлены НКВД.

Меня допрашивали не меньше двух часов. Спрашивали очень подробно, где я познакомилась с Кондратюком, когда он приехал в Киев – до войны или во время войны. Я доказывала, что он приехал до войны. В конце допроса мне сказали: «Вы поедете к себе домой, сложите все вещи – свою одежду, одежду Кондратюка, золото, часы, самые ценные вещи и возвратитесь сюда. Мы будем еще с Вами разговаривать». Тот гестаповец, который хорошо владел русским языком, особенно жутко был настроен против меня. На каждом шагу он мне говорил – Вы врете, говорите правду. Второй гестаповец был даже немножко на моей стороне. Когда я вышла на улицу, они меня посадили в машину, дали провожатых двух немцев и мы поехали ко мне. Когда мы приехали ко мне на квартиру – на Пушкинскую улицу № 37, то в квартире никого не оказалось. Я стучу, стучу, но никто не отвечает. Тогда я говорю этим немцам – мать ушла наверно на базар, пожалуйста придите попозже, а я за это время все приготовлю и Вы или сами все заберете, или я принесу. Тут же я добавила – думаю, что вопрос выясниться и наши вещи нам возвратят. Один из немцев сказал – Вы оставайтесь, мы уедем, а позже подъедем к Вам.

Для меня было ясно, что после всего этого оставаться дома мне не было никакой нужды. Нужно было немедленно ретироваться. Я дождалась мать и буквально в ту же минуту отправила ее и ребенка в село в Ставищанский район. Вторую старуху – мать первого мужа я оставила дома, а сама сразу перешла на нелегальное положение. Из квартиры буквально ничего не удалось вывезти. Я только забрала четыре десятки, часы и кольцо.

Через очень короткое время явилась засада на мою квартиру. К счастью это было после моего ухода. Засада, не выходя из квартиры, просидела в ней целый месяц. Ждали меня. Со старухой я имела связь. Она мне подробно докладывала, что происходит. Должна сказать, что старуха оказалась очень честным, порядочным человеком.

Мне нужно было связаться с Женей Бремер, но все как-то не получалось. Давать кому-то ее адрес я не имела права и поэтому решила, что пойду к ней сама. На явку, которую я назначила Жене, я не явилась, потому что как раз тогда я занималась отправкой матери и ребенка.

У Жени не было отдельной квартиры, она жила вместе с соседкой. Когда я пришла на квартиру к Жене, мне открыла дверь ее соседка. Я спросила о Жене. Соседка меня очень любезно приняла и сказала – и матери, и Женечки нет дома. Скажите, кто Вы такая будете и что передать Жене. Фамилия этой соседки Юткина. Уходя я попросила – передайте Жене, чтобы она завтра была около богдановской райуправы. Я буду идти на работу и мы с ней встретимся. Соседка поторопилась ответить – хорошо, хорошо, я передам.

Я вышла из квартиры и у меня почему-то закралась такая мысль, что Женя арестована. Но все-таки на явку я должна пойти. На следующий день в 9 часов утра я послала на условленное место свою старуху, которая тоже знала Женю, а сама я пошла за ней и села на скамью в садике, наблюдая за старухой. Только я села на скамью, как на скамью напротив сел немец. Я сижу на одной скамье, а он напротив. Я будто бы читаю газету, а между тем все время наблюдаю и чувствую, что немец пришел по мою душу.

Жени нет. Мне стало ясно, что она арестована и что Юткина – ее соседка была связана с гестапо. Ей, очевидно, было дано задание всех выдавать, кто будет являться на квартиру в которой жила Женя.

Я долго сидела. Мне нужно было найти выход из создавшегося положения, нужно было что-то придумать, чтобы уйти от немца. Для того, чтобы уйти от этого гада нужно было найти такое место, где бы можно было сразу потерять след. Немец сидел вооруженный, но я решила, что он сразу меня брать не будет, потому что он заинтересован проследить в какую квартиру я зайду. Все это обдумав я решила действовать. Как раз дом на Кузнечной 4/6 имеет проходной двор. Из этого дома через проходной двор можно выйти на улицу Короленко. Я сидела немножко ниже того места, которое приходится против Университета, то есть я сидела напротив Кузнечной.

Только я поднялась, немец поднялся вслед за мной. Я ускорила шаг, вроде я его не заметила, он также ускорил шаг. Подходя к подъезду своего дома, в котором я работала, я начала бежать для того, чтобы оторваться от него. Забежав в подъезд, я спустилась вниз по лестнице и сразу забежала во второй двор и поднялась на четвертый этаж черного хода и там наблюдала из окна, что происходит в доме. Сразу в доме поднялся большой шум. Я оставила свой след и потеряла его. Немец поднял панику, а я сижу на четвертом этаже черного хода и вижу весь двор. Я там просидела не долго, может быть полчаса, пока была суматоха. Когда немножко улеглось, я прошла в следующий дом и таким образом я оказалась на четыре номера ниже Кузнечной улицы и сразу же пошла по направлению к Сталинке. Я специально взяла направление на Сталинку, потому что в это время у меня была явка с Алексеем Коваленко, которому я все говорила, начиная с ареста Ивана Даниловича.

Я пришла на условленное место, но Коваленко не застала. Я ждала долго, минут сорок, его все не было. Наконец, появился Дудкин, который повел меня на явку к Соболеву. Алексей Коваленко не явился, потому что он боялся идти на явку, ибо он усиленно подготовлял свой отъезд, как он говорил, за границу. Коваленко боялся, что его предаст Кондратюк, хотя оснований для этого у него не было.

По дороге к Соболеву Дудкин мне рассказал, как произошел арест Жени и как выяснилось, что Ната самая настоящая предательница, которая работает в гестапо. Произошло это так: Женя Бремер получала паек, так как она немка, имела все документы, а отсюда и право на получение пайка. По дороге она встретилась с Натой. Втроем – Женя, Дудкин и Ната шли по улице и на углу Софиевской и Короленко Ната потерялась. Женя и Дудкин подумали, что может быть она кого-нибудь встретила и остановилась разговаривать или пошла с ним. Ната знала, где Женя получает паек и через 20 минут она подошла к Жене со словами – где Вы делись, я Вас искала. Через пять минут подошли гестаповцы и скомандовали всем – руки вверх. В то время, когда Ната потерялась, она зашла на Короленко 33, взяла двух гестаповцев, которые делали у меня обыск и которые забрали Раю и Ивана Даниловича и привела их к тому месту, где должна была быть Женя. Гестаповцы арестовали Женю и Дудкина, а для вида – и Нату. Двух женщин вел один немец, а Дудкина второй. На Прорезной улице Дудкин размахнулся и так смазал этого гестаповца, что он свалился. Женя Бремер упала в обморок. Она, очевидно, так разнервничалась, что у нее получился сердечный припадок. Она лежала полчаса и никто к ней не подходил. Дудкин, воспользовавшись общим замешательством, забежал во двор, где была какая-то столовая. Он зашел в столовую и сказал – товарищи, я не бандит, я коммунист. Спасите меня. Какая-то женщина выпустила его на черный ход и таким образом он был спасен. Могла спастись и Женя, если бы она также воспользовалась общей суматохой и замешательством, но ее подвел ее сердечный припадок. Обо всем этом мне сообщил Дудкин.

Коваленко я так и не видела. Он долгое время отсутствовал, не был в Киеве. Большие связи он имел среди немцев и благодаря этому получил все документы на выезд в Германию для отдыха или экскурсии. С Соболевым я имела связь до последнего дня моего ухода из Киева. Дудкин все время оставался в Киеве, арестован больше не был.

Оставался еще в Киеве Печенев, который был в группе Коваленко. Я знала, что есть квартира на Сталинке, что там выполнялась определенная работа, но точного адреса этой квартиры, а также фамилии того человека, который был хозяином этой квартиры, я не знала. Им оказался Печенев, который также был оставлен для подпольной работы. У меня о Печеневе осталось очень хорошее впечатление. Он также как и Дудкин отчаянный, смелый человек. Таких людей мало. Наши люди, получая задание и обещая быть до конца честными и преданными, часто не выполняют ни заданий, ни своих обещаний. Я в этом глубоко убедилась. Многие только и делают, что берегут свою, грубо выражаясь, шкуру.

Что произошло дальше. Меня в Киеве поставили в жуткие условия. Мне пришлось пережить очень много мытарств, которые я не заслужила. Больше того, меня хотел расстрелять этот самый Соболев.

Прошло несколько месяцев. Я одно время не жила в Киеве, так как квартиры у меня не было, все от меня отказались, считали, что я уже не нужна, что моя миссия закончена.

Случилась одна история, которая мне и по сей день не совсем понятна. Я не буду уверять и доказывать, что это так или не так, что Кондратюк, или Женя, или же Рая выдали Коваленко, но факт тот, что Коваленко посадили. Коваленко буквально в тот же день раскаялся и сразу же приехал с гестаповцами за Соболевым и Печеневым. Соболева дома не было, он был у Печенева. Хозяйка квартиры, где жил Соболев, знала Алексея Коваленко и знала где находился в данный момент Соболев, а так как Алексей настаивал на том, что ему нужно видеть Соболева, то она сказала, что Соболев у Печенева. И Соболев, и Печенев жили на Сталинке. Коваленко повел гестаповцев на квартиру к Печеневу, рассчитывая одновременно арестовать и Соболева, и Печенева. У Печенева на квартире было много вооружения, всяких взрывчатых материалов, а ценные документы были на квартире у Соболева. Алексей пытался отдать все это гестапо, но он не знал, где находятся материалы, оружие и документы.

За очень короткое время до того, как зашли в квартиру к Печеневу два гестаповца вместе с Алексеем, из квартиры вышел Соболев. В квартире остался только один Дудкин в ожидании Печенева. Немцы, зайдя в комнату, сразу скомандовали – руки вверх. Все они были вооружены, но вооружен был также и Дудкин. Гестаповцы спросили – оружие есть. Дудкин ответил – есть, разрешите отдать. У него было два пистолета. Один пистолет он отдает, а вторым пускает гестаповцу пулю в лоб. В это время появляется Печенев. Дудкин ему кричит – удирай. Успели удрать и Дудкин, и Печенев. На месте гестаповцы расстреляли стариков Печенева.

Печенев и Дудкин возвратились на квартиру к Соболеву. Дом Печенева немцы сожгли. Печенев, Дудкин и Соболев пока остались невредимы.

Об Иване Даниловиче я узнала совершенно случайно. Живя на районе, я все же изредка приезжала в Киев и все время поддерживала связь с Соболевым. В один из своих приездов в Киев я при помощи Печенева нашла укрытие на Сталинке и там прожила недели три, готовясь к уходу из Киева на нашу сторону. Как я уже говорила, мне было отказано во всем. Соболев говорил, что перед моим уходом он мне сделает доклад, но никакой реальной помощи в подготовке к моему уходу он не оказывал. У меня не было ни копейки денег, из квартиры я вышла в чем стояла, ничего абсолютно не взяв из вещей. Будучи в Киеве я связалась с Морозовой – секретарем по кадрам Петровского РПК и Скляренко, который также работал в Петровском РПК, кажется инструктором. Эти люди мне сказали, что с Кондратюком сидел один человек, которого освободили, а Дудкин выяснил, что он именно сидел с Кондратюком. Я очень заинтересовалась этим человеком, так как меня интересовала судьба Ивана Даниловича. И Морозова, и Скляренко долго скрывали кто этот человек и не говорили мне о нем. Я начала просить Дудкина, чтобы он мне устроил встречу с этим человеком. Встречу мне устроили. Этим человеком оказался Ваня Кучеренко – секретарь Киевского обкома и горкома комсомола. Когда я встретилась с Ваней Кучеренко, то он уже знал, что я собираюсь уходить на нашу сторону.

Еще до встречи с Кучеренко я говорила о нем с Скляренко, который хорошо его знал, с Дудкиным, с Соболевым. Соболев его не знал и не знал также, что он сидел с Кондратюком. Дудкин встречался с ним несколько раз. У нас вначале возникли сомнения на счет Кучеренко. Человек сидел и вдруг его выпустили, а мы знаем, что из гестапо никто не выходит чистым. Мне как-то Ваня Скляренко высказал такое мнение, что он сам его остерегается.

За мною, Соболевым, Печеневым – погоня и вдруг Кучеренко попадает в нашу среду. Конечно, могло возникнуть подозрение – не подослан ли он для разведки. Кучеренко попал на ту квартиру, где я жила. Кучеренко обратился к своему знакомому, брату одной женщины по имени Сима, которая жила в той же квартире, где и я, и этот его знакомый посоветовал ему поселиться на время у своей сестры – Симы. В этой же квартире бывали Дудкин, Печенев, Соболев, Скляренко, Морозова, Слободенюк.

Все же я решила связаться с Кучеренко. Я знала, что Кучеренко сильно мной интересуется, так как ему Дудкин сказал, что я собираюсь уходить на нашу сторону. Несмотря на подозрения, я все же пошла на связь с Кучеренко. При встрече с ним он мне рассказал, что он сидел в одиночной камере и вот однажды днем или вечером (точно он не помнит) к нему в камеру бросили буквально неживого человека. Этот человек лежал два дня, ничего не ел, не пил, причем с рук у него ручьями текла кровь. Кондратюк тогда уже сидел третий месяц и его продолжали все время пытать. Когда его бросили в камеру Кучеренко, то он был в таком состоянии, что не мог говорить, а только стонал. Лишь на третий день его вызвали на допрос. Кучеренко рассказывал, что он не знает о чем спрашивали на допросе Кондратюка, но во всяком случае после допроса ему дали возможность немножко отдохнуть, ему даже улучшили питание. Кондратюк ободрился и решил, что к нему изменилось отношение. Но это были только его предположения, так как в следующий раз при допросе пытки продолжались. Его подвесили вверх и кололи иголками под пальцами ног и рук. Это делали в присутствии Кучеренко. К Кондратюку применяли жуткие пытки.

Хотя почему-то Соболев очень плохо настроен по отношению к Кондратюку, а я думаю, что это потому, что Кондратюк его всегда ругал за его бездеятельность, за то что он, грубо выражаясь, прячет свою шкуру, но все же нужно сказать, что Иван Данилович до последней минуты был честным, преданным своему делу человеком. Он никогда ни с чем не считался, ему не страшно было отдать жизнь, если он знал, что это нужно для дела. Хотя у меня с ним были жуткие неприятности личного порядка, но это личное остается личным, а общее – общим и я этого никогда не смешиваю. И вот поэтому, когда Соболев так плохо о нем отзывался, то я все-таки решила, что вплоть до того, что я пострадаю, а о Кондратюке, о поведении его я все выясню. Зная Кондратюка я не верила, чтобы он мог быть таким, каким его считал Соболев. Кучеренко об Иване Даниловиче исключительно высокого мнения, причем он об этом говорил не только при мне, а и при том товарище, который прибыл сюда, при Скляренко и при других. Кучеренко я верю больше чем Соболеву. Кучеренко мы проверили и убедились, что наши подозрения оказались напрасными.

Кучеренко освободили и он оставил Кондратюка. Дальнейшей судьбы Кондратюка я не знаю, но можно быть почти уверенным в том, что его или замучили, или расстреляли. Кучеренко предполагает, что Кондратюка еще могут отправить в Германию с тем, чтобы позже обменять. Немцы практикуют такие вещи: если у них находится интересный для них человек, то они оставляют его в живых с тем, чтобы обменять на своего человека. Вы все, очевидно, знаете такую фамилию как Ивкин. Ивкин находится сейчас в Германии также как заложник. Однако, я слабо верю в то, что это может быть с Кондратюком, я почти убеждена, что он погиб.

Кучеренко также рассказывал, что при допросах на Кондратюка сильно нажимали, чтобы он говорил о людях, допытывались, на какой работе он раньше был и кем оставили его. По словам Кучеренко легче всего говорить о себе, а когда начинают спрашивать о людях, то тогда применяются страшные пытки. Что говорил о себе Кондратюк я не знаю. Кучеренко мне рассказывал, что он очень часто вспоминал меня и беспокоился где я.

Убеждена ли я, что тот человек, о котором рассказывает Кучеренко, является именно Кондратюком? Безусловно, убеждена. Как Дудкин встретился с Кучеренко? Сима – хозяйка квартиры как-то рассказала, что один человек пришел из гестапо. Все сразу насторожились, так как такой человек является очень опасным для нас и на связь с такими не идут, ибо большинство из них становятся предателями. Все же Дудкин встретился с этим человеком, который оказался Ваней Кучеренко. Он рассказывал ему о пытках и вдруг вспомнил о товарище – Ване, которого ему бросили в камеру. Он говорил, что этот товарищ исключительно хороший человек, вполне наш, очень хорошо себя держал на допросах. Он рассказывал, как над ним издевались, как он три дня лежал без движения, не мог даже разговаривать, а потом они нашли общий язык, так как и этот был политический и тот политический. Кучеренко говорил, что этот Ваня часто вспоминал о Марийке, а это была я. После всего этого Дудкин спросил – а вы не знаете, кто этот человек, как его фамилия? Кучеренко ответил – фамилия его на букву К., а точно не вспомню. Потом все же он вспомнил фамилию Кондратюка. Кучеренко совершенно точно описал Кондратюка – черный, большая шевелюра, с усами.

В том, что это именно был Кондратюк нас еще убедило и следующее обстоятельство: Кучеренко как раз был на допросе, когда допрашивали мою свекровь, которую арестовали из-за меня. Она плакала и говорила: «На чорта це мені треба, я їх не знаю». Старуху освободили. Присутствуя на допросе старухи, Кучеренко мог убедиться, что речь шла о Кондратюке. Как получилось, что Кучеренко был при допросе старухи? Как раз ее допрашивали, когда его привели. Ведь у них по каждому делу отдельный следователь, а у Кондратюка была целая группа, которая обвинялась по его делу. В этой группе Кондратюка был и Черный, которого посадили. Кучеренко говорит, что Черного посадил Кондратюк. Возможно, что так, но все равно Черный – это не наш человек. Кучеренко знал об этом Черном, так как его как-то вызвали на допрос, а там был уже Черный, и шла речь о Кондратюке, а с Кондратюком он сидел в одной камере.

Что мне рассказывал о себе Кондратюк. Он говорил, что он работал в Москве, потом его перевели на Украину. В Киеве он работает недавно.

Вот, примерно, все, что я могу сказать об Иване Даниловиче.

С Соболевым у меня испортились отношения еще тогда, когда Иван Данилович попал первый раз в гестапо. Когда Иван Данилович возвратился я ему рассказала о всех безобразиях, которые произошли. В конце концов мы должны жить как одна семья и крепко стоять друг за друга, а у нас получается так, что каждый дрожит за свою собственную шкуру. Соболев жуткий трус, не успеешь ему что-нибудь сообщить, как он уже удирает. Видя все это у меня к нему резко изменилось отношение. Около двух лет я работала, не считаясь ни со здоровьем, ни с семьей, работала честно и не было ни единого случая, чтобы я старалась себя сберечь в ущерб общему делу. Я выполняла все то, что мне поручили и всегда помнила слова тт. Мешика и Савченко. Я обещала себя оправдать и до последней минуты делала все то, что от меня зависело.

Вот почему мне так неприятно было видеть и чувствовать отношение Соболева к нашему общему делу, к тому, что ему поручили, для чего его оставляли. Вот, например, такой случай: пришли люди – Ваня и Сережа. Я их видела два раза. Когда эти люди прибыли к нам, я им доложила о положении, что Кондратюка нет, остался Соболев. Мне хотелось, чтобы эти люди повидались с Соболевым, так как у него могли быть материалы, которые он может передать сюда. Что же вы думаете? Соболев долгое время не соглашался идти на связь. Один из пришедших товарищей – Ваня говорил, что он получил задание от Савченко, чтобы ни с кем не связываться. Я умолила Ваню, чтобы он встретился с Соболевым. Ваня и Сережа пошли на это дело. Я и Женя (это было задолго до ее ареста) буквально протоптали за три дня подметки в поисках Соболева, причем он знал, что мы его ищем. Соболев боялся встретиться с этими товарищами, а может это какие-нибудь шпионы пришли. Он мне заявил прямо – я не могу идти на связь с этими людьми. Я давала гарантию, что я этого Ваню знаю.

О чем говорит этот факт? Он говорит о трусости Соболева, о его бездеятельности. Конечно, Соболев не предатель, но он ничего не сделал и не сделает. Соболев сидит и самосохраняется.

Мне Иван Данилович всегда говорил: «В случае, если со мной что-нибудь случиться, ты должна добраться до Москвы и доложить обо всем. Ты должна всегда об этом помнить». Я всегда об этом помнила. Как я добралась до Москвы трудно даже выразить словами, но я все-таки добралась. И вот, когда случилась эта история с Кондратюком, то Соболев начал усиленно меня гнать из Киева. Что он мне говорил? Знаешь, ты для нас опасна, ты нам сейчас не нужна. Я ему на это отвечала: «Позвольте, Митя, ведь то, что Вы говорите – это значит просто пойти и отдаться им в руки. Я с таким же успехом могу зайти на Короленко 33 и сказать, что я явилась». Соболеву хорошо был известен тот контроль, который организовывали немцы на дорогах. Как можно было идти без единого документа? Со своим паспортом я идти не могла, так как у меня дома сидела засада и если бы меня задержали, то сейчас же доставили бы в Киев, а без паспорта идти тоже нельзя. Мне не хотелось глупо класть свою голову, это никому не нужно было. Я сказала Соболеву – Митя, Вы мне должны помочь и прежде всего материально. Я осталась без всего. Правда, Коваленко передал для меня две тысячи рублей, но что две тысячи рублей, если килограмм сала на рынке стоил 900 рублей. Для того, чтобы отправиться в такую дорогу нужны деньги. Ведь даже для взятки, которую нужно дать полицейскому, чтобы избежать опасность, надо иметь не меньше тысячи рублей. Соболев напомнил мне о тех двух тысячах, которые я получила. Он забыл, что мне все это время нужно было жить, нужно было есть. Я спросила Соболева – Митя, постарайтесь достать мне какой-нибудь документ. Он обещал достать справку через группу товарищей, которые работали на Подоле. Соболев тоже был связан с этой группой, которую возглавлял Светлов. Насколько мне известно многих из этой группы посадили.

Вначале Соболев ко мне вроде неплохо относился. Я решила уходить из Киева с Дудкиным. Мы начали нажимать на Митю, чтобы он нам достал документы. Он обещал, но ничего не сделал. Как-то он мне сказал: «Знаешь, Жорж болтун, я ему доклада не буду делать, а так как я к тебе с уважением отношусь, то я дам тебе доклад для того, чтобы ты связалась с тов. Сухоплатовым и доложила ему обо всем, а с Жоржем будешь идти вместе, но ты ему ничего не говори, что я тебе сделал доклад».

Я жила в той же квартире, где и Кучеренко. В этом же доме жили Скляренко, Слободенюк и Морозова. Хозяйка была прекраснейшей женщиной. Она беспартийная, далеко от политики, но всех знала, знала, что Морозова секретарь райкома. Через нее я связалась с этими товарищами. Жорж уже был с ними знаком и его познакомила также квартирная хозяйка. Она также знала и Печенева. Как-то раз хозяйка всех нас пригласила к себе. Я зашла и села. Ко мне подсел Слободенюк, которого я знала понаслышке, но не была с ним знакома. Меня выдавали как невесту Жоржа. Но Сима (квартирная хозяйка) оказалась большой болтуньей и рассказала им, что я не невеста Жоржа, а что мой муж сидит и у меня жуткое положение, за мной гонится гестапо и т.д. Когда Слободенюк подсел ко мне, то он мне сказал – я знаю Ваше положение и хотел бы с Вами поговорить. Я очень осторожно отнеслась к нему. После его слов я сделала удивленное лицо и сказала – о каком положении идет речь. Он мне сказал, что он все знает обо мне, знает где я живу, знает, что немцы сидят в засаде на моей квартире и т.д.

Таким образом я связалась со Скляренко и Слободенюком и мы решили вместе уходить. Вопрос об уходе Дудкина отпал. В это время я связалась с одним товарищем, который по национальности еврей, он работал директором какой-то стройконторы. И вот он мне дал справку, что я работала в этой стройконторе.

Я решила уходить с Слободенюком, причем вначале предполагалось, что мы пойдем втроем – я, Слободенюк и Скляренко. Соболев поддержал нас. Через некоторое время Скляренко начал вести такую линию – знаешь, Слободенюк, ты ее не знаешь, может быть она прислана гестапо, напрасно ты с ней связался. Морозова с другой стороны начала нажимать на этого парня и, в конце концов, Слободенюк начал сомневаться – а может быть она действительно из гестапо.

У нас уже совсем был подготовлен уход, но Слободенюк не явился и я осталась, как говорят, при пиковом интересе. Встретилась я с Соболевым. Он мне говорит – через три дня ты должна уйти со Сталинки, иначе я приму меры. Куда я могла уйти. Для того, чтобы я могла уйти мне нужно помочь, нужно подготовить мой уход. Я хочу уйти, сама предложила, что уйду, но мне нужна помощь. Соболев начал на меня кричать – ты нам не нужна, уходи куда хочешь, не мое это дело. Положение у меня было очень тяжелое. Этот разговор происходил при Печеневе. Печенев заметил Соболеву – нельзя так подходить, выходит, что мы использовали человека, а потом выбросили его. Она ни в чем не виновата, никого не провалила, никого не предала. Все-таки ей нужно помочь. Соболев налетел на Печенева – не твое дело мешаться и снова мне сказал – уходи, чтобы через три дня твоего духа тут не было.

Я вышла на улицу и мне буквально некуда было идти. Я осталась на улице, а на улице можно быть только до 8 часов вечера. Мне было очень обидно. Кто должен был мне помочь в моем положении? Только наши товарищи. Я за собой никакой вины не чувствовала, была совершенно чистой и мне было обидно, что со мной так поступают.

Я сижу на улице и вроде жду машину на Белую Церковь. И что вы думаете, тут же я познакомилась с одной женщиной, которая тоже ждет машину и собирается ехать в тот же район, где находится моя мать. Машина пришла, но никого не взяла и так как я в разговоре с этой женщиной сказала, что я живу очень далеко, то она пригласила меня к себе ночевать. Я пошла к ней. Оказалось, что она коммунистка, муж у нее был еврей, его расстреляли, осталось двое детей. Безусловно, она наша женщина. Я ей вскользь сказала, что у меня большое горе – немцы посадили моего мужа и я не знаю за что. Эта женщина познакомила меня с еще одной женщиной, у которой был муж – Павел. Он ко мне очень сочувственно отнесся и узнав о моем горе сказал – если у Вас такое горе, то едемте со мной, я еду на село. Я согласилась потому, что у меня другого выхода не было. Именно для меня это была зацепка, хотя бы на первое время.

Все-таки меня не успокоило то, что я не встретилась с Слободенюком. Мне наговорили всяких вещей, в том числе, что он чуть ли не арестован. Это все было сделано для отвода глаз, для того, чтобы я больше не являлась. Почему я уцепилась за Слободенюка. Он сам авиатор, работал в Забайкальи, был начальником строительства, секретарем парторганизации, в Киеве его совершенно не знают. Он был на фронте, возвратился из плена совершенно больным и разбитым. Я решила его перепроверить. То что мне говорят – это одно, а для того, чтобы успокоить свою совесть я решила сама перепроверить. Для того, чтобы с ним встретиться я сделала засаду на него. На дороге, когда он шел с работы я его поймала. Оказывается после того, как ему сказали, что я ушла, а ему об этом сказала Сима, он поднял скандал и поругался со Скляренко.

Скляренко обещал, что он его свяжет с парторганизацией и он будет работать. Но это оказалось только обещанием.

С этих пор мы с ним держали связь. Я ему сказала, что я должна уехать, но все-таки я уйду на нашу сторону, как только подготовлюсь к этому. Нужны деньги, нужен хоть какой-нибудь документ. Я перед ним поставила так вопрос: если Вы можете помочь, с удовольствием приму Вашу помощь. Буду Вам благодарна и думаю, что все будет хорошо.

Этот товарищ сразу оставил работу, а работал он механиком, и уехал со мной на село, причем для этого Павла оказалось неожиданностью, что вдруг появился мужчина. Приехали мы вместе и Павел обещал устроить меня на работу у директора МТС Ставищанского района. Я считала, что для меня это большое счастье, так как я смогу получить документ. Директору МТС было сказано, что я скрываюсь от посылки в Германию и у меня забрали паспорт.

Когда мы приехали в село Антоновку, Ставищанского района, то Павел начал нас водить за нос. Он ни за что не хотел нас устроить. Он пользовался большим авторитетом у директора, устраивал всякие дела, ездил в Киев на его машине и т.д. Мы там просидели месяц и наконец мы добились того, что Слободенюк устроился в МТС механиком. После больших трудов удалось договориться с директором МТС. Ходили мы к нему очень долго, буквально пузыри на ногах стали пока договорились. Но когда уже договорились, то мы попросили директора МТС, чтобы он нам разрешил поехать в Киев кое-что взять из вещей. Накануне отъезда директор заявляет, что у него уже работы нет, а мы точно знаем, что работа есть. Всю ночь мы не спали, думали, что можно сделать, чтобы зацепиться за эту МТС. Ведь устройство на работе в МТС было единственным выходом для получения документа нужного нам для ухода. Мы решили все-таки ехать в Киев. Они отправляют машину и нас не берут. Павел ведет политику – и нашим и вашим и в то же время нажимает на Гейко – директора МТС, чтобы он нас не устраивал. Гейко выдает Павлу командировочное удостоверение, что он принят на работу автогенщика и едет в Киев в командировку. Никогда в жизни Павел не работал автогенщиком и понятия не имеет о такой работе.

В Киев мы все же приехали, хотя и не на машине МТС. Я остановилась у женщины, с которой я познакомилась на улице, а Слободенюк пошел к себе на квартиру. В Киеве среди наших общих знакомых уже были разговоры о том, что я уехала со Слободенюком.

Мы долго просили Павла, чтобы он нам помог. Мы уже пошли в открытую. Я не сказала ему, что я была в подпольной организации, но я призналась ему, что меня преследуют немцы. На него это не подействовало. Будучи в Киеве я встретила Дудкина, который мне рассказал, что он напоролся на одного типа и думал, что будет скандал. Этот тип работал переводчиком в лагере. Он предал ряд людей, в том числе Кремлева и других.

В тот же вечер, когда мы беседовали с Павлом, то он нам сказал, что он работал переводчиком и удрал от немцев и вот сегодня он встретил одного человека, которого он боится. Фамилия этого человека – Дудкин.

Оказывается этот Павел для того, чтобы завоевать авторитет у немцев шел на такую подлость, что предавал наших людей – коммунистов. Он выслуживался перед немцами, а потом его все-таки разоблачили и он ретировался. Лицо Павла для меня было ясно. Я посоветовалась со Слободенюком и мы решили идти на риск. Этот Павел в Киеве перестал даже с нами разговаривать. Я чувствую, что мы можем потерять момент и поэтому я решила действовать немедля. Нам нужно было забрать у Павла все документы, выданные ему директором МТС и разоблачить перед директором, что он еврей, так как директор не знал этого. Таким образом мы его сможем взять в свои руки.

Приходит Павел и не хочет со мной разговаривать. Я боюсь, что мне не удастся больше с ним встретиться и поэтому всячески стараюсь его задержать. Наконец, Павел начинает со мной разговор. Он мне говорит, что завтра он пойдет на базар, сдаст продукты и получит тысяч 30 денег. Завтра же на базаре он думает купить костюм. Я ему говорю – у моего мужа прекраснейший костюм и я могу его Вам продать. – А сколько Вы хотите за него? – Я ему отвечаю – мы с Вами свои люди, сочтемся. Он спросил, когда придти, чтобы посмотреть костюм и я ему назначила встречу на 6 часов вечера.

К 6 часам мы отправили хозяйку из дому, я ей даже сказала, что у меня должен быть очень серьезный разговор с Павлом. Я проводила хозяйку и когда пришел Павел, заперла дверь. Я сразу же приступила к разговору. Павлу я сказала – игра закончилась, все мне стало ясно. Вы не думайте, что меня уж так преследуют немцы. То что мой муж сидит – это ничего не значит. Я могу в Киеве свободно жить. Вы знаете, что Слободенюк работает в гестапо и только во имя того, что Слободенюк меня любит и он должен мне помогать, он сейчас со мною. Я ему зачитала заявление, которое я написала на него, якобы, для подачи в гестапо.

Павел сильно перепугался, у него из рук выпала папироса. Я ему заявила – другого выхода нет, или Вы мне отдадите сейчас же документы, которые Вам выдал Гейко и завтра же оформите Слободенюка на работу механиком или же Вы пропали. Он растерялся. Я говорю – разговор закончен, отдавайте документы. Он начал упираться. Слободенюк его прижал, я помогла и мы забрали у него все документы. Он мне чуть не раскусил руку, потому что я рукой зажала его рот, чтобы он не кричал.

Буквально через шесть часов у Слободенюка уже была справка, что он работает в МТС механиком и ему представляется машина грузить все, что нужно для ремонта. Мы легче вздохнули. Отношение Павла ко мне было исключительно внимательное.

Таким образом мы прибыли в Разумницу. Это были наши первые шаги. Очевидно Павел уже что-то говорил директору в нашу пользу, потому что директор уступил нам свою квартиру, сказав, что иногда он будет у нас ночевать. Устроились мы чудесно. В материальном отношении нам было очень хорошо. Я за короткое время прекрасно поправилась, ели мы сколько угодно. Продукты там дешевые, но мы не преследовали цели устраивать хорошо жизнь, а у нас была одна цель – добиться получения документов, добыть деньги и отправиться в путь дорогу.

Директора мы взяли в свои руки. Как-то раз мы принесли на квартиру бутылку водки, я приготовила обед и мы пригласили директора. Во время обеда мы у него спросили – почему Вы связались с Павлом. Он нам сказал, что это получилось случайно. Надо было использовать удобный момент. Мы сказали директору МТС, что Павел еврей. Он открыл глаза. Мы его «успокоили», что все документы, которые он дал Павлу, находятся у моего брата в Киеве, который работает в гестапо. Гейко стал защищаться – Вы ведь знаете, что я не поддерживаю советской власти. Не думаю, что Вы пойдете на то, чтобы обо всем этом рассказывать, чтобы знали, что Павел еврей и т.д.

Гейко до мозга костей националист. Там их целая группа, с которой мы также немножко связались. Что же мы делаем дальше? Мы взяли транспорт МТС в свои руки. Я довольно часто ездила в Киев, привозила продукты, продавала их и у нас появились деньги. Несколько раз встречалась с Соболевым и каждый раз относилась к нему как честный товарищ. Я ему предлагала продукты, предлагала ему помочь, предлагала машину, если она ему нужна. Соболев от всего отказывался и говорил – мне от тебя ничего не нужно, ты нам больше не нужна, ты должна теперь залезть в глубокую нору и сидеть там, не показываясь. Я сердилась и считала, что Соболев в корне не прав. Допустим, мне нельзя было пока жить в Киеве, но в конце концов я могу выполнять задание, будучи на районе. У нас была отдельная квартира и это большое преимущество в условиях подпольной работы.

Как-то раз, приехав из Киева в Разумницу, я снова обратилась к директору с просьбой, чтобы мне дали пропуск привезти сына, мать и сестру Слободенюка, которые находятся на хуторе Михайловском. Я просила у него помощи. Он думал, думал и наконец сказал – знаете Мария Дмитриевна (так меня там называли) за сыном ли Вы поедете, или по другим делам, но я Вам помогу. Короче говоря, он мне оформил документ на фамилию Слободенюка, так как я считалась его женой. Справки о том, что я направляюсь по семейным делам в Киев, а эти семейные дела сводились к тому, что мы готовили деньги на уход, он выдавал мне очень часто. Деньги мы собрали. Слободенюк с отношением директора МТС достал пропуска до хутора Михайловского, причем не до того хутора Михайловского, который находился в ста километрах от Киева, а до того, который нам нужен был. В МТС мы взяли еще лошадь, правда плохую, но она нам не очень нужна была, мы взяли ее только для отвода глаз, так как предполагалось, что мы привезем на повозке всю семью.

Таким образом мы отчалили. Мы добрались до моих родственников, так как не рассчитывали, что самостоятельно сможем пройти линию фронта. Когда мы пришли в Корюковку, то там были усиленные слухи о партизанах. Мы решили обязательно пробраться к партизанам. После довольно долгих мытарств мы попали в партизанский отряд к тов. Попудренко.

Что я еще могу сказать о Кучеренко. Кучеренко в Киеве живет на той же квартире, где я жила до переезда на район. Кучеренко скрывается. Впечатление такое, что он наш человек. Если бы Кучеренко был предателем, то не может быть, чтобы он не выдал гестапо такую важную группу, как Соболев, Печенев и другие. Он все время встречается с Печеневым. Я несколько дней находилась в Киеве, Кучеренко знал, когда я бывала в Киеве и если бы он был не нашим человеком, то у него была полная возможность меня выдать.

 

[…]

 

Кого я могу назвать из тех, кого забросили немцы? Каминского, который работал раньше при Академии Наук, кем он работал – не знаю; затем – зав. гаражом Наркомата внутренних дел, фамилии его не знаю. О нем мне сказал Дудкин. Мне удалось познакомиться с людьми, которые прибыли с нашей стороны, список этих людей сохранен у Соболева.

Из гестапо Кучеренко вышел без всяких документов. У него был старый паспорт, в котором он фамилию Кучеренко переправил на Овчаренко. У меня будет просьба в отношении документов и не только Кучеренко, но и Черкасову, и Шамрыло. Кучеренко говорил, что он имеет личную связь с ними и в любое время, когда я возвращусь из Москвы, он устроит мне личную явку с Шамрыло и Черкасовым. Соболев наладил связь с Кучеренко.

Из Киева мы вышли, примерно, 13 декабря. Уже пятый месяц, как мы из Киева. Очень долго мы засиделись в отряде. Слободенюк и сейчас еще в отряде.

Каков внешний вид Киева. Здание ЦК немцы разобрали и все, что можно было вывезли в Германию. Все оборудование, паркеты вывезены, а стены они должны были взрывать под тем предлогом, что здание ЦК минировано и они не могут найти мины, поэтому здание нужно разобрать. Здание Верховного Совета немножко повреждено. Здание Совнаркома стоит и здравствует. В этом здании ничего нет, оно пустует, так как немцы боятся вселяться в это здание. Возможно, что в последнее время они уже его заселили. Полностью занято здание Киевского Военного Округа. Там находится генералкомиссариат.

Крещатика нет. В конце Крещатика осталось несколько домов. С одного края – до Бессарабки и с другого края стоят несколько домов, все остальное взорвано. Взрывы были 24–25 сентября 1941 года, а немцы зашли в Киев 18 сентября. Большой взрыв был на углу Прорезной и Крещатика, где помещался магазин «Детский мир». Соболев говорил, что как будто бы это их работа. Не знаю так ли это. Дом, где помещалась гостиница «Континенталь» сгорел. Здание оперного театра, русской драмы, музкомедии целы. Театр Франка немного поврежден. Театр не работает. В Лавре я не была, но слышала, что там были взрывы. Здание, где помещался институт Маркса–Энгельса, сохранилось и полностью занято немцами. Здание обкома партии сожжено и за поджог этого здания немцы расстреляли 300 человек. На Крещатике сплошные развалины, причем немцы не убирают. Улица Ленина немного повреждена с правой стороны. Универмаг стоит. Полностью нет Ольгинской улицы.

Арсенал работает. Там производят ремонт оружия. Заводы «Большевик», «Ленкузня» работают. «Укркабель» кажется не работает, точно не знаю. Фабрика «Карла Маркса» работает на полном ходу. ТЭЦ работает, но электроэнергия дается исключительно для немцев. Немцы занялись подъемом потопленных пароходов и здесь они имеют большой успех в работе.

Еще просил Кучеренко передать, что в любое время по вашему сигналу можно поднять вооруженное восстание в Киеве, так как людей осталось очень много, есть закопанное оружие. Говорят, что на Подоле до сих пор стоит танкетка.

Все мосты взорваны, но немцы очень быстро восстанавливают железнодорожные мосты. Восстановлен мост на Дарницу–Харьков, затем там построен новый мост, правда, деревянный. Мосты сильно укреплены зенитной артиллерией. Цепной мост не восстановлен.

Когда мы были в Киеве, то легендарные слухи ходили о каком-то партизанском отряде, фамилию командира которого я никак не могу вспомнить. О нем рассказывали такие вещи, что он являлся на конфетную фабрику в форме офицера, в белых перчатках, грузил немецкие машины продуктами и все это вывозил, причем нигде никаких диверсий этот отряд не проводил, а занимался только заготовкой.

Наши самолеты над Киевом летали, но должна сказать, что наши летчики все-таки неудачно сбрасывают листовки. Листовки сбрасываются не над Киевом, а в глухих районах. В Киев наши листовки попадали очень редко. Местных листовок очень много.

В Киеве из оставшихся людей очень мало кто слушает московское радио. Радиоприемник должен питаться электроэнергией, а электроэнергией пользуются только немцы.

Рация, оставленная Ивану Даниловичу, оказалась негодной. Неудачно были оставлены и радисты. Мы их очень быстро отправили. У них были неприятности, так как их плохо поселили.

Мы слышали, что на Житомир налетела группа подпольных работников, которая освободила из гестапо очень много политзаключенных и нанесла большой удар гестаповцам. Говорят, что там тов. Федоров, но точно ли это – не знаю.

 

К.Б.

Гор. Москва