Виталий Нахманович. Об ответственности историка

Современное общество началось с того, что «научное исследование» было противопоставлено «слепой вере» в качестве единственного достоверного источника наших представлений о мире. По мере накопления научных знаний картина мира изменялась, в чем и состоял научный прогресс. При этом, с одной стороны, ученые в целом всегда отдавали себе отчет в относительности нашего знания, а с другой, в каждый конкретный исторический момент сумма информации, соответствовавшая «последнему слову науки», считалась отражением абсолютно объективной картины мира. Это было естественно, поскольку в противном случае невозможно было бы планирование «на научной основе» никакой долгосрочной деятельности.

Поскольку подобная ситуация складывалась не только в естественных, но и в общественных науках, то последние триста лет происходили смена или одновременное существование разнообразных политических режимов и социальных моделей, в основе которых лежали «единственно верные» научные теории: социалистическая, расовая, либеральная, национально-территориальная...

Проблема заключается в том, что если стремление отдельного ученого абсолютизировать свою теорию редко влечет за собой действительно серьезные последствия, то в ситуации, когда за дело берется государство, все становится гораздо хуже. То, что с точки зрения ученого являлось лишь гипотезой или динамически изменяющейся теорией, в руках власть предержащих становится абсолютной истиной и, что немаловажно, идейным обоснованием их права на эту самую власть. Их позиция подкрепляется некритичностью широких масс, также стремящихся к созданию устойчивого мира, основанного на незыблемых понятиях.

В результате любая социальная система стремится к стабилизации, рано или поздно (в зависимости от присущих ей конкретных политических механизмов) сменяющейся окостенением и стагнацией. Диктат политического интереса влечет за собой все большие ограничения для лежащего в основе научного знания непредвзятого исследования. В конце концов, социально-политическая система, возникшая как плод реализации новейших достижений общественных наук, становится главным тормозом на пути их дальнейшего развития. Наука из потенциального источника знаний общества о себе превращается в обслуживающий персонал, призванный обосновывать право политической элиты на сохранение власти.

Советская историческая наука прошла все этапы этого пути и к концу коммунистического режима поистине достигла виртуозности в умении фальсифицировать и замалчивать исторические факты в угоду власти. Разумеется, существовало большое количество честных историков, однако они вынуждены были заниматься более отдаленными эпохами, хотя и здесь общая идеология влияла если не на содержание исследований, то на их тематику. Что же касается истории советского периода, особенно Второй мировой (вернее, Великой Отечественной) войны, являвшейся краеугольным мифом, обосновывавшим право режима на существование, то здесь любая самостоятельность заранее была обречена.

Это привело к тому, что к моменту обретения Украиной независимости изучение новейшей истории страны находилось, по сути, в зачаточном состоянии. Основной массив архивных документов был неопубликован, а зачастую и недоступен. Как следствие, не существовало базирующихся на них серьезных исследований. Как всегда в подобных ситуациях первую скрипку стали играть любители из числа общественных деятелей, кладущие в основу своих «изысканий» любые подвернувшиеся под руку факты, не утруждая себя их критикой, да и не умея квалифицированно ее провести. В результате вместо одного большого советского мифа о войне мы получили много маленьких частных мифов, обычно противоречащих друг другу, но от этого не более достоверных.

Между тем в условиях формирования молодого государства и необходимости консолидации нации на базе единой идеологии неимоверно возросла потребность общества в новых полноценных исследованиях. Учитывая, что в наследство Украине досталась в том числе и многовековая память о многочисленных конфликтах между населяющими ее народами, крайне необходимым стало отделить в этой истории мифы от реальных фактов, которые могли бы стать основой для спокойной и честной переоценки совместного прошлого, осознания всеми своих ошибок и примирения во имя общего будущего. Вторая мировая война в этом смысле является наиболее близким к нам по времени событием, которое живет не только в исторической, но и в реальной памяти тех, кто ее пережил. А это значит, что восприятие всего с ней связанного болезненно и вызывает острую реакцию широких слоев общества.

В этой ситуации ответственность историков многократно возрастает, а права на ошибку практически нет. От того, насколько корректным и профессиональным будет проведенное нами исследование, зависит ближайшее и отдаленное будущее миллионов наших соотечественников, которые должны будут из наших теоретических штудий делать вполне практические выводы в своей повседневной жизни. При этом очень важно не впасть в другую крайность и не заменить цензуру сверху самоцензурой, при которой ученый стремится затушевать «неудобные» факты, дабы не спровоцировать общественный конфликт. Подобное замалчивание ни к чему хорошему привести не может, поскольку факты рано или поздно все равно станут всеобщим достоянием, а ученый лишится доверия общества, и все то нужное и полезное, что он сделал в своей жизни, будет взято под сомнение.

Все сказанное в высшей степени актуально для изучения темы, ставшей объектом нашего внимания: истории киевского Бабьего Яра. При обращении к ней общественное сознание сталкивается с необходимостью согласования целого ряда исторических мифов и политических парадигм, выливающихся во вполне конкретное и подчас прямо противоположное отношение к покоящимся здесь жертвам.

Эта проблема накапливалась десятилетиями и усугублялась колебаниями общественно-политического маятника, последовательно выводившего на первый план одни аспекты трагедии в ущерб другим.

Сразу после войны были предприняты попытки увековечить память погибших здесь евреев. Однако с началом кампании государственного антисемитизма на этом был поставлен жирный крест.

Потом государство пыталось вообще стереть память о трагедии, что привело к еще одной — Куреневской — катастрофе Бабьего Яра. Затем оно решило создать памятник, идея которого сосредотачивалась бы лишь на героической стороне, а именно — на судьбе расстрелянных здесь военнопленных и участников коммунистического подполья.

Со своей стороны, общественное почитание этого места связывалось именно с еврейской трагедией, при этом фактически игнорировались остальные жертвы.

В независимой Украине государство самоустранилось от попытки комплексного решения проблемы, и отдельные группы и организации стали, каждая сама по себе, увековечивать «свою» память.

В результате сегодня память о Бабьем Яре отягощена следующими коллизиями.

Исключительность еврейской трагедии обосновывается тем, что «только евреев здесь убивали, потому что они были евреями». Это, возможно, не совсем удачная формулировка, поскольку и коммунистов убивали только потому, что они были коммунистами; а душевнобольных — только потому, что они были душевнобольными. Но подразумевается, что у евреев изначально не было выбора. В отличие от, скажем, коммунистов, они евреями родились, и возможность сменить свое еврейство на что-то более безопасное им не предоставлялась. Однако эта постановка вопроса не учитывает того, что и ромов убивали только потому, что они были ромами.

Увековечение памяти украинских патриотов, о чем вообще в советское время даже не упоминалось, сталкивается с жестким нежеланием, в первую очередь евреев, видеть в одном месте памятник «жертвам и палачам». При этом имеется в виду не только прямое участие украинских полицаев в расстрелах еврейского населения, но и призывы к его уничтожению, раздававшиеся со страниц украинских газет, в частности выходившего во время оккупации в Киеве «Украинского слова». Однако никого не смущает то, что, говоря о жертвах сталинского террора, мы автоматически включаем сюда значительное количество советских палачей самых разных национальностей.

Естественное психологическое сопротивление такой постановке вопроса использует, в первую очередь, обращение к довоенным советским реалиям, а именно к Голодомору, вина за который вменяется, прежде всего евреям. Отсюда такое внимание, которое было уделено мифу о массовых захоронениях в Бабьем Яру жертв голода и сталинских репрессий начала 1930-х гг. Этот миф, с точки зрения его создателей, должен был служить подкреплением утверждения о том, что евреев в Бабьем Яру вообще не расстреливали, но в силу указанных психологических причин он находит поддержку и у тех, кто не доходит до отрицания Холокоста.

Гораздо меньше внимания уделяется репрессивной политике Советской власти в Западной Украине после раздела Польши в 1939 г. Этот террор в не меньшей степени может служить историческим оправданием для позиции, занятой украинскими националистами после начала советско-германской войны. Однако, апеллируя к нему, есть риск получить еще один конфликт, на этот раз внутриукраинский, в котором оппонирующей стороной будут все те, кто сохраняет советские идеологические стереотипы.

При этом за скобками остаются те же ромы и пациенты Павловской больницы, о которых упоминают вскользь, через запятую. И, наконец, просто не учитывается трагедия киевлян, жителей города, которых расстреливали здесь иногда как заложников, иногда за нарушение законов оккупационного режима, а иногда вообще по до сих пор непонятным нам причинам, сотни человек, целыми семьями.

Все вышесказанное определило границы и направления нашего исследования. Разумеется, сначала следует восстановить непосредственную картину событий, происходивших на указанной территории как во время войны, так и в до- и послевоенный периоды. И первым шагом на этом пути стало уточнение топографии района, чему и посвящена настоящая, первая книга нашей серии. В это понятие входит как восстановление истории застройки и заселения этой территории, так и локализация мест расстрелов во время немецкой оккупации 1941–1943 гг.

Дальнейшая работа будет посвящена освещению широкого исторического фона, тех явлений в истории Украины, Советского Союза, Германии, которые не просто сделали возможным военную трагедию и послевоенный фарс, но непосредственным образом привели к ним. Иными словами, мы постараемся показать события в Бабьем Яру в контексте истории Киева и Украины, начиная со второй четверти минувшего столетия. Ниже мы приводим ориентировочный перечень тем, которые предполагаем осветить в последующих сборниках на основе впервые вводимых в научный оборот архивных документов.

Киев советский:

— идеологическая обработка населения. Национальный, религиозный, культурный аспекты;

— жизнь киевлян в 1930-е — начале 1940-х гг.;

— власть и горожане в первые месяцы войны. Пропаганда и настроения.

Киев оккупированный:

— политика нацистской Германии на оккупированной Украине. Национальный, религиозный и культурный аспекты. Отношение к населению и военнопленным. Идеология и практика;

— идеология и пропаганда украинского национального движения. Национальный, религиозный, гуманитарный аспекты;

— деятельность оккупационных властей и местного самоуправления в Киеве. Национальный, религиозный и культурный аспекты. Отношение к населению и военнопленным. Пропаганда и практика;

— деятельность немецких и украинских карательных органов в оккупированном Киеве. Концентрационные лагеря;

— украинское национальное общественное движение и подполье в оккупированном Киеве. Борьба и гибель;

— политика Советского Союза в отношении временно оккупированных территорий Украины. Национальный и религиозный аспекты. Отношение к населению и военнопленным. Идеология, пропаганда и организация сопротивления;

— советское подполье в оккупированном Киеве. Борьба и гибель;

— военнопленные в оккупированном Киеве;

— мирное население — евреи, цыгане, простые киевляне — в оккупированном Киеве. Настроения. Жизнь и смерть.

Киев освобожденный:

— идеологическая обработка населения. Национальный, религиозный, культурный аспекты;

— отношение к бывшим оккупантам;

— жизнь и настроения киевлян в освобожденном Киеве.

Память Бабьего Яра:

— советский режим на Украине. 1940-е — начало 1990-х гг. Национальный и религиозный аспекты. Идеология и практика;

— память о войне в официальной идеологии и монументальной пропаганде;

— мемориал в Бабьем Яру. Государственная политика;

— украинское, еврейское и общедемократическое движение. Интеллигенция и диссиденты. Поиск и переосмысление символов;

— Бабий Яр как символ еврейского национального движения;

— власть и общественные организации в Бабьем Яру в независимой Украине. Столкновение взглядов.

Огромный общественный интерес, существовавший по отношению к проблеме Бабьего Яра не только в бывшем СССР, но и во всем мире, в течение десятилетий, и вновь разогревшийся в последние годы, побудил нас осуществить это издание на русском языке с тем, чтобы оно стало доступным широкому, в том числе и зарубежному читателю.

Мы надеемся, что наше исследование выполнит свою задачу и станет серьезной основой не только для разработки концепции создания исторического заповедника, национального мемориала и музея Бабьего Яра, но и для решения накопившихся исторических обид и противоречий, создания единой национальной идеи независимого Украинского государства.