Документи

Книга 3 | Розділ 2. Київ від початку війни до вступу німецьких військ
Книга 3 | Розділ 3. Настрої городян у перші місяці війни
Книга 3 | Розділ 4. Діяльність окупаційної влади й місцевого адміністрації у Києві. Національний, релігійний і культурний аспекти. Ставлення до населення й військовополонених. Пропаганда й практика
Книга 3 | Розділ 6. Мирне населення в окупованому Києві. Настрої. Життя і смерть

Стенограма бесіди в Комісії зі складання хроніки Великої Вітчизняної війни з Надією Конашко – начальником ливарного цеху заводу «Ленінська кузня»

30 травня 1944 р.

Текст (рос.)

Комиссия по составлению хроники Великой Отечественной войны

Стенограмма беседы                                                                                      Беседу проводит научный

Н. Конашко                                                                                                сотрудник Комиссии т. Еловцан

                                                                                                                     Записывает т. Рослякова

 

Киев. «Ленкузница». 30 мая 1944 года.

Конашко Надежда Петровна – начальник литейного цеха.

Год рождения 1913, украинка, киевлянка.

Когда завод эвакуировался, у меня был тяжело болен ребенок. Было очень тяжелое желудочное заболевание. Завод эвакуировался в начале июля месяца. Условия поездки были плохие. Я не могла поехать, осталась в Киеве.

С мужем разошлась еще до войны. У всех киевлян, которые оставались до последних дней, было такое впечатление, что Киев не отдадут немцам, думали, что возможна бомбежка, поэтому завод эвакуируется.

Немцы пришли в Киев 18 сентября. Когда наши части стали отступать, среди населения началась паника. Некоторые уезжали, но все попали в окружение за мостом. Когда вошли немцы, видно было, что это чужие нравы. Начали ходить по дворам и вылавливать евреев. Их выстраивали на улицах, истязали людей. Все это поражало в само сердце. Потом начались взрывы и пожары. Немцы говорили, что это большевики сделали, они сами уничтожают город. Немцы совершенно не тушили пожаров, наоборот, пожар разрастался. Все очаги пожара были оцеплены. Население выгоняли из этих районов. Впечатление было такое, что они даже и не собирались тушить.

Через некоторое время был объявлен приказ, что все евреи должны явиться с ценными вещами на кладбище. Это страшная картина, как люди тянулись с пожитками, детьми, колясками. Потом их всех расстреляли. Был приказ, кто будет скрывать евреев, сам отвечает за это, если не укажет. Когда они шли – это такой камень у всех на душе был. Через некоторое время объявили, что сегодня в городе расстреляно 500 человек за саботаж. Предупреждаем, что в следующий раз будет расстреляно еще больше. В следующий раз было расстреляно еще человек 300.

Потом был приказ, что все должны явиться обязательно на работу.

Мобилизация в Германию началась месяца через четыре после того, как немцы пришли в Киев.

После приказа о том, что все должны явиться на работу[,] я тоже пошла сюда на завод, чтобы быть в своем коллективе, потому что я работала в 1937 года на этом заводе. У нас на заводе были много лучшие условия, чем в других местах, потому что у нас было мало немцев. Работал один механический цех, котельного цеха не было, на его месте был газогенераторный цех. Наш литейный цех работал. Вывезли электросталелитейную1 печь. Я работала технологом. Директором был назначен Таиров. В литейном цехе работал мастером Конюшевский. Когда я пришла устраиваться на работу, поговорила с Конюшевским, он поговорил с Таировым. Приняла центральную лабораторию, начала приносить все реактивы на завод.

У нас хорошо было на заводе тем, что единственный управляющий был немец. Кроме того был шеф этого предприятия «Усма», куда входил наш завод, судоверфь, завод Сталина и еще какой-то завод. Правление этой фирмы «Усма» находилось в Вене. Управление находилось на Александровской улице. Там сидел Ротельн – наш шеф. Первое время, когда пришла я на завод здесь были железнодорожники. Первое время мы делали только литье для железной дороги. Потом железнодорожники взяли завод «Большевик» и ушли туда.

У нас был один немец, который сидел у себя в конторе. В этом отношении мы чувствовали себя свободно. Над нами не было палки.

Что поразило меня, как инженера? Я привыкла к определенной советской технологии, к определенному логическому порядку, что существует плановая группа, технологическая группа, у них абсолютно ничего этого не было, все было примитивно. Много говорилось о том, что немецкая техника, высокая техника. Я этого здесь не видела. Мы получали какие-то заказы без всяких технических условий, без всяких оговорок о качестве, даже без чертежей очень часто.

Нас поразило первое время то, что немцы били. Сам Рентель мог приехать на завод, дать в зубы одному, другому. После того, как они взяли наш завод, они приказом объявили, что все должны собраться в механическом цехе и там такой-то рабочий получит по 20 палок за то, что он украл бензин. Старого кадрового рабочего при всех раздевают и начинают бить палками. Было дано право мастеру цеха и начальнику цеха бить рабочих. Правда, у нас в большинстве все люди советские. Они это право не использовали.

У нас Шмидт был управляющим заводом, он часто избивал рабочих. Часто он валили их на пол, и начинал топтать ногами, колотить. Те люди не могли обороняться. Он подойдет, видит, что сидит не работает, начинает его лупить. В этом отношении, кончено, очень тяжело было.

Считали меня немцы лаборантом, но я большего и не хотела. Так и было записано. Получала я 700 рублей. По базарным ценам – это рублей семь, потому что было все очень дорого. Давали паек. Сахар получали время от времени, килограмма четыре пшена в месяц. Иногда было мясо, но не регулярно. Кроме того, обеды. Обеды были очень плохие. Ежедневно пшено на обед, на второе – пшенная каша. Хлеб был просяной, от которого было очень много желудочных заболеваний.

Немцы очень удивлялись, как это женщина – инженер, да еще металлург. Когда первое время немцы заходили в цех, они с удивлением смотрели на крановщиц. Их это тоже поражало.

У нас на заводе стояла воинская немецкая часть. Мне приходилось разговаривать с некоторыми немцами. В результате разговора с ними я убедилась, что немцы очень ограниченные люди, в особенности молодежь лет по двадцать, двадцать пять. Они уверенны, что немцы высшая раса, что все расы ничто перед ними. У людей старше лет тридцати пяти, сорока настроение и отношение другие. Очень многие из них были настроены против Гитлера. Был один офицер, который окончил богословский факультет, профессор, интересовался литературой, хорошо говорил по-русски, так он прямо говорил: «В общем это коричневая чума». Но это были одиночки.

Мы умудрялись почти ничего не делать. Дирекция тоже говорила, вы делайте вид, что работаете, когда увидите, что идут немцы, берите лопату для вида.

У меня сложилось впечатление, что немцы, которые были здесь, больше заботились о своем благополучии. Модельный цех, например, исключительно работал для управляющего заводом – немца: люстры делал и прочие вещи для его обстановки, причем все в обязательном порядке. Делали мебель, полировали.

Когда у них стали плохие дела, они начали уезжать из Киева. Это было потрясающее зрелище. Полные машины уходили с такими вещами, как буфеты, столы, диваны. Все это везли, везли без конца.

С завода они вывезли очень много, станки везли из механического цеха. Разорили совершенно сталелитейный цех. За месяц, полтора до вступления Красной армии тянулись целый обозы, причем за каждой подводой шла корова, на подводе были гуси.

Мы, работающие на заводе, получили повязки. Повязки сначала были серые. Весь центр был объявлен запретной зоной. Нам сказали, что в течение трех суток надо выехать из центра. Началось великое переселение народов. Погрузили на тележки самые ценные вещи и тронулись. Я поехала к подруге на окраину, но через некоторое время стали выгонять и оттуда.

При эвакуации немцев часть рабочих ездила на погрузку оборудования, на верфь. Я тоже в это время работала на верфи в кухне. Работающим на верфи сначала выдали серые, потом красные повязки. Иждивенцы не получали [повязок] и должны были выехать. Наш шеф прямо заявил, что мы теперь не отвечаем за целостность наших иждивенцев, их могут расстрелять на улице, а вы должны работать до последнего дня. Нам отвели один квартал на Караваевской улице.

Мне часто приходилось ездить на верфь, на Подол. Везде валялись трупы женщин, трупы стариков расстрелянных. Многие старики дряхлые, старые оставались, их расстреливали прямо на улицах. На каждом углу стояли автоматчики. Я видел одну группу, состоящую исключительно из женщин, стариков и малых детей, которых вели автоматчики. Что с ними сделали, я не знаю.

Работали мы с шести до четырех часов. Ходить можно было до восьми часов вечера, летом [–] до девяти.

Жить можно было исключительно базарами. Наше единственное счастье, что на Украине был хороший урожай. Пшено, ячневая мука были недороги. Жиры были на базаре, но очень дорогие.

Моя мать и ребенок не имели права оставаться, но они остались. Они сидели в заводской квартире и старались не выходить из дома.

В последний день перед приходом Красной армии, нам объявили, что плохо дело для немцев. Мы, конечно, очень обрадовались. Артиллерийский обстрел города был очень сильный… Видим, что немцы начинают сматываться. Начались взрывы. Мы оставшиеся в этих домах на Караваевской улице очень волновались, решили, что нас взорвут. Оставалось много мужчин призывного возраста и молодых женщин. Кругом все взрывалось. Караваевская улица как раз за Ботаническим садом. На улицу нельзя было выйти.

Часов в одиннадцать ночи мы услышали идут танки. Ворвались наши танковые части. Мы сразу поняли, что это наши танковые части. Наутро мы увидели своих танкистов. Я очень сдержанный человек и то со слезами на глазах бросилась на шею первому красноармейцу, которого я встретила.

Промтоваров не было. Пару раз привозили из Западной Украины костюмы и ботинки. Давали рабочим за наличный расчет довольно дорого.

Для киевлян ужасная потеря – взорвали Лавру и Успенскую церковь. Лавра была взорвана через два месяца после вступления в Киев. Немцы говорили, что они не могли разминировать ее. Потом они разобрали все до дощечки. Там было много ценных вещей, гробницы. Даже оттуда вывезли цветной металл. Здание СНК новое, но тоже сняли крышу, сняли мраморные ступени, сняли облицовку стен.

Церковь работала, происходили венчания и т.д.

Лучшие дома занимали немцы. Привезли свои семьи спасать от бомбежки в Германии. Расфуфыренные немки ходили по улицам на своих деревянных каблучках. Проходили мимо нас, не обращая на нас никакого внимания. Чувствовали они себя здесь полными хозяевами.

 

30/V-44.

ЦДАГОУ, ф. 166, оп. 3, спр. 244, ар. 2-3 та зв.