СООБЩЕНИЕ

тов. ГРОМЫКИ Павла Тимофеевича о подпольной работе, проводимой им в тылу противника

7.II–1944 года

 

Приблизительно в конце июля 1941 года было объявлено по радио, чтобы все бывшие партизаны и красногвардейцы явились в горсовет. Я явился в горсовет к тов. Осечкину. Тов. Осечкин меня назначил в истребительный батальон и заявил, чтобы я никуда из города не выходил.

Через два дня вечером меня опять вызвали к т. Осечкину. Осечкин меня назначил в Штаб обороны города. На другой день меня вызвал Шамрыло в здание горсовета1.  Он познакомился со мной, мы поговорили, а потом он сказал, чтобы я завтра к 10-ти часам явился к нему в горком партии. Я явился и он мне сказал, что я остаюсь при горкоме партии и чтобы завтра в 10 часов вечера я опять зашел к нему. Уже были установлены пропуска и мне выдали пропуск для хождения по городу. Это было в первых числах августа и в течение всего августа я ежедневно, а иногда и два раза в день заходил к тов. Шамрыло в здание горсовета, или в здание обкома. Как-то однажды, он мне заявил: «тов. Громыка, мы решили оставить Вас здесь для подпольной работы, как Вы себя чувствуете». «Что ж – оказал я, если нужного я останусь!» – А условия подпольщика Вам известны. – Да говорю, я точно знаю и точно учитываю, чем это грозит". В общем, я дал согласие и Шамрыло сказал, чтобы я пришел к нему в 12 часов дня. Я зашел. У него сидел какой-то человек. Я этого человека не знал. Мы начали разговаривать с Шамрыло, а этот человек сидел в стороне. Потом Шамрыло меня спрашивает, какое у Вас материальное положение. Ничего, говорю, я получаю зарплату и сейчас не нуждаюсь. А что, спрашивает вдруг Шамрыло, если я познакомлю тебя с товарищем. Если нужно, отвечаю я, то, пожалуйста, познакомь. Тогда он подзывает этого товарища, знакомит и говорит, что это бывший секретарь Бело-Церковского горкома партии, а сейчас назначен руководителей подпольного параллельного Киевского горкома партии. Мы познакомились, все сели за стол тов. Шамрыло, посидели с полчаса, а потом Шамрыло сказал, – идите[,] куда Вам нужно. Фамилии этого человека он мне пока не назвал. Пошли мы с этим человеком, походили по городу, а потом зашли в столовую, которая находилась на углу Прорезной и Короленка. Там мы окончательно познакомились и вечером опять пришли к Шамрыло. Шамрыло сказал я вам дам немножко денег, чтобы Вы себе купили то[,] в чем нуждаетесь. И он дал мне лично 5000 рублей, причем сказал – покупайте продукты, а если нужна одежда, то я еще денег дам. После этого, он дал мне задание подыскать три надежных квартиры. На мой вопрос, у каких именно людей подыскивать, при чем сказал, что у меня есть хорошие знакомые евреи, он ответил, чтобы не было ни одной еврейской квартиры. – А хозяева квартиры, спросил я, должны быть партийные, или беспартийные. – Только беспартийные, ответил т. Шамрыло, а если будут еще и религиозные, то совсем будет хорошо. Я обещал узнать и доложить.

Я поехал к Орлову-Юдину, которого я давно знал (он работал на табачной фабрике) и сказал, что если город Киев будет оставлен Красной Армией, то мы останемся в городе для работы, так вот, не согласится ли он на то, чтобы быть содержателем квартиры, а мы уж ему скажем, кто будет к нему на квартиру являться. Он согласился.

Я поехал еще к одному своему старому знакомому, также рабочему табачной фабрики, т. Нечипоренко. И с ним договорился. Затем поехал на Печерск к своему шурину Якименко. Я сказал: «Денис Федорович, нужна квартира для организации, не согласишься ли ты быть содержателем, такой квартиры». «Я всегда готов, ответил он, предоставить для этой цели свою квартиру».

Договорившись с тремя квартиродержателями, я поехал к т. Шамрыло и доложил, что квартиры у меня уже есть. Он дал задание «Семену» – бывшему секретарю Белоцерковского горкома, чтобы он поехал и побеседовал с этими людьми и дал ему деньги для Нечипоренко и Орлова. Какую именно сумму, я не знаю. Нечипоренко денег не взял, о чем «Семен» доложил т. Шамрыло. Орлов же взял. Также взял и Якименко. Я вторично поехал к Нечипоренко и сказал, что нужно все же немного денег иметь, чтобы купить хлеб и продукты. Он ответил, – я получаю хорошую зарплату, сын мой также получает хорошую зарплату и дочь моя работает, так что я в деньгах не нуждаюсь, а если будет задание, то я его и так выполню. Я опять приехал к тов. Шамрыло, и сказал, что Нечипоренко не нуждается и поэтому денег не берет, и что никаких сомнений здесь быть не должно.

Значит, мы остановились на квартирах: Якименко, Орлова и Нечипоренко. Квартиры Орлова и Нечипоренко выделили для ЦК, а квартира Якименко оставалась, как городская консперативная квартира. Якименко устроили там дворником.

Затем, была выделена квартира лично для «Семена». Тов. Шамрыло предложил мне поехать на эту квартиру[,] познакомиться с хозяевами и вообще посмотреть подходит ли она. Это было на Александровской Слободке. Я поехал туда, осмотрел квартиру и доложил, что квартира подходящая, люди, как будто бы ничего и место хорошее.

Когда с квартирами было закончено, мне сказали, что меня оставляют членом бюро и заместителем секретаря дублированного горкома партии. С этой целью меня познакомили с секретарями подпольных райкомов партии. Прежде всего, меня познакомили с Ухом Николаем, по кличке «Мишка».

[...]

Всем нам выдали оружие – револьверы. Мы потребовали еще амонал и периксолин, но Шамрыло сказал, что для этого есть другая группа работников, оставленная в подпольи. Состав этой группы, которая являлась диверсионной, мне не был известен.

Когда я получил адреса явочных квартир указанных выше лиц, меня вызвали к Шамрыло и в его кабинете был поставлен вопрос о том, чтобы горком комсомола выделил девушку для связи между квартирами ЦК и квартирой Якименко, чтобы я и «Бруз» знали, кто является на квартиры ЦК. Горком комсомола выделил такую девушку – Клаву Андрееву, по кличке «Матрена». Адрес ее был Кирова № 47, на втором этаже. Эта была квартира ее дяди, музыкального мастера. Меня с ним познакомили и Шамрыло[,] дал мне задание познакомить ее с Орловым, его сестрой, с Нечипоренко и с Якименко. Назначения консперативных квартир, с которыми она держала связь, она не знала. Также не знала о других квартирах. Потом мне «Бруз» дал 500 рублей, для передачи Клаве. Я ей передал эти деньги и на этом была закончена наша организационная работа.

Тов. Шамрыло у себя в кабинете сказал мне и «Брузу», что если в Киев вступят немцы, то в первую очередь включится в работу первый состав подпольного горкома, а дубль горком не включается в работу до тех пор пока, не получит задания от первого состава подпольного горкома партии. Значит, конкретных задач перед нами поставлено не было.

Теперь скажу, что мне известно о товарищах, которые были оставлены в подполье в 1941 году и с которыми меня связали. Что с ними случилось со времени оккупации города Киева немцами и до момента вступления в город Киев частей Красной Армии, т.е. до ноября 1943 года.

25–26 сентября 1941 года я встретил хозяина явочной квартиры Войтюка, Медведя и он мне сказал, что Войтюк ушел из Киева на Николаев, т.е. фактически дезертировал. Я Медведю оставил задание, что как только явится Войтюк, узнать у него, где он будет находиться. В декабре месяце я опять пошел к Медведю и от него узнал, что Войтюк приходил и сказал, что когда немцы вступили в город, то его выдала одна немка, проживающая на той же улице. Его как будто бы хотели арестовать, но он засыпал им табаком глаза и скрылся. Когда Медведь ему сказал, что приходил «Володя» и просил оставить адрес его местопребывания, то Войтюк ответил: «я спешу сейчас перейти линию фронта, потому, что меня тут преследуют». Медведь дал ему на дорогу полотенце, мыло, Войтюк ушел и с тех пор ни я, ни Медведь больше о нем ничего не слыхали.

Что касается, секретарей подпольных – Петровского и Железнодорожного райкомов партии т.т. Хандея и Викторова, то мне о них известно следующее:

11 января 1942 года Хандей зашел на квартиру своей связной – Качановской Елизаветы Антоновны (которая проживала на Межигорской № 27/10, а при вступлении немцев, перешла на Почаевскую № 61 кв. 3), и там был арестован. Дальнейшая судьба Хандея мне неизвестна.

В тот же день был арестован на квартире Горкавенко – Большая Мостицкая № 40, Викторов, секретарь Железнодорожного райкома партии. Дальнейшая его судьба мне также неизвестна,

Я как раз шел к ним на явку и встретил Горкавенко Агафью Ермолаевну, которая мне сообщила об аресте Викторова и Хандея. Я тут же дал задание Горкавенко и жене Хандея узнать, что собой представляет Качановская и вообще разузнать откуда идут нити провала.

3-го июня 1942 года Кучеренко привел на квартиру Якименко гестаповцев. Там был в это время «Бруз». Когда его попытались арестовать, то он выстрелил вначале в Кучеренко, ранил его в шею, а потом в себя – застрелился. В этот же день был арестован Якименко Денис Федорович, его жена Агрипина Тимофевна (моя сестра) и связная Галина[,] но последняя заявила, что она пришла отдать в починку обувь, ей вернули паспорт, но сказали, чтобы она завтра явилась в гестапо. Она явилась и больше не вернулась. О судьбе ее мне ничего неизвестно.

На квартире Якименко была устроена засада. Васильев, по кличке «Ванюша» не был предупрежден о провале этой явки и числа 15 явился на эту квартиру. Его пытались арестовать, но он от гестаповцев удрал, но какова его дальнейшая судьба, мне неизвестно.

5-го июня мне сообщила жена Артамонова, что к ним пришел какой-то человек, вызвал Артамонова и сказал, что его друг Мотылев просит его придти к нему. Артамонов пошел и больше не вернулся. Видимо был арестован.

Приблизительно, 8.VI–1942 г. я заскочил к теще Ухо и она мне рассказала, что жена Ухо арестована, а сам Ухо избежал ареста, только потому, что он в это время был на селе. Чтобы предупредить Ухо, ему навстречу пошли его дочь Лина, Наташа, проживающая в том же доме и мальчик – его родственник. Они его встретили и сказали, что жена арестована и чтобы он не показывался у себя на квартире. Одновременно, передали ему два револьвера и еще один паспорт. Ухо пошел к своей матери, проживающей на Сталинке. Там его не приняли и подняли крик, что он партизан. На этот крик прибежали полицейские, он начал удирать, они за ним и преследовали его [до] Голосеевского леса. Не зная, что там есть проволочное заграждение, Ухо заскочил в тупик и видя, что он запутался, вынул револьвер и выстрелил в себя. Он был еще жив, его забрали в больницу, но он там скончался через 4 часа.

Все хозяева явок, за исключением Якименко и Нечипоренко, который умер 29 декабря 1943 года, есть, находятся на месте.

В июне месяце 1942 года, по предательству Кучеренко, была арестована связная Васильева, вместе с дочерью Якименко – Марусей (моей племянницей), дальнейшая судьба которых мне неизвестна.

Связная «Матрена», после вступления в Киев немцев категорически отказалась работать в подпольной организации заявив, что это «жидовская лавочка», которая занимается дурью. Сейчас эта «Матрена» находится в Киеве.

Таким образом из руководящего состава дубль горкома партии, который был оставлен в подполье в 1941 году, остался только я – Громыка Павел Тимофеевич. Кроме того, как я уже говорил, остались хозяева явочных квартир подпольных райкомов партии и ЦК.

Какую работу мы проводили в подполье с начала оккупации города Киева немцами.

18 сентября 1941 года немцы вступили в город Киев. Я находился в городе у себя на квартире, т.е. на Ново-Желянской2 22. Держал связь с «Бруз», который находился на Александровской Слободке, Петровская № 21-б, на квартире у Григорука. Как только немцы вступили в город, Григорук отказался держать «Бруза» на квартире. Васильева, которая была мною послана для связи, доложила, что «Бруз» в опасности. Я встретился с Ухо и сказал, что нужно найти где[-]то для «Бруза» квартиру. Ухо ответил, что он сам сейчас на улице, так как там, где он жил, ему сказали, что он хочет устроить диверсию в доме, услышав это, он все бросил и ушел. В это время начал гореть дом № 5 на улице Щорса, где была городская конспиративная квартира. Таким образом, гибли две квартиры.

 

[...]

 

До декабря месяца 1941 года мы никаких указаний от основного подпольного горкома партии не получали и поэтому решили начать выпускать листовки. На дикте был вырезан текст письма, достали краску и выпустили прокламацию в связи с расстрелами у Бабьего Яра и 300 чел. по приказу коменданта города за саботаж. Прокламацию отпечатали экз. в 50-ти.

Потом подготовили выпуск второй листовки, в связи с расстрелом 800 человек, якобы, за поджог здания Верховного Совета.

В декабре месяце стало известно о предательстве секретаря Ленинского райкома партии Романченко, в связи с чем «Семен» высказал предположение о провале первого горкома, поскольку некоторые лица были рекомендованы Ленинским райкомом партии и мы решили проверить судьбу «Мишко».

«Семен» дает мне поручение связаться с Деликатным. Иду я к Деликатному на Банковую № 9. Он должен был жить в полуподвале, но оказалось, что он перешел на второй этаж. Не зная этого, я подошел к дворнику и спросил, живет ли здесь Деликатный. Он ответил, что живет. Пришел я к Деликатному. Его как раз в это время не было дома. Была только жена. Но как только я зашел в квартиру пришел и Деликатный. Он ходил в Мотовиловку за продуктами. В то время, когда я был у Деликатного, зашел к нему дворник. Кроме того, сидела какая-то дама. Когда дворник и дама ушли, я спросил Деликатного, что ему известно о судьбе «Мишко» и где его можно встретить. Он сказал, что встретиться с «Мишко» никак нельзя, потому, что две недели тому назад он ушел в Пирятин, не сказав по каким заданиям, но обещал вернуться через две недели. Я доложил «Семену». Через две недели я опять пошел к Деликатному, постучал в дверь, но никто не открыл. Тогда я зашел к соседке и спросил, почему мне никто не открывает, она сказала, что жена Деликатного арестована, а Деликатный ушел куда-то на Шулявку, но если я хочу его найти, то у него есть две племянницы – зубные врачи, Люба и Маруся, проживающие на Малой Житомирской № 15, и у них можно узнать о Деликатном. Я доложил «Семену». Как раз присутствовал Ухо и мы приняли решение о прекращении хождения в дом на Банковую № 9.

Я пошел к племяннице Деликатного, завязав предварительно щеку, мол, иду лечить зубы. Она вначале заявила, что на дому не принимает, но потом все же уступила моим просьбам. Во время лечения я спросил – Вы Люба. – Люба. – Я хочу знать о судьбе Вашего дяди. – Дядя сегодня, сказала она, будет у меня. – Так, запишите, что с ним хочет встретиться «Володя» на квартире Орловой. Но по-видимому Люба вместе с дядей решили, что я из гестапо, а потому на свидание ко мне не явились. Больше с Деликатным я не встречался. Таким образом, о судьбе «Мишко» мы ничего не узнали.

 

[...]

 

На втором заседании постановили отпечатать листовки в большом количестве экземпляров, так как Кучеренко заявил, что он может организовать печатание листовок на стеклографе. Это было приблизительно в начале мая 1942 года.

На третьем заседании была заслушана информация о положении на фронте и было поручено Васильеву узнать о судьбе «Мишко».

На четвертом заседании т. Ухо был выделен нашим представителем на заседание подпольного Петровского райкома партии.

На заседании горкома мы приняли трех человек; Аниолова, Наташу и еще одного товарища. Эти товарищи есть. Наташа работала на пивзаводе на Сталинке и имела задание, Аниолов был послан в порт для диверсионной работы, а третьего товарища устроили стрелочником на перегоне Борисполь–Дарница. Но с ними связь была потеряна,

Васильева и моя племянница, как я уже сказал, погибли по доносу Кучеренко. Как мне это стало известно. Дворник того дома, где жила Васильева (Михайловская улица, дом № 24, кв. 15) по фамилии Михальчук Савва Павлович и жена его Агафья Тимофеевна были рекомендованы Васильеву, как свои люди. Васильева, получая листовки для распространения, давала их дворнику, а если дворник доставал листовки, он давал Васильевой. Когда я в июне месяце 1942 года пришел к этому дворнику, то он сказал, что Васильева и Маруся арестованы и рассказал все подробности этого ареста. Когда Васильева пришла из села, ее предупредили, что за ней приходили, и чтобы она ушла. Предупредила Галина. Васильева скрылась в одной из квартир дома и наблюдала, кто к ней пойдет. И увидела, что пошел Кучеренко с одним знакомым. Увидев Кучеренко, она вышла. Он отрекомендовал Васильевой того, что с ним пришел, своим и они пошли к ней на квартиру. Васильева приготовила им завтрак, но они отказались. Она выстирала Кучеренко рубаху и вывесила на солнце возле квартиры посушить. Когда они ушли, Васильева пошла к дворнику и сказала, что это свой человек. На другой день Кучеренко пришел еще с двумя, забрали они Васильеву и Якименко Марусю и отвели в гестапо на Короленка 33. Потом они вернулись, забрали все носильные вещи Васильевой и понесли в комиссионный магазин, который находился на углу Крещатика и бульвара Шевченка. Все это видела дворничиха, которая за ними следила. Когда дворничиха узнала, что я дядя Маруси, то она оказала: «Севастьяновна говорила, что свои и повели своих».

После рассказа дворничихи мне все стало ясно. Ведь тот же Кучеренко был как будто бы арестован у Якименко, тогда когда застрелился «Бруз», а тут появился вдруг. Больше того, из села Васильева принесла двух кур, через день он пришел за ними, но так как дворничиха уже успела их продать, то она отдала ему за них 250 рублей.

То, что он меня не выдал я объясняю тем, что он не знал моей квартиры, а также моего имени. Он знал меня только по кличке «Володя». Сестра же и шурин, а также Васильева погибли, но квартиры моей не выдали.

(Тов. АЛИДИН: «Как Вы считаете, Хандей, Викторов и их связная Лиза были арестованы, как участники подпольной организации, или по другим мотивам»)

По другим мотивам. Лиза Качановская была знакома с одной девушкой, которая познакомилась с одним гестаповцем и вышла за него замуж. Этот гестаповец был однажды заведен на квартиру к Гаркавенко и он потом арестовал там Викторова. Мне об этом гестаповце не было известно. Я узнал позже, когда Гаркавенко и жена Хандея начали устанавливать причины провала.

 

(Громыко) (подпись)

Дополнение к информации П.Т. Громыко

[...]

Тогда я сказал Ухо, что Семена нужно устроить на другую квартиру. В это время уже была погоня за евреями (Семен был похож на еврея). Мы должны были перевести его только вечером. И действительно вечером, я привел его к себе на квартиру, где он прожил 10 дней не выходя из квартиры. Васильева к нам ходила по-прежнему.

26–27 сент. по городу был развешен приказ коменданта города (Бранд, Гранд?3) о расстреле за саботаж 400-х человек г. Киева. Этот приказ я сорван и принес прочесть Семену. 28 сент. был издан второй приказ, что кто имеет голубей немедленно уничтожить, а кто не выполнит приказ будет расстрелян. Этот приказ я также принес Семену. Кроме того носил ему газеты.

28–IX был издан приказ коменданта города (Гранд) о явке всех евреев 29 сент. с ценностями и теплыми вещами на еврейское кладбище. Утром по заданию Семена я пошел узнать, что делается в городе. На ул. Саксаганского шел поток людей всех возрастов все были евреи. Я сказал об этом Семену, на что он мне сказал что их ведут на расстрел и действительно так и оказалось.

Я решил Семену найти квартиру. Гурская (Турчинская, беспартийная) встретила меня и сказала, что хочет быть (работать) с нами вместе – с Якименко и со мной. Мы нашли квартиру на Шияновской ул. для Якименко и Гурской, у которой были две племянницы. Одну квартиру (комнату) занимали племянницы, другую Гурская. Квартира Якименко была маленькой отдельная и поэтому мы решили на всякий случай подготовить еще одну квартиру – у Васильевой. Семен перешел на квартиру к Якименко. Но в квартире Васильевой жили две женщины не совсем надежные и мы решили квартиру переменить и заняли на Шияновской номер 2, условились о всех условных знаках и вечером перевели Семена на квартиру к Якименко

 

[...]

 

(Громыко) (подпись)