Документи

Книга 2 | Том 2 | Розділ 1. Українське національне підпілля в окупованому Києві. Боротьба і загибель
Книга 2 | Том 2 | Розділ 2. Радянське підпілля в окупованому Києві. Боротьба і загибель
Книга 3 | Розділ 6. Мирне населення в окупованому Києві. Настрої. Життя і смерть

Витяг зі стенограми розмови наукового співробітник Комісії історії Вітчизняної війни на Україні Л.Воробйова з Олександром Подвласовим

26 лютого 1947 р.

Текст (рос.)

 

СТЕНОГРАММА

 

Беседы с тов. ПОДВЛАСОВЫМ Александром Владимировичем.

 

Беседу проводил научный сотрудник Комиссии Истории Отечественной войны на Украине тов. Воробьев Л.Н.

 

Стенограф. Спектор Е.Д.

 

Киев, 26 февраля 1947 года.

 

Родился в 1919 году в городе Киеве в семье учителя. В 1937 году закончил 54 среднюю школу и поступил в Киевский Гидро-Мелиоративный институт, где проучился до 1941 года. С 1941 по 1943 г. был в городе Киеве на подпольной комсомольской работе. С 1943 по 1944 год работал на водопроводе. В 1944 году вновь поступил в институт, в этом же году закончил его и вновь возвратился на водопровод, где работаю и сейчас. Проживаю в гор. Киеве – Воздвиженская 53 кв. 2.

 

х х

х

 

В августе месяце 1941 года был подобран райком[ом] комсомола Сталинского района гор. Киева для подпольной работы. Первым секретарем райкома был оставлен Синицын, которого назначил тогда секретарь Обкома ЛКСМУ Кучеренко, я был назначен членом бюро, меня рекомендовал Синицын. Вначале были установлены роли и функции каждого, причем уже с первых дней они менялись. Первоначально я не должен был быть вторым секретарем, а членом бюро райкома по агитационно-массовой работе, на обязанности которого было – проведение агитационной работы в тылу врага. С этой целью мы переговорили с директором Гидро-Мелиоративного Института Горецким, вызвали, находившегося на полевых работах студента Кожемяко, чтобы его ввести в курс дела, так как он подходил к роли связного. У него были исключительные качества: маленький рост, несерьезное лицо.

Об отступлении мы знали за два дня. Уже 15-го сентября вечером мы знали, что будет отступление Красной Армии из Киева. Синицын получил в горкоме комсомола две банки стеклографских чернил, 10.000 листовок-воззваний к молодежи, тол, два детонатора. Ни машинки, ни чернил. И даже рецепта для стеклографа нам не было оставлено. Мы должны были сами изыскивать способы.

В сентябре месяце 1941 года в первые дни после вступления немцев в Киев у нас была такая работа: мы доставали всевозможные фальшивые документы для возвращавшихся из плена товарищей, причем выдавались эти документы без разбора лицам, которым мы считали, что они могут пригодиться. Мы старались доставать более сильные документы для лиц, которые могли нам помочь в дальнейшей работе. По окончании этой кампании, у нас временно работа была прекращена, так как по инструктажу, который был для первых секретарей, было сказано, что мы несколько месяцев ни какой деятельности не должны проявлять, чтобы не привлечь внимания противника и выяснить его отношение к молодежи.

Я сразу же – с октября месяца оформился на водопровод работать землекопом, куда меня устроил бывший товарищ по институту. Он закончил институт в 1939 году, работал начальником цеха и взял меня к себе на работу.

 

[…]

 

Пожалуй, до начала сентября мы больше ничего не делали. Второй период – с августа 1942 года по февраль 1943 года. Второй период отличался тем, что подняли свою голову прибывшие в Киев группы украинских националистов из западных областей. И этот период является наиболее опасным, так как пришлось с ними воочию столкнуться.

В этот период основную роль стали играть Мединститут и Гидро-Мелиоративный институт. Мединститут с легкой руки одного онемечившегося русского был распущен и всем студентам было предложено ехать в Германию. Поехало очень мало студентов, всего человек 10. Когда нашу студентку – комсомолку Почтарь взяли дома и отправили на пересыльный пункт на Львовскую 24, мы сделали такую штуку: мы ей передали шприц и противотифозную сыворотку. Она сделала себе укол и еще до 20 человекам. На второй день у них подскочила температура и всех их отправили в изолятор. На следующий день у них еще больше усилился жар. Немцы, боясь эпидемии выгнали их. После этого мы побеспокоились, чтобы их устроить на беловую фабрику в Терещенко.

 

СТЕНОГРАММА

 

(Продолжение) Беседы с тов. ПОДВЛАСОВЫМ

 

от 4 марта 1947 года.

 

Так как мы потеряли связь, нам необходимо было каким то образом наладить информацию того, что делается в Советском Союзе, чтобы знать, как ориентироваться, так как в основном существовавшая газетка «Нове українське слово» ни в какой степени истины не отражала. Поэтому, Пасько получил задание установить дома радиоприемник на батареях, который и был им установлен. В результате этого мы получали от Пасько, примерно, каждую неделю суммарную сводку Советского Информбюро. От Пасько получал я, передавал Кожемяко, который в свою очередь передавал товарищам.

Денежных фондов, оружия и типографии у нас не было. Стеклограф мы сначала пытались наладить, потом отказались по причине отсутствия бумаги. Хотя женой Синицына было похищено из стеклографии железнодорожной райуправы стеклографских чернил и удалось составить рецепт пользования стеклографом. Но применять его так и не пришлось.

В отношении размножения листовок, которые мы получали, то мы не пошли по тому пути, чтобы размножать их от руки, так как это носило характер кустарщины, и им не придавали серьезного значения. В отношении печатания, одно время такая возможность была, но так как все машинки были на учете, а наша не выбивала букву «е», мы поэтому, в конце концов, от письменной пропаганды отказались.

В сентябре 1942 года Киевский Гидро-Мелиоративный Институт объявил набор на все курсы. Набор был согласован с немецкими властями. Тогда произошел любопытный случай. Не помню, по какой причине, но в Гидро-Мелиоративном институте поднялась паника студентов, что нужно разбегаться, так как могут отправить в Германию. Кто поднял панику неизвестно. Мы – Кожемяко, Пасько, я, Евченко и Носенко собрались и стали обсуждать вопрос, как ликвидировать эту панику. В основном тогда в Институте был молодняк – с 8 и 9-х классов, а старших студентов было немного, поэтому группа старших студентов пользовалась большим влиянием на них. Возник вопрос – поддержать ли этот толчок на разбег, или сделать упор на расстановку людей. Было очень скользкое положение: по сути, этот институт представлял собой тогда пристанище бездельников, потому что люди не учились и на пользу немцев не работали. Но, в конце концов, это был какой-то большой коллектив, где можно было что-то делать, если же дать клич «разойдись», то потеряешь связь с массами, а стоимость организации без масс небольшая. Поэтому, у нас не было определенного решения. Вывел нас из положения и поднял авторитет старшей группы студентов комсомольского состава случай, хотя не все знали о сущности такого случая: нас выручила преподавательница немецкого языка Гидро-Мелиоративного Института, которая была до войны зав. кафедрой иностранных языков Щелковская Анастасия Николаевна, муж ее был коммунист, майор на фронте. С ней можно было вести разговор, не открывая лишних карт. Случай был такого порядка: когда паника дошла до предела, директор института посылает Щелковскую, как владеющую немецким языком, к немцам, которые ведали институтом, спросить, как быть дальше. Мы, зная, что она пошла в комиссариат, как будто бы случайно устроили столкновение с ней на улице возле театра им. Франка. Она шла с Банковой и я ее подождал. «Здравствуйте», «Здравствуйте», «Что новенького, что слышно с институтом, будут разгонять?» Она сказала мне, что велено соблюдать полное спокойствие, и что случай происшедший в этом отношении в Мединституте, не показательный, немцы наш институт пока разгонять не собираются. Она сказала, что сейчас в институт не пойдет, а пойдет домой отдыхать. Таким образом, мы получили сведения, почти раньше на сутки, и только через день появился приказ директора, где говорилось, что нет оснований для волнений. Таким образом, и удельный вес старшей группы возрос тем, что они оповестили студенческую массу об этом за день раньше.

В то время в Гидро-Мелиоративном Институте объявилась вполне сформированная группа студентов, приехавшая из западных областей, которая свободно говорила на темы о самостийной Украине. Мы рассматривали ее как группу, проповедующую украинский национализм. Некоторое время спустя мы в этом убедились, что у них была спайка, был один руководящий, были закрытые встречи, когда они всесторонне обсуждали вопрос проповедования идей самостоятельного украинского государства, и на такие встречи посторонних не приглашали. Одним из основных центров встречи был функционирующий тогда Андреевский собор, куда они усиленно хаживали по субботам и воскресеньям. Они, занимаясь на младших курсах, собирались там овладеть некоторой частью студентов, и не без успеха. Некоторое количество студентов, конечно, подавляющее меньшинство, подалось на эту удочку и участвовало в их вечеринках. Мы не замедлили послать туда людей, чтобы знать, чем же они привлекают массы. Когда наши люди побывали там, мы увидели, что борьба с ними будет нелегкая, но и не тяжелая. Серьезные студенты только лишь прислушивались к ним, но за ними не пошли, на их вечера не ходили. Ходили туда девушки, искательницы легких приключений. Вскоре и «Украинцы» поняли, что пошли не по верному пути и взяли не ту массу строить, которую нужно было. Вечеринки они устраивали на частных квартирах, с танцами, выпивкой, легкой закуской изысканного вида, и под шумок велись разговоры, как было бы хорошо, если бы не было немцев, а свои «украинские власти», которые легко бы относились к украинцам, оказывали им поддержку и т.д. Это дало толчок, что надо было подорвать авторитет этой группы среди студентов, чтобы они не пользовались даже некоторым влиянием, и выбить их из колеи. Начали делать так: прежде всего стали разъяснять в частных разговорах с группами студентов, что по сути говоря эти западные украинцы мало чем отличаются от немцев, что если бы не было немецкого фашизма, так был бы украинский фашизм, который бы также расстрелял всех украинцев, и не пожалел бы и украинцев советской ориентировки. Пришлось раздобыть из библиотеки института, которая стояла нетронутой, книгу товарища Сталина: «Марксизм и национальный вопрос», там есть статья о скрипниковщине, и ее продумать. Идейная подготовка в этом отношении у нас была очень слабая, мы не знали деловой сути украинского национализма. Пришлось книгу т. Сталина достать и проштудировать. И тут пришла в голову мысль, которую мы осуществили. В Институте хранилась и была нетронутой библиотечка Марксизма-Ленинизма. Она стояла запыленная, дверь была снята, и когда нужно было, брали для распалки книги, которые «плохо лежали». В институте была свободная комната бывший спецсектор, в разговоре с зав. Библиотекой, что надо было бы освободить комнату, она сказала, а кто перенесет хлам, ребята сказали, что они это сделают. И, помимо внимания директора и завхоза, который в то время был больше занят картошкой, чем своим делом, мы перенесли библиотеку в спецчасть, там была железная дверь, мы забили ее, и были уверены, что никто туда не полезет. Таким образом, эта библиотека сохранилась до прихода войск Красной Армии, хотя основная библиотека института была сожжена при отступлении немцев.

Дальнейшая борьба с этой группой украинских националистов шла по пути разъяснения студентам их волчьей сути в овечьей шкуре. Не замедлил представиться случай, который мы использовали, чтобы дать им генеральный бой. А случай этот представился 1-го января 1943 года. Группа студентов выразила такую мысль, что не плохо было бы потанцевать, устроить что-то вроде елки. Эта мысль была выражена в конце декабря. Сначала мы не знали поддержать ли эту мысль или бойкотировать ее, имея в виду, что отцы наши и братья гибнут на фронте, но потом мы решили, что в особых целях этот вечер нам пригодится. Роли были распределены точно; кто, где садился в зале, чтобы наша прослойка была везде. С директором института мы официально не договаривались насчет помещения, но он, чувствуя приближение войск Красной Армии, которые уже стояли под Харьковом, сказал, что выходной день, я ничего не знаю, но чтобы не было никаких объявлений. (Директором тогда был Сницер).

Притащили елку, и вечер состоялся. Стычка произошла в таких условиях, что о ней трудно даже рассказать. Танцевали. В одном углу украинская группа затянула гимн «Ще не вмерла Украина». Тогда один комсомолец подходит к пианино и начинает играть фокстрот «Му-му», и все пошли танцевать. Таким образом, сорвалась их попытка взять гимном торжественную тишину. Они не выдержали удара. Тогда один из этой группы подбегает к играющему и захлопывает крышку пианино по его рукам. Со словами: «Тут московські пісні нічого грати – більшовицькі наймити». В это время раздает звонкий девичий голос: «Кто из нас наймити и чьи еще неизвестно». Я до сих пор не знаю, кто это сказал. Водворилась мертвая тишина. Была выдержка, кто кого возьмет спокойствием. Я хоть и не был в первых рядах, но стоял спокойно. Чувствовалось, что вот-вот он ударит того, что играл. Тогда я подошел к ним и сказал: давайте выйдем в коридор и поговорим спокойно, без людей. Они вышли и я вышел. Я оказался припертым к перилам. Я не боялся, что они меня ударят, но ощущение было неприятное. Я говорю: что ты хочешь. Они говорят: «Чтобы здесь не было большевистской агитации». Я говорю: «Разве корова это большевистская агитация». «Почему же вы не пели наш гимн». Я говорю, что мы его никогда не слыхали, хоть я украинец и люблю свою родину. «Какой же ты украинец, если ты был под большевиками». Тога я ответил: «Кто же украинцы – большинство ли, которые жили здесь или кучка, которая жила в лесах [в] западных областях, и кто решает вопрос – большинство или отдельные люди». Они не выдержали, махнули рукой и пошли. Я вошел в зал. Одна группа пела «Москва майская», на пианино играли «му-му». Я тогда сказал, чтобы прекратили эту песню, потому что весьма вероятно, что они оставили здесь своих. В 9.30 была команда, что пора расходиться. У выхода образовывались группки, которые обсуждали, что лучше наши старые фокстроты или заунывная «Ще не вмерла Украіна». После этого вечера почувствовалось отчуждение этой группы студентов. Если до сих пор они были «хорошими и милыми со всеми», то теперь даже стул девушке не уступали, если она не их круга.

Вскоре после этого институт был закрыт и в его помещении расположились воинские части, в связи с отступлением немцев из под Харькова. Пришлось поддерживать связь со студентами через связных.

 

[…]

 

ЦДАГОУ, ф. 166, оп. 2, спр. 347, арк. 1–2, 10, 11–16.