В 1941 г. я, Джимма Надежда была оставлена ЦК ВЛКСМ(У) персонально товарищем Хомешко – секретарем ЦК на подпольную работу в г. Киеве1.

т. Хомешко связал меня со старшим товарищем, оставленным также по специальному заданию т. Петренко. Тов. Хомешко дал мне четкие указания, в отношении того, как нужно работать и строжайше подчеркнул, что разворачивать деятельность можно будет только после соответствующего сигнала из центра непосредственно ко мне или исходящего от указанного т. Петренко, связанного со мной. Через три недели после вступления немцев в Киев я встретила случайно т. Петренко и он сказал мне тоже самое, т.е. что разворачиваться сейчас еще не время и начнем действовать организованно и только по сигналу из центра. Больше с тех пор и по сегодняшний день я т. Петренко не видела.

В феврале 1942 г. ко мне явился бывший секретарь Киевского обкома т. Кучеренко, знавший, что меня оставляли. Он заявил, что надо начинать работу, целью которой он поставил вооруженное восстание в Киеве. На мой вопрос, есть ли какие-нибудь указания по этому вопросу из Центра, он ответил, что он уже послал людей, но еще не вернулся никто, но это ничего – вернутся, наладим связь позже, устроим сбор в пользу Красной Армии и пошлем ей подарки, а пока будем действовать. Так как это было через 5 месяцев после вступления немцев, я высказалась по этому поводу в отрицательном смысле: во-первых, что такое восстание кажется слишком преждевременным, во-вторых, с его стороны такая самодеятельность, по-моему, пока не нужна. Так как я считаю необходимым следовать указаниям, данными мне в свое время в ЦК. На это Кучеренко возразил, что он лучше меня разбирается в обстановке, а затем с такими как я «перестраховщиками»[,] по его словам[,] он будет разделываться решительно. Поняв, что переубеждать его бесполезно, я решила категорически отстранится от участия в формируемой им организации2 и дожидаться, как было приказано заданий из Центра или от т. Петренко, который знал мой адрес, я же его адреса не знала. Кстати я должна упомянуть еще о таком обстоятельстве. Когда Кучеренко пришел ко мне впервые (его привел мой товарищ Владимир Снитко)[,] он сказал мне, что был уже у Петренко, но тот как он выразился «хвостом виляет» и даже не хотел ему дать мой адрес, которого добивался у него Кучеренко, зная, что я с Петренко связана. Из этого отказа Петренко дать мой адрес я поняла, что Петренко также относится неодобрительно к поспешной затее Кучеренко. Несмотря на мой отказ от участия, Кучеренко стал систематически посылать ко мне своих людей и все новых и новых, иногда приходил и сам и все требовал у меня машинку, выданную мне в ЦК. Выдать ему машинку я не могла – я за нее отвечала, а не он, а печатать листовки в тысячу экземпляров, как он требовал, я не считала целесообразным, пока не получу указаний от человека, которому я была непосредственно подчинена. Так тянулось месяца два и за это время человек 12 неизвестных мне людей от Кучеренко перебывало у меня. Надо сказать, что многие из них вели себя по меньшей мере легкомысленно: когда не заставали меня, кричали моей матери, которой вовсе не полагалось знать о моих делах, что исключат меня из комсомола за уклонение от подпольной работы. Особенно откровенно в этом смысле держал себя парень, которого ко мне прислал Кучеренко во второй половине апреля 1942 г. Он пришел в сопровождении двух девушек одна, как писал Кучеренко в записке его связная, Маруся, имени второй девушки не знаю. К сожалению, ни имени, ни фамилии этого парня я тоже не знаю. Этот человек встретил мою мать во дворе и очень громко начал настаивать на немедленной выдаче машинки. Я услышала это, позвала их в дом, выругала за неумение вести себя, как того требует конспирация, и сказала в сотый раз, что машинки не дам и «Алексей» (Кучеренко) знает почему. На следующий день ко мне неожиданно пришли двое людей, с которыми я виделась когда-то в ЦК. Одного зовут Андрей Томашко, а второго, кажется, Саша Хвалов (фамилий их я не знала, позже их сказал мне Кучеренко). Оба очень серьезные и толковые люди, расспросили меня, как обстоит дело со связью, получала ли я какие-нибудь указания из Центра или от связанного со мной человека. Я объяснила им, как обстоит дело, они нашли, что Кучеренко действует опрометчиво и попросили организовать им встречу с ним. Я обещала в том случае, если он согласится и, конечно, если я смогу сообщить ему об этом. Они сказали, что зайдут ко мне за ответом через неделю. После этого дня через два опять пришли те же две девушки и тот же парень с ними3 и принесли мне листовку от Кучеренко для печати.

Я передала через них записку Кучеренко, в которой писала, что с ним хотят увидеться его старые товарищи по работе. Получив записку, он пришел ко мне сам расспросить, кто это такие.

Я по фамилии не знала, и он решил увидеться с ними на улице – издали увидит, что свои, значит подойдет. Назначил день встречи. Андрей с товарищем зашли за ответом и в установленный день и час они встретились. Узнали друг друга, и зашли ко мне домой переговорить. Когда уходили, Кучеренко повторил, чтобы я отпечатала 1000 шт. листовок и принесла по адресу Тарасовская № 6, кв.10 Софье Леопольдовне для Алексея.

Через несколько дней ко мне пришел Андрей и тоже дал листовку, составленную им очень толково и по существу. Сказал напечатать только 2–3 экз. для передачи из рук в руки. Сказал, что в данный момент он считает целесообразным поступать только так, что для нас сейчас период так сказать собирания и связывания сил, что пока не схлынула волна провокации действовать нужно очень настороженно, стараясь усыпить внимание немцев, а не возбуждать по пустякам, нужно проникать во все поры немецкого аппарата, присматриваться к людям, объединять людей, а не разъединять свои силы бесцельными в следствии преждевременности действиями. Он сказал, что этот вопрос уже обсуждался в подпольном комитете партии и еще будет выясняться так как с Кучеренко многие не вполне согласны. На мой вопрос, как быть с листовкой Кучеренко, он сказал, что пока на всякий случай напечатать сколько я смогу, но он будет говорить об этом с Кучеренко и с другими членами комитета и по всей вероятности эта листовка не понадобится. Андрей в этот раз оставил свою листовку и обещал зайти за ней через несколько дней. Это было в самых последних числах апреля.

Андрей зашел за листовкой, а я только что вернулась с работы (я устроилась тогда на работу по его совету), к счастью листовка и оригинал и 2 экз. напечатанные были при мне – я их забирала с собой – когда на условный звонок – 3 раза, открыли и в квартиру вошли 4 людей – одним из них был тот самый парень4, которого с двумя девушками присылал ко мне Кучеренко (а он еще говорил, что на него надеется, как на каменную гору).

Андрея повели этот провокатор и другой гестаповец, а у меня двое других сделали обыск в квартире, забрали машинку, посадили на машину и отвезли в гестапо.

Листовки Андрея мне удалось выбросить еще дома в одежный шкаф в темной передней. Когда я проходила мимо, я показала глазами моей сестре на шкаф и она потом уничтожила их.5 В гестапо меня продержали неделю не допрашивая, на 8 день допросили. Когда меня только вели в камеру[,] я в коридоре увидела Марусю (связную Кучеренко) и другую девушку, приходившую с ней, которых, очевидно, тоже вели в камеру. На допросе мне сказали, что знают о том, что я была оставлена здесь на подпольную работу, знают, что ко мне с заданиями являлись люди от «Алексея» – Маруся и другие (называли разные неизвестные мне имена) и спрашивали с кем именно я имела здесь связь. Я отвечала, что никаких связей у меня не было, никого из приходивших ко мне людей я не знаю, что никакой работы я вести не хотела и не вела. Я, конечно, сразу поняла, что провокатор из людей Кучеренко, выдавший нас, все это должен будет подтвердить, очевидно, не зная истинных причин моего отказа работать с ними. На вопрос об Андрее я отвечала, что знаю его как литературного работника, так как я тоже литерат[урная] работниц[а].

На очной ставке Маруся подтвердила мои показания относительно меня. Кучеренко она не называла по фамилии, а называла его «Алексеем». На следующий день меня выпустили. В этом между прочим, мне очень помог фальшивый документ, который я себе приготовила заранее на всякий случай, где было написано будто я привлекалась к ответственности за контрреволюционную работу. Этот нелепый «документ» собственного моего производства я взяла с собой при аресте и, безусловно, он оказал большое влияние. В этот же день, когда меня выпустили я побежала по адресу, данному мне Кучеренко (Тарасовская № 6 кв. 10), но никакой Софьи Леопольдовны уже не оказалось, а старуха, жившая там, заявила, что никакого Алексея она не знает.

Я хотела предупредить о случившемся и сказать, кто провокатор, но ничего не вышло – квартира лопнула. Где еще искать Кучеренко[,] я не знала. Но через 3 дня после этого Кучеренко сам явился ко мне; я гуляла с ребенком на дворе, он зашел и матери сказал, что ждет меня против моего дома на бульваре, чтоб я сейчас же вышла. Я вышла к нему, он прохаживался еще с каким-то человеком, я прошла мимо него и на расстоянии, когда никого не было он спросил: «Сделала?» Я ответила: «Нет, ничего нельзя делать. Андрей был арестован вместо со мной». Он очень испугался и, поравнявшись со мной, переспросил: «Как, и Андрей? Маруся и с ней 9 ребят – тоже».

Тут он начал говорить еще: «А когда тебя...» хотел, наверное, спросить когда выпустили, но в это время сзади его схватили за плечи, меня тоже, возле нас было 3 гестаповца.

Кучеренко страшно побледнел и схватился рукой за карман, но один гестаповец ударил его в висок, и видно кольцом попал и рассек очень сильно до крови. Его тут же обыскали и вынули из кармана револьвер. Меня обыскали тоже, но у меня ничего не было. В это время с другой стороны улицы к нам шли еще 4 или 5 гестаповцев и вели еще 3-х неизвестных мне людей. Нас всех погрузили на какую-то машину и опять привезли в гестапо. В арестантской у него спросили фамилию – он назвался почему-то Петренко; его опять ударили. Меня спросили, как его фамилия, я сказала: «Кажется Петренко, не знаю наверное».

Гестаповец закричал: «Кучеренко, а не Петренко» и ударил меня тоже. Спросили еще двух человек из задержанных с нами – один сказал «Не знаю», а другой назвал «Кучеренко».

На следующий день меня повели на допрос. Тот же следователь, что и раньше допрашивал, сказал: «Я знал, что эта опять попадется». Я ответила, что тут какое-то недоразумение, что я ничего не делала, на чем могла бы попасться. Меня спросили давно ли я знаю Кучеренко, я ответила, что такого я совсем не знаю. Мне сказали, что должна знать, раз я с ним разговаривала и меня вместе с ним забрали. Я отвечала, что того, с кем я разговаривала зовут Алексей, а фамилии его я не знаю.

Затем мне опять устроили очную ставку с Марусей, связной Кучеренко и на вопрос знаю ли я Кучеренко, она отвечала, что она и сама такого не знает, что ее посылал Алексей ко мне, что я ничего не делала и все время говорила, что делать не буду.

В это время ввели в кабинет Кучеренко; с ним пришел тот самый провокатор из его людей, арестовавший меня в первый раз. Еще с порога он крикнул: «Кучеренко!» Маруся резко оглянулась, увидев его, потеряла сознание и упала.

Провокатор при этом сказал: «У них был роман, она от него беременна, потому так переживает». Следователю перевели, и было видно, что он остался очень доволен этим сообщением.

Марусю вынесли, а Кучеренко стали спрашивать обо мне: давно ли он знает меня – сказал, что знает давно, знал, что меня оставляли в Киеве на работу. Спросили, знаю ли я его – он сказал, нет, только наглядно. Тут спросили провокатора, знаю ли я, что фамилия «Алексея» Кучеренко? Тот отвечал, что могу и не знать, потому что ко мне присылали всегда от Алексея. Кучеренко спросили, что я у него делала. Он сказал: «Ничего не хотела делать, и при той встрече, когда нас арестовали, она сказала тоже, что отказывается работать».

Из всего вышеприведенного можно судить, что Кучеренко провокатором не был, пока его не скрутили в бараний рог в гестапо. Подтверждением этому может служить еще такой случай.

В тот период, когда он только начал встречаться со мной, моя сестра рассказала ему такой эпизод. Месяца через два после прихода немцев мы с сестрой как-то чисто случайно узнали, что на Житомирской ул. в д. № 3 живет две семьи партизан – Увланенко и Хлад к ним по ночам собирается очень много партизан и что их должен выдать один из их соседей, связанный с гестапо. Моя сестра в тот же день как нам это рассказали, побежала по этому адресу и предупредила эти семьи, сказав, что они куда угодно должны оттуда уйти.

Сестра рассказала Кучеренко и просила его как-нибудь узнать уцелели [они] или там остались и поп[ались]. Кучеренко узнавал и оказалось, что они оттуда выбрались. Если бы Кучеренко был провокатором по призванию, он даже и такой случай не пропустил бы, чтоб, рассказав гестапо об этом, погубить еще лишнего человека – мою сестру.

После допроса Кучеренко меня выпустили дня через три и после этого – с мая 1942 г. до февраля 194[3 г.] меня не трогали. А в феврале произошел следующий случай.

Однажды ночью пришли ко мне 4 людей – два в форме, два в штатском, выдавшиеся за комиссию из Киев-Энерго (я, действительно, незаконно подключила себе свет), но вскоре я увидела, что они просто делают по всей квартире обыск и вооружены. Один из них по фамилии, как я потом узнала, Альберт Крош, фольксдейче, следователь гестапо, сейчас же как увидел меня сказал, что он меня знает давно. Оказалось, что 12 лет тому назад он со мной учился в автодорожном техникуме. Он отвел меня в другую комнату и рассказал мне, что они агенты гестапо и присланы устроить у меня круглосуточную засаду, так [как] им известно, что у меня кто-то должен быть. Сказал, что лично он попал случайно, так как он не агент, а следователь и при[шел] вместо агента[,] потому что увидел мою фамилию в списке решил может удастся помочь мне в память прошлого знакомства по техникуму. Ко мне никто из наших людей не приходил и как я ему и сказала, я действительно никого не ждала и не знала в чем дело. Он поверил и рассказал мне тут же, что накануне ночью было произведено уже не первое ограбление с политической целью сберегат[ельной] кассы, при этом был убит один из двух участников, второй благополучно бежал. Убитый Семенов, капитан безопасности киевск[ого] НКВД, бежавший – Жорж Белый – ст. лейтенант безопасности. При убитом Семенове был найден клочок бумаги с тремя адресами и фамилиями – первой в списке была я, остальных двух этот Крош мне не сказал. Поэтому к нам троим послали засаду, как по их мнению, если не к прямым, то косвенным участникам ограбления, в надежде, что по этим адресам явится или бежавший, или кто-нибудь еще. Они просидели у меня 2 суток, никто по счастью не явился ([не] знаю, как к двум другим). На третьи сутки явился посыльный из гестапо и приказал об аресте меня и моего мужа, который тогда уже вернулся из плена.

Нас отвели, а этот Альберт Крош, оказавшийся племянником Гумберта сказал, что он будет пр[осить] Гумберта помочь мне. Я ему, конечно не поверила, но он обещание выполнил. После первого допроса, на котором мне показывали карточки убитого и бежавшего, и я никого не опознала, со мной обращались ужасно, – я ждала расстрела, – на втором допросе со мной вдруг изменили тон, и спросили, откуда я знаю Гумберта. Я поняла, что этот Крош обещание выполнил, а так как с паршивой собаки хоть шерсти клок, то от этой помощи я решила не отказываться, считаю, что было бы глупо ничего полезного фактически не сделав, помереть так бессмысленно, по случайному стечению обстоятельств.

И на этот вопрос о Гумберте, я соображая, что его-то спрашивать обо мне больше, чем он сказал не станут и пользуясь тем, что [мой] отец в юности слушал лекции в Гейдельбергском университете, сказала им, что я мол знаю его хорошо через отца. Они сказали, что Гумберт за меня просит. Меня выпустили уже в третий раз. Когда меня выпускали, следователь сказал, что Кучеренко на свободе, что он женат и у них скоро будет ребенок. Спросил не был ли он у меня больше, и сказал, что если он у меня будет или я его встречу и буду говорить с ним, то должна явиться к ним и сказать, что он мне говорил.

Кучеренко я, действительно, видела на улице незадолго до моего последнего ареста, но он со мной не заговорил.

После этого я видела его в июне 1943 г. в штатском и последний раз числа 27–28 октября перед их отступлением он ехал в немецком обозе в форме.

Насколько я себе уяснила все происшедшее, то мне кажется, что такая все же крупная фигура в партийном мире, как Кучеренко, выпущен из гестапо неспроста. Я считаю, что до того, как Кучеренко попал в гестапо, он не был провокатором, он был просто неумно работавшим человеком, а вот вследствие его неустойчивости, слабости гестапо сыграло на его отношениях с любимой им девушкой, и он, очевидно, стал предателем, т.е. выдал спасая себя, Марусю и будущего ребенка (так я думаю) много людей, так как он был (таково мое впечатление) одной из центральных фигур.

Марусю я тоже встречала недавно в начале октября, но она тоже поспешила от меня отвернуться.

После этого последнего ареста меня часто таскали в гестапо на допросы, спрашивали о фабричных делах, очевидно, пытались сделать меня, незаметно для меня самой, своим информатором. Однажды вызвали меня и спросили о механике кинофабрики Тесленко. Это человек, который вел себя очень странно: с немцами за панибрата, и в то же время очень громко при всяком народе заходившем просто с улицы, занимался настоящей агитацией за Советскую Власть. Это, конечно, было бы прекрасно, если бы это не было слишком подозрительно в такой обстановке такая чрезмерная откровенность. Его все у нас начали побаиваться и высказывались о нем, как о возможном провокаторе. И вот однажды меня вызвали в гестапо и слово в слово говорят мне те фразы, которые говорил Тесленко о победе Красной Армии, о мощи Советского Союза, о нашей неблагодарности по отношению к нашему правительству, давшему нам образование, а мы теперь ничего не делаем для нашей страны, а вот он кое-что делает. Все это действительно говорил Тесленко и говорил независимо от количества и качества присутствующих.

Если бы меня больше ни о ком не спрашивали, то я бы еще пожалуй сомневалась провокатор он или нет. Но мне назвали целый ряд фамилий – Радченко, Гончаров, Малявко – работников фабрики и спрашивали как они относятся к словам Тесленко. Я, конечно, ответила, что все относятся отрицательно к его высказываниям и сочувствующих у него нет. Его действительно вся фабрика боялась и специально высказывались все при [нем] за немцев и я тоже.

Спросили меня также[,] не слышала ли я каких-нибудь политических высказываний со стороны шофера Матросова. Я знала, что этот человек имеет связь с партизанами, сказала, конечно, что он самый аполитичный и мирный обыватель. Этот Матросов в начале октября ушел в партизанский отряд.

Об этом знает член партии т. Гончаров – инженер-химик фабрики и другие ребята, так как он обещал им установить связь с ними.

На следующий день после этого допроса, я рассказала на фабрике людям, чьи фамилии назывались в гестапо и другим, в ком я была уверена, рассказала все об этом допросе. И мы решили, что если Тесленко не арестуют, значит никто на него не доносил, а он сам провокатор. Так и случилось – он остался цел и невредим.

С момента переселения из района в район в Киеве, когда началась путаница в адресах с 24–25 сентября, я имитировала во дворе перед соседями будто выезжаю из Киева и засела в подвале; в свою квартиру поселила своего товарища Ольгу Когутову, инженер-химик кино-фабрики.

29 сентября за мной пришли из Гестапо, сделали обыск, ни меня и ничего другого не нашли и убрались. Соседи сказали, что я уехала с мужем в Ганновер – туда уехала фабрика, на которой работает муж. На самом деле[,] мой муж и другой инженер фабрики Артемов перепрятывались преимущественно на Сталинке, где они держали связь с партизанским отрядом через специального человека.

Что касается самоорганизации молодежи в Киеве, можно сказать следующее: в отношении отправки в Германию кое-что делалось, но без особой по-моему организованности, старались устроить на работу, частенько фабриковали справки о работе, как это делала я для нашего работника Панкратова, снабжавшего ребят этими справками (Панкратов ушел в партизанский отряд), действовали через надежных врачей, чтоб спасти от посылки. В этом смысле очень много сделал т. Станишевский, зам. директора кинофабрики, за все два года благодаря ему с фабрики не был послан ни один человек в Германию, а делать на фабрике было абсолютно нечего и людей он все время принимал, выдумывая для них «работы», чтоб спасти от Германии.

Также многих через над[еж]ного врача устранил [от] молодой комсомолец, бывший студент хим.-техн. инст. Анатолий Коваленко.

В смысле информации, слушания приемников делалось очень многое. Так[,] напр.[,] у нас на кино-фабрике мы все имели свежие информации еженедельно через того же т. Станишевского, Виктора Радченко, имевшего все время приемник, через Гончарова (члена партии) и многих других. Так что этим вопросом и не надо было заниматься специально – весь город постоянно имел свежие сообщения благодаря вот [та]ким многочисленным маленьким самоорганизованным ячейкам с приемниками.

Вот в основном приблизительно все, что делалось (или пожалуй больше не делалось) за эти два года оккупации.

 

[Джимма] (подпись)

 

Бульвар Шевченка (возле базара) 59/3.