Документи

Книга 2 | Том 1 | Розділ 1. Діяльність німецьких і місцевих каральних органів в окупованому Києві
Книга 3 | Розділ 4. Діяльність окупаційної влади й місцевого адміністрації у Києві. Національний, релігійний і культурний аспекти. Ставлення до населення й військовополонених. Пропаганда й практика
Книга 3 | Розділ 6. Мирне населення в окупованому Києві. Настрої. Життя і смерть

Заява-повідомлення очільника Будинку вчених у роки нацистської окупації І.Вовка у Надзвичайну державну комісію зі встановлення і розслідування злодіянь німецько-фашистських загарбників та їхніх спільників і заподіяних ними збитків

02 грудня 1943 р.

Текст (рос.)

 

 

В Чрезвычайную Государственную Комиссию

От представителя Дома Учёных

г. Киева тов. Вовка И. П. .

Заявление

Последних 11 месяцев пребывания немцев в г. Киеве, я возглавлял Киевский Дом Ученых. Так как ДУ ставил своей задачей –

1) всемерное вспомоществование научным работникам, 2) сохранение ценностей науки, культуры и искусства. Ко мне, поэтому, стекались научные работники всего города, ровно, как и я бывал у них, поэтому я был свидетелем очень многих вопиющих фактов фашистского варварства, которое выражалось в отношении их, как к живым людям – носителям и творцам науки, культуры и искусства, так и к памяткам культуры.

Отношение к живым людям.

Осенью 1942 года ко мне в кабинет заходит доктор Грабовская Елена вся в слезах, в истерическом плаче. Я усаживаю ее с слушаю. Она говорит, что «она явилась причиной смерти одного военнопленного». И объясняет по Первомайскому поселку гнали большую партию военнопленных. Позади всех шел молодой, опухлый от холода и голода, красноармеец. Он жадно оглядал прохожих, со слезами что-то шептал и еле-еле волок ноги. Весь оборванный и грязный, он держал лишь котелок в руках. За ним шел жирный, краснощекий немец и бесконечно бил палкой, подталкивая и подпихивая его, чтобы не отставал.

Я, говорит, Грабовская вынула кусок хлеба и попросила разрешения у немца дать пленному, но последний, в моей просьбе, отказал. Тогда я без разрешения бросила кусок хлеба пленному. Тот наклонился взять хлеб, а немец его застрелил. Красноармеец успел произнести слово «Оля». Собравшиеся жители Первомайского поселка похоронили красноармейца на том же месте, где был убит. На том месте стоит крест…

… Заходят ко мне две студентки – дочки научных работников – Солодовникова Ира и Лопоногова Надия. Они «учаться» в с/х институте, на Соломенке, в быв. ин-те им. Микояна. На мой вопрос, почему я их никогда не вижу, они отвечают: нас закрыли в общежитии, никуда не выпускают. Сегодня мы вышли только лишь потому, что имеем вызов от больных матерей. Над нами господствует шеф-немец Зоммер. Это не человек, а деспот, говорят девушки, заставляет нас выполнять тяжелую, непосильную физическую работу. Носить рельсы, бревна, катать, пилить и пр. многих девушек принуждает к сожительству. Очень часто бьет, при чем старается бить по лицу, чтобы изуродовать лицо, а потом тычет пальцем и смеется как сатана. Одним словом – любитель мучений человеческих. Мы ждем с дня на день, с часа на час, что вот-вот подъедет машина и нас всех вывезут в Германию. Некоторые девушки посходили с ума, кое-кому удалось удрать, но это тем, кто не связан с семьей. А мы боимся, что будут отвечать наши родители. Этими днями шеф Зоммер избил фольксдойч. Та пожаловалась куда-то. Говорят, что его сменят. Может быть будет добрее. Последнее слово девушка произнесла с горькой улыбкой…

… На улице встречаю своего бывшего ученика – студента Политехникума тов. Попенко. Он инженер по специальности, работает на мостах. Вид у тов. Попенко мрачный, озадаченный. Я спрашиваю, как живется. Попенко говорит: «Игнат Поликарпович вчера я пережил такую картину, которую во второй раз пережить не смогу. Меня-либо повесят, либо расстреляют. Но я думаю лишь об одном – у меня больная жена и двое маленьких детей – вот что связывает меня. Вчера, продолжает тов. Попенко, немецкий ефрейтор тупица и дурак избил инженера, старика, профессора Чорнотаева за то, что тот по своей старости не может быстро двигаться. Бил палкой по чем попало – по голове, по лицу, руках, ногах. Это было издевательство дикого ефрейтора над стариком, к которому пробуждалось у каждого сочувствие, кто только на него смотрел. Я, говорит тов. Попенко, молодой инженер и ученик проф. Чорнотаева еле-еле удержался от того, чтобы не разорвать на куски красномордое творение ефрейтора.

Этот ефрейтор, заканчивает т. Попенко, получает какое-то наслаждение при избиении, при виде человеческой крови.

(В последствии Попенко был арестован, бежал из Сырца в свое родное село, на Уманщину).

…Ко мне заходят дети научных работников, девочки по 15–16 лет Инна Скоренко и Вера Заряева. Они когда-то были в хоре, любили и любят петь. Не закончив и среднего образования, но воспитывающееся в пионерской и комсомольской среде, дети имеют боевую веселую зарядку, желание учиться, творить, играть – короче быть советскими, живыми детьми. Теперь они, чтобы не попасть на Биржу труда, а оттуда в Германию, вынуждены работать на пошивочной фабрике. Сегодня они со слезами рассказывают об условиях работы. Работаем мы, говорит Инна, от зари до зари. На работе никогда и никакого отдыха. За своим, так называемым, станком должен стоять согнувши спину – это признак прилежности и исполнительности, не поворачиваться к соседке, не разговаривать и работать. За малейшие нарушение дисциплины немец бьет палкой – по руках, лицу, голове, мол, говорит, Вера, как-то попробовал тихонько запеть – нас за это избили. 14 часовая работа, без слов и движения превращают нас, говорит Инна в калек, в уродов. С нами поступают не как с детьми, а как со взрослыми преступниками.

Одну девушку, которая без разрешения вышла в уборную, немец раздел до гола и при всех высек розгами. Девушка заболела и слегла в больницу…

… Начинается «эпоха» переселение из работы в район.

Ко мне заходят проф. проф. Шмарко (геолог) Богоявленский (инженер), Хотунцев (хирург), Годунова (гинеколог), Левченко (лингвист), Макушенко (художник). Все с одним горем, все с одной жалобой.

Несмотря на то, что говорят они, что в дверях были нами оставлены ключи, однако, ключи торчат, а двери разбиты, порубаны. Моя коллекция пород, говорит проф. Шмарко, побита, разбросана. Книги порваны, разбросаны, некоторые сожжены. Мебель и вещи увезены. Портреты поломаны, картины увезено. Все, что осталось в квартире не поддается описанию – это хаос. Видно, что на мертвых вещах производилась какая-то расплата и месть. Были в квартире не люди, а варвары – разбойники - воры.

Врачи тов. тов. Хотунцев и Годунова заявляют, что инструменты и посуда – уничтожены. Все ценное из вещей и обстановки вывезено, все остальное поломано, побито, сожжено и разбросано. В квартире происходил разбойничий погром.

Проф. Хотунцев горько улыбаясь заявляет, что удивляться этому нечего, это ведь частная квартира, небольшая и неответственных людей. Они поступали точно так же и с университетскими книжками. И когда немецких офицеров, присутствовавших при уничтожении инструментария спрашивали зачем же уничтожать?, те надменно отвечали – война!

Художник Макушенко получил разовый пропуск в боевую зону, чтобы проведать свою квартиру и мастерскую. Когда он подошел к парадному своей квартиры, он увидел стоящую грузовую машину, а на ней его картины и мебель, а также мебель и цветы его соседа. Зайдя в квартиру (она была взломана) он застал солдата и офицера, который потребовал пропуск. Тот показал ему пропуск и оставался свидетелем грабежа своей собственной квартиры. Оставшиеся картины офицер стал ломать и бить. Когда тов. Макушенко спросил, а зачем ломать, возьмите, офицер ответил «Украты не корош! Украти злая!» (на тех картинах, которые ломал офицер были виды Украинские). Тов. тов. Богоявленский и Левченко свидетельствуют, что вещи и мебель вывезены, все остальные поломано, уничтожено, книги разбросаны, часть сожжена. На письменном столе нагажено…

Проф. проф. инвалиды Волкович и Артемьевский, оба потерявшие зрение, пришли и со слезами заявляют, что их гонят из их собственных квартир. Бьют палками, прикладами, травят собаками квартиры, заявляют Волкович и Артемьевский разграблены, разбиты. Офицеры и слушать не хотят жалоб, и наоборот, что когда прибудут войска СС будет хуже. Старики в отчаянии. Проф. Волкович, явился сам в сильно пьяном виде, истерично плакал, прощался. Судьба Артемьевского неизвестна, после того, как его угнали на вокзал, а Волкович жив и теперь.

… Вдова проф. Крошна врывается в квартиру ко мне (во время переселений, я имел квартиру в Политехникуме. Там же и канцелярия), вся окровавленная, со слезами на лице заявляет – «меня избили прикладами за то, что я выносила свои собственные вещи из своей квартиры».

… Вдова акад. Средневского в слезах заявляет, что в ее квартиру ворвались немецкие солдаты, начали все грабить, а оставшееся ломать и бить. Один из них схватил портрет покойного академика и хотел ударить об пол, но я задержала и сказала ему, что это ведь ученый с мировым именем, как вам не стыдно так обращаться с культурными людьми. Он в ответ на это ударил меня кулаком по лицу, схватил за плечи и вытолкал с квартиры.

… Несколько раз приезжает проф. Мансфельд (нем. офицер) к проф. проф. Плотникову и (Лыиту с тем, чтобы увести в Германию. Ни тот, ни другой не соглашаются. Приезжает машина с гестаповцами, и насильно проф. Плотникова и Бабича увозят, а проф. Лыит спасается в разрушенном корпусе (химическом) путем скрывательства.

Это отдельные и немногие факты, а их тысячи.

Террор и издевательства толкали некоторых лиц на самоубийства. Так проф. Логинский и его жена покончили жизнь самоубийством. Покончила жизнь самоубийством и науч. работник Баташева.

Задачей немцев было вывести вас ценное, то что нельзя было вывезти – жгли, подрывали, уничтожали.

Так были уничтожены – Университет, Политехникум, Химико-Технологический ин-т, Лавра, сожжен Владимирский собор, Дом ЦК КНБУ, Дом Совнаркома и пр. Так были уничтожены целые кварталы лучших и красивых домов г. Киева.

2.ХІІ. [19]43.

Киев, Пушкинская 32

подпись

 

ЦДАВОУ, ф. 4620, ф. 4620, оп. 3, спр. 243а, арк. 125–131.