СТЕНОГРАММА ИНФОРМАЦИИ

 

гор. Киев 8.ІІІ-1944 г.

 

РЯБОШАПКА Петр Васильевич – родился в мае месяце 1905 года в селе Сухины, Корсунского района, Киевской области в семье крестьянина-бедняка. До 1921 года был на иждивении отца – Василия Антоновича Рябошапка. Отец умер в 1932 году, мать умерла в 1933 году.

С апреля 1921 года по 1922 год работал сезонным рабочим в совхозе села Селище, Корсунского района. В I922–I923 гг. работал рабочим на фильтрпрессах в сахарном заводе. С марта 1923 года работал в колхозе «Нове життя» села Сухины – рядовым колхозником.

В августе 1924 года комитетом незаможных селян был командирован на учебу в рабфак. Учился в Умани на рабфаке при сельхозинституте. Окончил рабфак в 1926 году. С 1926 года по март 1930 год учился в Одесском сельхозинституте. После окончания института работал преподавателем Одесской совпартшколы, затем был командирован на учебу в аспирантуру в гор. Харьков. С осени 1930 года по август 1932 года был аспирантом Украинского института аспирантуры НКЗ УССР, а затем Харьковского сельскохозяйственного института.

В марте месяце был послан Харьковским обкомом для работы в сельхозсектор Госплана УССР. Был там 1932, 1933 и 1934 гг. С приездом правительства в Киев, я тоже переехал в Киев и тут продолжал работать в Госплане заместителем начальника сельскохозяйственного сектора.

[...]

17-го числа был получен приказ выйти из Киева и я, вместе с Политотделом 37-й армии, ушел из Киева, был в Дарницком лесу, видел там весь Киевский партийный актив, а именно: т. Лысенко – секретаря ЦК по пропаганде, Дизика, который тогда работал в каком-то райпарткоме и много других. 18 и 19 мы были в Дарницком лесу, а 20 выступили в Борисполь. Там получилось большое скопление войск, затор, немцы начали бомбить. 20 и 21 сентября я был в Борисполе. 21 было созвано совещание начальников частей в Борисполе. Между прочим, я предложил это сделать, потому что командиры разбежались, а части здесь остались. На совещании, которое проводилось на восточной окраине города, было решено организовать вечером того же дня прорыв из окружения. Командование этой операцией было поручено полковнику, начальнику артиллерии одной из дивизий, фамилии его не помню – не то Соловьев, не то Савельев. Я к нему подошел, назвался представителем фронта и предложил взять на себя командование этой операцией. Он согласился, но сказал, что будет командовать артиллерией, а для командования пехотой надо найти кого-нибудь другого. Мы нашли полковника войск связи и он взялся организовать пехоту из тех людей, которые там были. На этом совещании из знакомых мне присутствовали работники Политуправления фронта: т. Силенко, батальонный комиссар, партследователь окружной партийной комиссии КОВО, тов. Долгополенко – инструктор политуправления Юго-Западного фронта и комиссар одной из авиабаз, старший политрук тов. Самогородский Евгений Никифорович – мой друг и товарищ, вероятно погиб.

Было принято решение прорваться из окружения. Я принял участие в этом бою. Бой начался 21 сентября 1941 года в 8 часов вечера. В этом бою я был ранен сначала в руку (пулю вытащили только в апреле месяце 1943 года), но из строя не вышел, сделал перевязку и принял участие во втором этапе боя. Часов в десять я был вторично ранен осколком мины в бок и лишился сознания. Товарищи сделали мне перевязку и 22 утром меня видели раненым следующие товарищи, которое подошли ко мне прощаться: Самогородский, Долгополенко и Силенко. Наши войска были немцами расстреляны, часть прорвалась, а часть была окружена, все раненые были оставлены на поле боя. Меня взять тоже не могли, товарищи попрощались со мной и я остался на поле боя. О моем ранении знает еще корреспондент «Правды» тов. Цветов. Он, говорят, жив.

Таким образом, 22 числа я остался лежать раненым на поле боя. Очевидно немцы дали распоряжение старостам окружных сел собрать раненых и я был доставлен в село Кучаково, Бориспольского района, находившееся в полутора километрах от поля боя и помещен в доме бывшего Кучаковского сельсовета. Всех нас положили просто на солому. Там мне была оказана мед. помощь, т.е. просто перевязали раны.

И там я лечился до 26 октября 1941 года, причем своей фамилии я не сказал.

(т. Алидин: Оружие у Вас было при себе).

– Оружия не было. Знаков различия также на мне не было, шинель и рубашка были изорваны. При мне были партбилет и все документы, но я попросил одного больного, который уже ходил, чтобы он уничтожил мои партбилет и документы. При мне партбилет и документы были уничтожены и кусочки зарыты в землю.

С поля боя меня доставили в сельсовет, который находился в полутора-двух километрах от места боя. Никакой медицинской помощи немецкие власти раненым не оказывали. Кормили нас девушки из колхоза, которые ходили по хатам колхозников и просили продукта для раненых. Изредка приходил фельдшер и делал перевязки, врача все время не было.

Немцы заезжали в село, но, очевидно, это была какая-то хозяйственная команда. Они из села забирали свиней, курей и разные продукты.

Недели через две, т.е. в середине октября явилась немецкая комиссия и всех раненых, которые по состоянию здоровья могли ходить, забрали в лагерь военнопленных. Я тогда еще лежал, но учитывая, что после этой комиссии будет другая комиссия и неизбежно меня заберут в лагерь, я решил полного выздоровления не ждать и ушел из этого помещения.

Некоторое время я перепрятывался у крестьянки села Кучаков –: Анны Хибы. У нее я жил с 26 октября примерно до 5 ноября. Первое время я ничего не делал потому, что еще на положении больного – у меня сильно болела рука и бок. Я поправлялся; откармливался. Когда я немного поправился, то стал помогать до хозяйству – то дрова принесу, то еще что-нибудь сделаю. Эта крестьянка – Анна Хиба дала мне во что переодеться и я в одежде, которую она мне дала, прибыл в Киев.

В Киев я прибыл 6 ноября. Никаких документов у меня не было. Тогда уже в Киеве были строгие приказы в отношении партизан. За скрытие партизан немцы расстреливали. Близких знакомых у меня не было, но я вспомнил, что на Пушкинской улице 35 , квартира 2 жила моя знакомая Петрушевская Наталия Андреевна. Я пошел к ней. Увидев меня она испугалась, так как я к ней заходил и раньше и соседи знали, что я был военным комиссаром. Немцы издали строгие приказы в отношении пленных, и бежавших из плена и поэтому моя знакомая просто боялась принять меня. Но все же одну ночь я переночевал у нее.

На следующий день мне удалось выйти на улицу также без всяких документов. Как раз в это время возле городской комендатуры – Бульвар Шевченко 56 была большая очередь из пленных. Всем тем, кого немцы выпускали из плена, они давали документы. Я такого документа не имел, но все же я явился на этот пункт регистрации военнопленных. Нужно было предъявить какое-то удостоверение. У меня не только не было этого удостоверения, но я даже решил не называть своей фамилии.

Спасло меня одно обстоятельство. К толпе, стоящей у комендатуры, подошел переводчик и заявил, что есть работа на железной дороге и если среди присутствующих есть железнодорожники, то они могут предъявить свои документы. По этим документам их зарегистрируют и они могут отправляться на работу на железную дорогу. К переводчику обратились несколько человек с таким вопросом: мы железнодорожники, но документов при себе у нас нет, как нам быть. Переводчик ответил – все равно идите, там вам выдадут справки. Как потом оказалось, всех железнодорожников немецкое командование выпустило из плена, причем был выдан общий пропуск на всех, а не на каждого индивидуально. В тот день выпустили 15 человек военнопленных и на всех выдали один пропуск. Я этим воспользовался и присоединился к этой группе людей. Я также подошел к переводчику и сказал – у меня нет документа, как мне быть. Переводчик переговорил с немецким представителем и после этого сказал мне – становись, справку получишь потом.

Примерно 120 человек отделились от общей толпы, которая стояла возле комендатуры и вся эта группа, в том числе и я, была направлена на работу в ПЧ–4 дистанции Киев–Пассажирский в качестве рабочих.

Мне выдали справку, что я нахожусь на работе на железной дороге в качестве чернорабочего. На железной дороге я познакомился с рабочим Корсунем Николаем Емельяновичем и Ништой Иваном Сидоровичем – бывшим работником железной дороги. Этих товарищей я попросил поручиться за меня, чтобы меня прописали в Киеве. При прописке в Киеве немцы ввели такой порядок: выдавалась анкета тому, кто должен был прописаться и в этой анкете должны были быть подписи двух поручителей – старых жильцов Киева, имевших в руках киевский паспорт. Если такие люди ручались, что ты действительно Чапленко Петр Васильевич, как я себя называл, то тебя прописывали и давали удостоверение на 3 месяца. Вот эти товарищи – Корсунь и Ништа такую подписку за меня дали. Тов. Ништа и сейчас работает на железной дороге, а Корсуня увезли в Германию в октябре 1943 года.

Благодаря поручительству этих двух товарищей я прописался на жительство по Караваевской улице 35, кв. 5. Я занимал отдельную маленькую комнатку в 9 квадратных метров.

(т. Алидин: Каким образом Вы получали эту комнату).

– Пошел к управдому и сказал, что я работаю на железной дороге и мне нужна комната. Управдом т. Равская предложила мне эту комнатку, которая никем не была занята. Я прописался и жил в этом доме больше года. Позже ко мне перешел жить Корсунь Николай Емельянович. Он жил у знакомых, но там было тесно и я предложил, ему перейти ко мне. Жил я на этой квартире до февраля 1943 г. вместе с Корсунем Николаем, продолжая работать на железной дороге в качестве чернорабочего. Все время я работал ремонтным рабочим в первой дистанции пути. Я получил временное удостоверение, но оно уже было просрочено несколько раз. Нужно было получить паспорт. Меня вызывали несколько раз в административный отдел городской управы. Инструктор орготдела разбирал мое дело. Нужно было представить решение суда, по которому было бы видно, что ты Чапленко, украинец, родился там-то. В суд я не пошел и так я жил с просроченным документом до февраля 1943 года.

В феврале 1943 года я перешел на другую квартиру – Павловская 7, кв. 21.

(т. Алидин: За время проживания на Караваевской ул. в доме 35 вы практическую работу, связанную с подпольем, проводили).

– Как я уже говорил, работая на железной дороге, я познакомился с Корсунем и группой ремонтных рабочих – Бурковым Дмитрием, Гаврилюком Иваном Ксенофонтовичем, Гонтой Иваном Кондратьевичем. Познакомился я с ними, примерно, в декабре месяце 1941 года. В процессе бесед с этими товарищами выявилось, что это бывшие командиры Красной Армии. Гонту я знал не плохо, Я выяснил, что он служил во Львове, точно установил, что он политработник. Мы друг другу открылись и решили организовать работу по привлечению еще командиров Красной Армии с тем, чтобы начать работу против немцев. Примерно в это же время к нам сам подошел тов. Бурков, который отрекомендовал себя командиром – подполковником 209 артиллерийского полка. Я эти данные проверил и после этого для меня сомнений не было, что Бурков действительно являлся командиром 209 артполка.

Вместе с т.т. Гонтой, Бурковым и Гаврилюком мы решили организовать работу, прежде всего, по срыву всех мероприятий немцев, по саботажу и т.д. Мы преследовали цель плохо проводить ремонт, прятать инструменты и пр.

Указанные товарищи и явились ядром группы, которая потом стала подпольной большевистской группой. В начале 1942 г. Бурков меня познакомил с подпольной группой Перевертуна Петра Ионовича. Как-то в беседе с Бурковым он мне сказал, что здесь есть такие же военные, как и мы, которые проводят работу, связанную с партизанами. Я решил познакомиться с этими людьми. Бурков повел меня на явочную квартиру, где я встретился с Перевертуном.

Мы начали работу. Прежде всего мы доставали подпольную литературу, достали приказ товарища Сталина, доклад его, посвященный годовщине Октябрьской революции, сводки Софинформбюро. Все эти материалы мы в первую очередь распространяли среди своих людей, а потом и среди рабочих. У тов. Буркова, как потом оказалось, была пишущая машинка и он мог печатать, машинку Бурков получил через одного корреспондента Академии Наук. Машинка была какого-то профессора. Вещи этого профессора хранил Лобзин, а машинку нужно было сдать, но Бурков и Лобзин смогли ее спрятать. Сейчас эта машинка передана военной организации. В свое время мы этой машинкой пользовались для печатания всех материалов – сводок Совинформбюро и докладов товарища Сталина.

Таким образом, я установил связь с группой Перевертуна через тов. Буркова. Тов. Бурков сейчас жив, здоров, был начальником штаба партизанского соединения им. Хрущева а сейчас работает заместителем начальника Пензенского артучилища, он подполковник Красной Армии. Перевертун был командиром партизанского отряда, затем был в партизанском соединении имени тов. Хрущева, а сейчас находится в Москве при академии бронетанковых войск. Гонта сейчас работает в Сталинском райпромкомбинате гор. Киева. Гаврилюк работает на железной дороге Киев–I пассажирская.

За этот период времени кроме того, что я был связан с этой группой, я был еще связан и привлек к работе подпольной организации бывших командиров Красной Армии, которых я лично знал на протяжении многих лет. В ноябре 1941 года я встретил тов. Пономарева Василия Захаровича, – бывшего лейтенанта 1-го отдельного понтонного полка, которого я знал по совместной службе в полку. В свое время я его рекомендовал в партию, поэтому я его хорошо знал. Пономарев В.З. работал при немцах мотористом на переправе в затоне. Я ему дал задание организовать там акты саботажа и вредительства. По его докладу мы знаем, что он выполнил эти задания. За короткий период времени он сжег один катер и испортил мотор на немецкой лодке.

Тoв. Пономареву я давал для чтения и распространения подпольную литературу. Он организовал небольшую группу и ею руководил. В 1943 году Пономарев был привлечен мною для работы в бюро Петровского райкома КП(б)У. Сейчас Пономарев призван в ряды Красной Армии.

В августе 1942 года я встретил Пархоменко Ивана Никитича, бывшего секретаря организации ВЛКСМ 165 воинского склада в гор. Киеве. Пархоменко, я знаю с 1936 г. Тов. Пархоменко был также привлечен для подпольной работы. Он работал сторожем на консервном заводе на Куреневке. Я дал ему задание, чтобы он организовал группу людей, которым он доверяет и занялся распространением подпольной литературы. Пархоменко задание выполнил. Группа тов. Пархоменко не один раз вывозила продукты для партизан. Соль, даже сладости группа товарища Пархоменко передавала в партизанский отряд Науменко. Правда, это было уже несколько позже. В 1943 году тов. Пархоменко был мною рекомендован для работы в Петровский райком КП(б)У.

Примерно в это же время – в январе или начале февраля 1942 года я встретил бывшего работника политуправления КОBO, батальонного комиссара Мищенко. Я его встретил в Киеве, он проживал нелегально под фамилией Кузьменко, работал рабочим в строительной фирме ЮХО на Петровском железнодорожном мосту. От меня и Буркова Мищенко получил задание организовать наблюдение за передвижением поездов организовать подпольную группу из бывших командиров, вести работу по организации саботажа и вредительства и подготовить взрыв Петровского моста. К сожалению, взрыв не удалось сделать, хотя подготовка к этому была проведена. Сейчас тов. Мищенко призван в ряды Красной Армии.

В марте или апреле 1942 года, точно месяца не помню, я встретил Яценко Александра Устимовича, которого я знал по работе в газете «Красная Армия». В этой газете он работал инструктором-литератором. Я также посвятил его в дела подпольной организации и привлек к работе. Яценко главным образом занимался распространением подпольной литературы. Он был связан с селами Чернобыльского района и с партизанским отрядом, действовавшим в этом районе. Оттуда он привозил информации, некоторые данные о работе, доставал там литературу.

[...]

Я ждал сигнала от Буркова, ждал сообщения, когда можно отправиться в партизанский отряд. Для этого все было подготовлено. Бурков передавал нам сообщенийя через т. Петрушко, причем первый раз в июле м-це.

(т. Алидин – А до июля м-ца ничего не произошло).

Ничего. Я был болен, жил на квартире и почти ничего не делал.

(т. Алидин – Практической деятельности не проводили).

Была организована еще одна группа Гвоздева. Гвоздев доставал подпольную литературу, достал так называемую «Красную книгу», которая была размножена и распространена по всем нашим группам.

В 1943 году начались гонения на группы. Из группы, которая работала на Петровском мосту, несколько человек были отправлены в Первомайск. Эту группу нужно было пополнить новыми людьми. Группа на мосту подготовила взрыв моста, но кто-то выдал их и двух или трех человек арестовали. Члены этой группы приходили ко мне на явочную квартиру и я рекомендовал им уехать. Мищенко еще оставался на мосту.

Первого мая 1943 г. был арестован Пономарев. Его арестовало гестапо. Узнал я об этом так: как-то я пришел на квартиру к Пономареву, была только его жена, на вопрос – где муж, она ответила, что Пономарев арестован. Причина ареста не известна. В связи с этим предупредил людей, которые были связаны с ним и сам принял меры предосторожности. Как потом выяснилось, Пономарев был арестован совершенно случайно. Искали однофамильца – Пономарева, но с другим отчеством. Тот Пономарев служил в немецкой добровольческой армии и дезертировал оттуда. В поисках того Пономарева нашли и забрали Пономарева Василий Захаровича. Тот человек, который должен был опознать того Пономарева заявил, что это не тот и Василий Захарович Пономарев был освобожден. После ареста Пономарев продолжал работать на том же предприятии.

Примерно в это время – в июле или июле месяце в группе т. Пархоменко, которая работала на консервной фабрике, появился связной из партизанского отряда Науменко. От Буркова никаких сведении к этому времени мы не имели, Пономарев был арестован, начались гонения. И вот мы искали пути, чтобы связаться с каким-нибудь партизанским отрядом. Связной от Науменко проявился как раз вовремя. На консервной фабрике работали три сына и отец, фамилии их я не помню, они лично знали Науменко и к ним пришел этот связной. Я явился на Куреневку на явочную квартиру, не помню номера дома, и там встретился с этим связным партизанского отряда Науменко. Связной объявил, что их партизанский отряд расположен в районе Козелец, что он пришел для установления связи с Киевской подпольной организацией, что он может в партизанский отряд проводить нашего человека.

[...]

(т. Алидин – Подробнее расскажите о вашей связи с Петрушко).

18 или 19 августа 1943 года было заседание бюро и я был введен в состав членов бюро горкома. На заседании бюро присутствовали тт. Смагин, Малеванчук, Петрушко и Кривенчук. Тогда же я был утвержден секретарем Ленинского подпольного райкома КП(б)У, который создавался на базе подпольных групп Дикого, Астахова и других и на базе группы тов. Петрова. Петров Николай Петрович работал заведующим розничной продажи газет в издательстве «Нове українське слово». Петров беспартийный товарищ, но надо сказать, что группа Петрова нам очень помогала в снабжении нас документами, типографскими бланками, нарукавными повязками и т.д.

Какие поручения мне были даны. В первый же день мне было поручено составить письмо к руководителю больницы на Кадетском шоссе, 24. В связи с тем, что нам надо было обеспечить медикаментами, главным образом, партизанские отряды, необходимо было связаться с больницей. В больнице на Кадетском шоссе работал доктор Строкуленко, который потом лечил Ивкина. Строкуленко был нашим человеком, но он во многом зависел от директора поликлиники, а по всем данным директор был настроен по-советски и мы должны были этим воспользоваться. Письмо было мною написано в таком духе: мы знаем, что вы много сделали для украинского народа, для организации лечебной помощи. В тяжелых условиях работы с немцами вы все же очень много сделали. Ваше настроение и ваши дела известны многим советским патриотам и мы просим принять участие в организации помощи партизанам. В этом письме было указано, что если он согласен с нами, если он хочет принять участие в нашей работе, то пусть у себя в кабинете на стол поставит цветы и это будет означать, что он с нами согласен. Письмо было написано и Петрушко понесла его. Как раз к этому времени этот директор больницы уехал и возглавил ее Строкуленко. Строкуленко выполнил все те требования, которые мы предъявили.

После этого, мне было поручено составить листовку к населению города Киева в связи с репрессиями немцев, и в связи с тем, что немцы начали сжигать трупы на Бабьем яру. Я составил листовку от имени горкома партии к населению гор. Киева о зверских действиях немецких властей. Эта листовка была размножена на машинке и распространена по подпольным группам. Сейчас она есть в деле подпольного горкома.

Немножко позже, в сентябре м-це снова мне было поручено составить листовку. Одним словом я был автором и всех последующих листовок.

Немцы решили праздновать освобождение Киева от советской власти и объявили грандиозную программу празднования. Все время в газетах писалось, что в тот день будет бесплатное кино, везде будет гулянье и т.д.

[...]

По городу происходили облавы, забирали мужчин, женщин, детей. Для штаба вооруженных отрядов нужно было подобрать разведчиков, в задачу которых входило наблюдать за передвижением войск. Мне было поручено достать средства для подпольщиков. Необходимы были медикаменты для партизан, а для этого нужны были деньги. Я обратился к Астахову и предложил ему достать деньги. Дикий и Астахов сумели реализовать часть материала, который они взяли в своей строительной организации и таким образом мы получили деньги. Эти деньги пошли на закупку медикаментов, на снабжение разведчиков, которые шли в разведку. Каждому разведчику мы давали буханку хлеба и полторы тысячи рублей. Я, со своей стороны, рекомендовал на разведку людей. Мною была рекомендована в качестве связной и разведчицы Игнатенко Антонина Тихоновна, она была позже арестована и очевидно расстреляна. Сын ее остался беспризорным, на днях он приходил ко мне и просил помощи. Его нужно устроить в школу. Затем, мною были рекомендованы Жилевич Розалия для связи с Васильковским партизанским отрядом и подпольной партийной организацией, Орловский Леонид для разведки на дальние расстояния. Он был послан в Черкассы для перехода линии фронта и сообщения сведений Красной Армии, и только 3 дня тому назад он пришел. Всех этих разведчиков нужно было снабдить деньгами, продуктами и т.д. Все это было выполнено.

В отношении повязок. Так как Петров и Нестеров работали в издательстве, то им было поручено достать нарукавные повязки. Нестеров и Петров достали свыше 400 нарукавных повязок. На этих нарукавных повязках должна была быть печать гебитскомиссариата, но мы ее не имели. Тогда Гурбо сделал фальшивую печать и эту печать мы ставили на повязках. Этими повязками мы снабдили всех наших подпольщиков и это помогло им остаться в Киеве. Кроме того, помимо повязки нужно было иметь удостоверение. Мне было поручено достать эти удостоверения. Я достал больше 100 удостоверений тоже при помощи группы Петрова.

По поручению горкома партии мне было дано задание организовать подпольную работу на третьем хлебзаводе. Горком имел сведения, что директор этого хлебзавода некто Лебедь Андрей Васильевич склонен помогать подпольной организации. Я явился на хлебзавод, на проходной назвал себя представителем горуправы и заявил, что представитель горуправы Шевченко хочет разговаривать с директором хлебзавода. Меня пропустили к нему и я наладил связь с этим директором. Это было в сентябре 1943 года. От него я получил 10 тыс. рублей деньгами на организацию подпольной работы, несколько буханок хлеба и им были выданы наряды на получение растительного масла, продуктов и т.д.

Примерно в это же время стал вопрос о том, кому дать задание по подрыву поездов. Было решено по моей рекомендации дать это задание группе железнодорожников, с которой я был связан. Этой группе были переданы две американские мины и ответственным за это задание был назначен тов. Аверин Мойсей Вуколович. Задание было выполнено. Поезд между Попельней и Фастовым был взорван. Одна мина были передана Пономареву для подрыва немецкого судна. Он тоже выполнил это задание. Возле Триполья был взорван пароход.

Все это сейчас кажется незначительным, но тогда все это казалось очень сложным, каждый небольшой вопрос казался целой проблемой. Ведь у нас было такое положение, что подпольщиков негде было накормить, негде было им переспать. У Брониславы Ивановны не было сапог, она ходила буквально босая.

Основная моя работа в это время. Вопросы пропаганды, составление листовок, подбор разведчиков, организация для них документов, обеспечение повязками и всеми немецкими документами. Все документы оставлял я, т.к. я владел немецким языком.

(т. Алидин – Что Вам известно по вопросу провалов в Киеве).

О Корсунской группе я рассказывал. В моих группах до знакомства с Петрушко не было провалов, кроме случая с Пономаревым. Аресты работников горкома начались 28 октября. Первым был арестован Джагаркава Михаил, который был секретарем Молотовского РПК. Он был арестован 28 октября, при каких обстоятельствах я не знаю. 28 октября я как раз выехал в Васильков. Горком меня послал оказать помощь Васильковской подпольной организации. Я уехал туда на машине горкома. Горком имел свою собственную машину. Шофером у нас был Шура Кривец, а машина была украдена в штадткомиссариате. Задача была такая: поехать в Васильков и оказать помощь партийной организации. Я выполнил это решение горкома – поехал в Васильков, причем я знал, что в Василькове был арестован один из подпольщиков, который Васильковским гестапо был избит и отправлен в Белую Церковь. Как только я приехал в Васильков, меня предупредили, что та явочная квартира, куда я явился, находится на подозрении гестапо и сегодня ночью арестован еще один подпольщик. Таким образом, там начался провал, причины его мне были неизвестны. Я предлагаю составу бюро Васильковокого подпольного комитета немедленно ехать со мной на машине в Киев. У меня была при себе немецкая печать, которую я сейчас сдал в ЦК. Я написал документы члену бюро Ступе и связном Заниной Елене, указал в документах, что они являются киевскими рабочими, посадил их в свою машину и в три часа уехал из Василькова. В Киеве я спрятал их на квартире у Кривенчука. Таким образом, этим мероприятием полный провал Васильковской организации был предупрежден, больше арестов там не было.

Это было 28 октября, а 29 я должен был в 9 часов явиться на заседание бюро горкома и доложить о положении в Васильковской организации. Бензина у нас в машине не хватило и мы не успели доехать до Киева к 9 часам 29 числа. Мы доехали до Чоколовского аэродрома и оттуда пошли пешком. К 9 часам утра к Петрушко я не попал, а пришел к Кривенчуку на квартиру. Как раз в это время прибегает Гонта и говорит, мне – на бюро не иди. – Петрушко арестована. Я спросил – откуда тебе известно. Он мне рассказывает – иду, вдруг ко мне подбегает связная Подлесная., позвала меня – кум Слыва, говорит – Броня арестована и другие арестованы.

Начались аресты. Я и Кривенчук принимаем решение немедленно изменить местожительство, а если нужно будет, и вообще уехать из Киева. Было также приняло решение известить всех о том, что начались аресты, и что надо немедленно менять местожительство или уезжать из Киева. Была послана связная, которая предупредила обо всем происходящем Дикого, Астахова, Винницкого. Они скрылись, а через некоторое время за ними приходили из гестапо. Были приняты меры в отношении Гонты. Мою квартиру знал только Федя Кривенчук. Он пришел и сказал, что арестовано 20 человек. По его словам, к Броне явилось 2 человека, которые заявили, что они пришли от партизанского отряда. На самом деле это были гестаповцы. Кроме Брони были арестованы: связная Тоня, Гнатенко, связная Марина, Нестеров был арестован у себя в учреждении и многие другие. В связи с этим я снова переселился на другую квартиру, но из Киева решил не выезжать.

Я остался в Киеве до 1-го ноября. 31-го октября прибегает ко мне на квартиру Кривенчук – Петрушко бежала, она у меня на квартире. Это было в 10 час. 30 мин, 31-го октября. Я немедленно иду к Петрушко и она мне рассказывает, как ее арестовали. К ней явились гестаповцы и назвались партизанами. Они ее арестовали. Сначала была арестована Светличная, затем Тоня и Гранкина Марина, а потом забрали и Петрушко. Как ей удалось бежать из гестапо. Она сделалась там уборщицей, заслужила доверие, ей поручили произвести уборку и когда все ушли на завтрак 31-го октября она выпрыгнула в форточку, выбежала на улицу и явилась на квартиру к Демчуку, а оттуда ее Кривенчук привел к себе. Во время ареста она находилась в доме на углу Тимофеевской и Ленина.

Так как кроме меня больше не было членов бюро горкома, то я даю указание Кривенчуку отправить Петрушко в село Хамбикова, где был наш подпольщик Шубин Георгий. Кривенчук дал задание достать бензин, я выписал Петрушко документ и попрощался с ней. Кривенчуку я предложил быть провожатым. 31-го октября они уехали. Петрушко в этом селе скрывалась до взятия Киева частями Красной Армии.

(т. Алидин – Какие у Вас подозрения, кто провалил организацию).

Первым был арестован Джагаркава. Кто его выдал – не знаю, но у меня есть подозрения, что он рассказал о квартире Оли и о других квартирах. Затем арестовали Нестерова и Костенко. Есть предположение, что наиболее подлую роль сыграли Костенко и Нестеров, вплоть до того, что когда допрашивали Салан Галю и она на все вопросы отвечала, что ничего не знает, на подпольной работе не была, никакой подпольной организации не знает, то Нестеров начал разоблачать ее. Во время ее допроса его вызвали и у нее спросили – а вы его знаете. Она ответила – нет, знаю. Он тут же при ней заявил – как не знаешь, ты была моей связной. У нее спрашивали дальше – а Чапленко знаешь. Она ответила – нет, не знаю. Тогда Нестеров снова заявил – как же не знаешь Чапленко, когда он меня с тобой познакомил.

 

[...]